Похоже, попасть сюда можно было только через лавку, которую мы миновали, да еще в стене напротив виднелась тяжелая дверь.
Мальчишка-проводник пересек дворик и дернул за шнурок рядом с дверью. Прошло много времени, но ничего не происходило. Я посмотрела на Лили, которая все еще цеплялась за мое плечо. Ей удалось отдышаться, лицо ее было мертвенно-бледным. Впрочем, я не сомневалась, что и сама выглядела не лучше. Мое беспокойство понемногу перерастало в панику.
В двери было проделано зарешеченное окошко. Спустя какое-то время за решеткой появилось лицо мужчины. Он молча посмотрел на Вахада. Затем его взгляд переместился на Лили и меня — мы испуганно жались друг к другу на другом конце двора. Даже Кариока не издавал ни звука. Вахад что-то пробормотал, и, хотя мы стояли в двадцати футах от двери, я расслышала его слова.
— Мокфи Мохтар, — прошептал мальчик. — Я привел к ней женщину.
Массивная деревянная дверь отворилась, мы вошли и оказались в маленьком ухоженном садике, окруженном кирпичными стенами. Под ногами у нас были узоры из разноцветных керамических плиток. Мне не удалось найти среди орнаментов двух одинаковых. Где-то позади завесы крапчатых листьев экзотических растений мягко журчали фонтаны. В переплетении ветвей ворковали и пели птицы. В дальнем конце сада виднелись замысловатые переплеты французских окон, увитых диким виноградом. По ту сторону стекла я разглядела комнату, богато украшенную мавританскими коврами, китайскими вазами и резной мебелью, обитой тисненой кожей.
Вахад прошмыгнул в калитку, оставшуюся позади, и был таков.
— Не дай сбежать этому маленькому негодяю! — завопила Лили. — Без него мы никогда отсюда не выберемся!
Но его уже и след простыл. Мужчина, который впустил нас, тоже ушел, и мы остались одни во дворе. Воздух был прохладным, пахло цветами и какими-то сладкими травами. Мелодичное журчание фонтанов эхом отдавалось от поросших мхом стен.
По ту сторону французских окон проплыл неясный силуэт, промелькнул мимо зарослей жасмина и глициний. Лили схватила меня за руку. Мы замерли у фонтана, глядя, как в зеленоватом свете через сад скользит серебристая фигурка — стройная, красивая женщина. Ее полупрозрачные свободные одежды шуршали при каждом движении, распущенные волосы взлетали за плечами подобно серебристым крыльям, лицо было наполовину скрыто под вуалью. Когда она заговорила с нами, ее голос был сладок и глубок, словно прохладное журчание воды по гладким камням.
— Я Минни Ренселаас, — произнесла женщина.
Она стояла перед нами, блики от воды танцевали на ней, и оттого казалось, будто женщина лишь мерещится нам. Однако даже прежде, чем она откинула вуаль, я узнала ее. Это была предсказательница.
Смерть королей
Давайте сядем наземь и припомним
Предания о смерти королей.
Тот был низложен, тот убит в бою,
Тот призраками жертв своих замучен,
Тот был отравлен собственной женой,
А тот во сне зарезан — всех убили.
Внутри венца, который окружает
Нам, государям, бренное чело,
Сидит на троне смерть…
И лишь поверим ей, она булавкой
Проткнет ту стену — и прощай, король!
Уильям Шекспир. Ричард II. Перевод М. Донского
Париж, 10 июля 1793
Мирей стояла в тени каштанов перед воротами во двор дома Жака-Луи Давида. В длинном черном балахоне жительницы пустыни, под вуалью, ее легко можно было принять за одну из тех моделей, которые приходили позировать знаменитому художнику, изображая заморских красавиц. Но зато в этом одеянии никто не мог ее узнать. Обессилев от усталости, вся в дорожной пыли, она потянула за шнурок и услышала, как по дому разнесся звук колокольчика.
Прошло меньше шести недель с тех пор, как Мирей получила письмо от аббатисы, полное упреков и внушений. Послание проделало долгий путь, прежде чем попало к ней. Сначала письмо доставили на Корсику, оттуда старая бабушка Наполеоне и Элизы Анджела Мария ди Пьетра-Сантос, единственная из семьи, кто не покинул остров, переправила послание дальше.
В письме был приказ: Мирей следовало немедленно отправляться во Францию.
«Узнав, что ты покинула Париж, я боюсь не только за тебя, но и за то, что Господь вверил твоим заботам. Как оказалось, ты не пожелала нести это бремя с должной ответственностью.
Мне горько и страшно думать о сестрах, которые, возможно бежали в Париж и искали твоей помощи, но так и не нашли. Ты понимаешь, о чем я.
Напоминаю тебе, что наши противники очень могущественны и не остановятся ни перед чем. И пока мы были разбросаны по миру и разрознены, они объединились и подготовились к бою. Пришло время нам самим начать вершить свою судьбу и собрать воедино то, что было разрознено.
Приказываю тебе немедленно отправляться в Париж. По моим указаниям тот, кого ты знаешь, послан на твои поиски. Ему даны особые инструкции касательно твоей миссии, важнее которой теперь нет ничего.
Мое сердце скорбит вместе с твоим по возлюбленной сестре Валентине. Да поможет тебе Господь нести твою ношу».
На письме не стояло ни даты, ни подписи, но Мирей узнала почерк аббатисы. Однако она могла только догадываться, как давно письмо было отправлено. Хотя она была слегка уязвлена обвинениями в уклонении от своих обязанностей, молодая женщина правильно уловила истинное значение письма аббатисы. Остальные фигуры были в опасности, так же как и другие монахини, — им угрожала та же самая злая сила, которая уничтожила Валентину. Мирей должна была вернуться во Францию.
Шахин согласился сопровождать ее до моря, однако ее одномесячный сынишка Шарло был слишком мал, чтобы проделать такое трудное путешествие. Соплеменники Шахина в Джанете поклялись, что будут заботиться о ребенке до ее возвращения, поскольку признали в рыжеволосом младенце того, о ком говорило пророчество. Со слезами простившись с сыном, Мирей оставила его в руках кормилицы и ушла.
За двадцать пять дней они с Шахином пересекли Дебан-Убари, восточную окраину Ливийской пустыни, стороной обошли горы и коварные дюны, чтобы кратчайшим путем попасть в Триполи. Там Шахин посадил Мирей на двухмачтовую шхуну, идущую во Францию. Это был самый быстрый корабль, в открытом море он делал при попутном ветре до четырнадцати узлов. Шхуна прошла путь от Триполи до устья Луары за десять дней. Мирей вернулась во Францию.
И вот она стоит, грязная и измученная после путешествия, перед воротами Давида и смотрит сквозь решетку во двор, из которого сбежала меньше года тому назад. Однако ей казалось, будто прошла уже сотня лет с того дня, когда они с Валентиной перелезли через стену, возбужденно хихикая, в восторге от собственного безрассудства, и отправились в квартал францисканцев на встречу с сестрой Клод. Прогнав эти воспоминания, ДОирей снова потянула за веревку от колокольчика.
Наконец появился престарелый слуга Давида Пьер, он прошаркал к воротам, где, укрывшись в тени разросшихся каштанов, молча стояла Мирей.
— Мадам, — сказал он, не узнав ее, — хозяин никого не принимает до завтрака, и еще он никогда не принимает без предварительной договоренности.
— Но, Пьер, меня он захочет принять, — сказала Мирей, убирая с лица вуаль.
Глаза Пьера широко раскрылись, подбородок старика мелко задрожал. Слуга принялся торопливо перебирать связку ключей, чтобы открыть ворота.
— Мадемуазель, — шептал он, — мы каждый день молились о вас.
Когда он наконец открыл ворота, в его глазах стояли слезы радости. Мирей быстро обняла старика, и они поспешно зашагали через двор к дому.
Давид работал в своей студии: обтесывал большую деревянную колоду — будущую статую Атеизма, которая должна была быть открыта на празднике в честь Верховного существа. В воздухе витал запах свежего дерева, пол был усыпан стружками. Опилки налипли даже на бархатный жакет Давида. Он обернулся на звук открывающейся двери и вскочил на ноги, опрокинув табурет и инструменты.
— Я сплю! А может, сошел с ума! — закричал художник. Подняв облако опилок, он промчался через комнату и крепко обнял Мирей. — Благодарение Господу, ты жива! — Он отступил назад, чтобы лучше рассмотреть ее. — Когда ты исчезла, здесь появился Марат с целой толпой, они принялись рыться саду, словно свиньи в сточной канаве в поисках трюфелей! А я и вообразить не мог, что эти шахматы существуют ца самом деле! Если бы ты мне сказала, я мог бы помочь тебе.,
— Вы можете помочь мне теперь, — сказала Мирей, в изнеможении падая на стул. — Кто-нибудь приходил, разыскивая меня? Я жду посланца от аббатисы.
— Мое дорогое дитя, — взволнованно произнес Давид, — За время твоего отсутствия в Париж приезжали несколько женщин, они писали, что хотят встретиться с тобой или Валентиной. Я сходил с ума от страха за тебя, поэтому отдал записки Робеспьеру в надежде, что это поможет мне найти тебя,
— Робеспьеру! Бог мой, что же вы наделали? — воскликнула Мирей.
— Он мой самый близкий друг, ему можно доверять, — торопливо проговорил Давид. — Его называют Робеспьером Неподкупным, потому что никакая мзда не заставит его поступиться долгом. Мирей, я рассказал ему, что ты вовлечена в эту историю с шахматами Монглана. Он тоже искал тебя…
— Нет! — простонала Мирей. — Никто не должен знать, что я здесь или что вы видели меня! Вы не понимаете: Валентина была убита из-за этих фигур. Моя жизнь тоже в опасности. Скажите, сколько монахинь здесь было, тех, чьи письма вы отдали Робеспьеру?
Давид задумался и побледнел от ужаса. А вдруг Мирей права? Возможно, он просчитался…
— Пятеро, — сказал он. — Я записал их имена в студии.
— Пять монахинь, — прошептала молодая женщина. — Еще пять смертей на моей совести. Это я виновата, что уехала.
Ее глаза невидящим взором уставились в пустоту. — Смертей! — воскликнул Давид. — Но Робеспьер не допрашивал их. Он обнаружил, что все они пропали — все до одной.
— Мы можем только молиться, чтобы это оказалось правдой, — сказала Мирей. Взгляд ее снова стал осмысленным. — Дядюшка, эти фигуры опасней, чем вы можете себе представить. Мы должны как можно больше узнать о вмешательстве Робеспьера, не говоря ему, что я здесь. А Марат — где он? Если этот человек узнает обо мне, никакие молитвы нам не помогут.
— Он сидит дома, смертельно больной, — сказал Давид. — Больной, однако более могущественный, чем когда-нибудь.
Три месяца назад жирондисты обвинили его в том, что он поощряет убийства и что у него замашки диктатора, что он собирается предать принципы революции — свободу, равенство, братство. Однако запуганное жюри оправдало Марата, чернь увенчала его лаврами, толпы пронесли его по улицам Парижа на руках и избрали президентом клуба якобинцев. Теперь он сидит дома и мстит жирондистам. Большинство из них арестовано, некоторые сбежали в провинцию. Он управляет государством, лежа в ванне, и орудие его — страх. Похоже, правы были те, кто говорил о нашей революции, что уничтожающее пламя не может созидать.
— Однако это пламя может быть поглощено еще более сильным, — сказала Мирей. — Пламенем шахмат Монглана. Собранные воедино, они поглотят и самого Марата. Я вернулась в Париж, чтобы освободить эту силу, и надеюсь, вы поможете мне в этом.
— Ты не слышала, что я говорил? — воскликнул Давид. — Именно отмщение и предательство раздирают на части нашу страну. Будет ли этому конец? Если мы веруем в Господа, то должны верить и в Божий промысел, который со временем вернет людям здравомыслие.
— У меня нет времени, — ответила Мирей. — Я не могу ждать Бога.
11 июля 1793 года
Другая монахиня, у которой тоже не было времени ждать, спешила в Париж.
Шарлотта Корде прибыла в Париж почтовой каретой в десять часов утра. После того как она зарегистрировалась в маленьком отеле, она отправилась в Национальный конвент.
Письмо аббатисы, которое тайно привез в Кан посол Жене, шло долго, но смысл его не оставлял сомнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Мальчишка-проводник пересек дворик и дернул за шнурок рядом с дверью. Прошло много времени, но ничего не происходило. Я посмотрела на Лили, которая все еще цеплялась за мое плечо. Ей удалось отдышаться, лицо ее было мертвенно-бледным. Впрочем, я не сомневалась, что и сама выглядела не лучше. Мое беспокойство понемногу перерастало в панику.
В двери было проделано зарешеченное окошко. Спустя какое-то время за решеткой появилось лицо мужчины. Он молча посмотрел на Вахада. Затем его взгляд переместился на Лили и меня — мы испуганно жались друг к другу на другом конце двора. Даже Кариока не издавал ни звука. Вахад что-то пробормотал, и, хотя мы стояли в двадцати футах от двери, я расслышала его слова.
— Мокфи Мохтар, — прошептал мальчик. — Я привел к ней женщину.
Массивная деревянная дверь отворилась, мы вошли и оказались в маленьком ухоженном садике, окруженном кирпичными стенами. Под ногами у нас были узоры из разноцветных керамических плиток. Мне не удалось найти среди орнаментов двух одинаковых. Где-то позади завесы крапчатых листьев экзотических растений мягко журчали фонтаны. В переплетении ветвей ворковали и пели птицы. В дальнем конце сада виднелись замысловатые переплеты французских окон, увитых диким виноградом. По ту сторону стекла я разглядела комнату, богато украшенную мавританскими коврами, китайскими вазами и резной мебелью, обитой тисненой кожей.
Вахад прошмыгнул в калитку, оставшуюся позади, и был таков.
— Не дай сбежать этому маленькому негодяю! — завопила Лили. — Без него мы никогда отсюда не выберемся!
Но его уже и след простыл. Мужчина, который впустил нас, тоже ушел, и мы остались одни во дворе. Воздух был прохладным, пахло цветами и какими-то сладкими травами. Мелодичное журчание фонтанов эхом отдавалось от поросших мхом стен.
По ту сторону французских окон проплыл неясный силуэт, промелькнул мимо зарослей жасмина и глициний. Лили схватила меня за руку. Мы замерли у фонтана, глядя, как в зеленоватом свете через сад скользит серебристая фигурка — стройная, красивая женщина. Ее полупрозрачные свободные одежды шуршали при каждом движении, распущенные волосы взлетали за плечами подобно серебристым крыльям, лицо было наполовину скрыто под вуалью. Когда она заговорила с нами, ее голос был сладок и глубок, словно прохладное журчание воды по гладким камням.
— Я Минни Ренселаас, — произнесла женщина.
Она стояла перед нами, блики от воды танцевали на ней, и оттого казалось, будто женщина лишь мерещится нам. Однако даже прежде, чем она откинула вуаль, я узнала ее. Это была предсказательница.
Смерть королей
Давайте сядем наземь и припомним
Предания о смерти королей.
Тот был низложен, тот убит в бою,
Тот призраками жертв своих замучен,
Тот был отравлен собственной женой,
А тот во сне зарезан — всех убили.
Внутри венца, который окружает
Нам, государям, бренное чело,
Сидит на троне смерть…
И лишь поверим ей, она булавкой
Проткнет ту стену — и прощай, король!
Уильям Шекспир. Ричард II. Перевод М. Донского
Париж, 10 июля 1793
Мирей стояла в тени каштанов перед воротами во двор дома Жака-Луи Давида. В длинном черном балахоне жительницы пустыни, под вуалью, ее легко можно было принять за одну из тех моделей, которые приходили позировать знаменитому художнику, изображая заморских красавиц. Но зато в этом одеянии никто не мог ее узнать. Обессилев от усталости, вся в дорожной пыли, она потянула за шнурок и услышала, как по дому разнесся звук колокольчика.
Прошло меньше шести недель с тех пор, как Мирей получила письмо от аббатисы, полное упреков и внушений. Послание проделало долгий путь, прежде чем попало к ней. Сначала письмо доставили на Корсику, оттуда старая бабушка Наполеоне и Элизы Анджела Мария ди Пьетра-Сантос, единственная из семьи, кто не покинул остров, переправила послание дальше.
В письме был приказ: Мирей следовало немедленно отправляться во Францию.
«Узнав, что ты покинула Париж, я боюсь не только за тебя, но и за то, что Господь вверил твоим заботам. Как оказалось, ты не пожелала нести это бремя с должной ответственностью.
Мне горько и страшно думать о сестрах, которые, возможно бежали в Париж и искали твоей помощи, но так и не нашли. Ты понимаешь, о чем я.
Напоминаю тебе, что наши противники очень могущественны и не остановятся ни перед чем. И пока мы были разбросаны по миру и разрознены, они объединились и подготовились к бою. Пришло время нам самим начать вершить свою судьбу и собрать воедино то, что было разрознено.
Приказываю тебе немедленно отправляться в Париж. По моим указаниям тот, кого ты знаешь, послан на твои поиски. Ему даны особые инструкции касательно твоей миссии, важнее которой теперь нет ничего.
Мое сердце скорбит вместе с твоим по возлюбленной сестре Валентине. Да поможет тебе Господь нести твою ношу».
На письме не стояло ни даты, ни подписи, но Мирей узнала почерк аббатисы. Однако она могла только догадываться, как давно письмо было отправлено. Хотя она была слегка уязвлена обвинениями в уклонении от своих обязанностей, молодая женщина правильно уловила истинное значение письма аббатисы. Остальные фигуры были в опасности, так же как и другие монахини, — им угрожала та же самая злая сила, которая уничтожила Валентину. Мирей должна была вернуться во Францию.
Шахин согласился сопровождать ее до моря, однако ее одномесячный сынишка Шарло был слишком мал, чтобы проделать такое трудное путешествие. Соплеменники Шахина в Джанете поклялись, что будут заботиться о ребенке до ее возвращения, поскольку признали в рыжеволосом младенце того, о ком говорило пророчество. Со слезами простившись с сыном, Мирей оставила его в руках кормилицы и ушла.
За двадцать пять дней они с Шахином пересекли Дебан-Убари, восточную окраину Ливийской пустыни, стороной обошли горы и коварные дюны, чтобы кратчайшим путем попасть в Триполи. Там Шахин посадил Мирей на двухмачтовую шхуну, идущую во Францию. Это был самый быстрый корабль, в открытом море он делал при попутном ветре до четырнадцати узлов. Шхуна прошла путь от Триполи до устья Луары за десять дней. Мирей вернулась во Францию.
И вот она стоит, грязная и измученная после путешествия, перед воротами Давида и смотрит сквозь решетку во двор, из которого сбежала меньше года тому назад. Однако ей казалось, будто прошла уже сотня лет с того дня, когда они с Валентиной перелезли через стену, возбужденно хихикая, в восторге от собственного безрассудства, и отправились в квартал францисканцев на встречу с сестрой Клод. Прогнав эти воспоминания, ДОирей снова потянула за веревку от колокольчика.
Наконец появился престарелый слуга Давида Пьер, он прошаркал к воротам, где, укрывшись в тени разросшихся каштанов, молча стояла Мирей.
— Мадам, — сказал он, не узнав ее, — хозяин никого не принимает до завтрака, и еще он никогда не принимает без предварительной договоренности.
— Но, Пьер, меня он захочет принять, — сказала Мирей, убирая с лица вуаль.
Глаза Пьера широко раскрылись, подбородок старика мелко задрожал. Слуга принялся торопливо перебирать связку ключей, чтобы открыть ворота.
— Мадемуазель, — шептал он, — мы каждый день молились о вас.
Когда он наконец открыл ворота, в его глазах стояли слезы радости. Мирей быстро обняла старика, и они поспешно зашагали через двор к дому.
Давид работал в своей студии: обтесывал большую деревянную колоду — будущую статую Атеизма, которая должна была быть открыта на празднике в честь Верховного существа. В воздухе витал запах свежего дерева, пол был усыпан стружками. Опилки налипли даже на бархатный жакет Давида. Он обернулся на звук открывающейся двери и вскочил на ноги, опрокинув табурет и инструменты.
— Я сплю! А может, сошел с ума! — закричал художник. Подняв облако опилок, он промчался через комнату и крепко обнял Мирей. — Благодарение Господу, ты жива! — Он отступил назад, чтобы лучше рассмотреть ее. — Когда ты исчезла, здесь появился Марат с целой толпой, они принялись рыться саду, словно свиньи в сточной канаве в поисках трюфелей! А я и вообразить не мог, что эти шахматы существуют ца самом деле! Если бы ты мне сказала, я мог бы помочь тебе.,
— Вы можете помочь мне теперь, — сказала Мирей, в изнеможении падая на стул. — Кто-нибудь приходил, разыскивая меня? Я жду посланца от аббатисы.
— Мое дорогое дитя, — взволнованно произнес Давид, — За время твоего отсутствия в Париж приезжали несколько женщин, они писали, что хотят встретиться с тобой или Валентиной. Я сходил с ума от страха за тебя, поэтому отдал записки Робеспьеру в надежде, что это поможет мне найти тебя,
— Робеспьеру! Бог мой, что же вы наделали? — воскликнула Мирей.
— Он мой самый близкий друг, ему можно доверять, — торопливо проговорил Давид. — Его называют Робеспьером Неподкупным, потому что никакая мзда не заставит его поступиться долгом. Мирей, я рассказал ему, что ты вовлечена в эту историю с шахматами Монглана. Он тоже искал тебя…
— Нет! — простонала Мирей. — Никто не должен знать, что я здесь или что вы видели меня! Вы не понимаете: Валентина была убита из-за этих фигур. Моя жизнь тоже в опасности. Скажите, сколько монахинь здесь было, тех, чьи письма вы отдали Робеспьеру?
Давид задумался и побледнел от ужаса. А вдруг Мирей права? Возможно, он просчитался…
— Пятеро, — сказал он. — Я записал их имена в студии.
— Пять монахинь, — прошептала молодая женщина. — Еще пять смертей на моей совести. Это я виновата, что уехала.
Ее глаза невидящим взором уставились в пустоту. — Смертей! — воскликнул Давид. — Но Робеспьер не допрашивал их. Он обнаружил, что все они пропали — все до одной.
— Мы можем только молиться, чтобы это оказалось правдой, — сказала Мирей. Взгляд ее снова стал осмысленным. — Дядюшка, эти фигуры опасней, чем вы можете себе представить. Мы должны как можно больше узнать о вмешательстве Робеспьера, не говоря ему, что я здесь. А Марат — где он? Если этот человек узнает обо мне, никакие молитвы нам не помогут.
— Он сидит дома, смертельно больной, — сказал Давид. — Больной, однако более могущественный, чем когда-нибудь.
Три месяца назад жирондисты обвинили его в том, что он поощряет убийства и что у него замашки диктатора, что он собирается предать принципы революции — свободу, равенство, братство. Однако запуганное жюри оправдало Марата, чернь увенчала его лаврами, толпы пронесли его по улицам Парижа на руках и избрали президентом клуба якобинцев. Теперь он сидит дома и мстит жирондистам. Большинство из них арестовано, некоторые сбежали в провинцию. Он управляет государством, лежа в ванне, и орудие его — страх. Похоже, правы были те, кто говорил о нашей революции, что уничтожающее пламя не может созидать.
— Однако это пламя может быть поглощено еще более сильным, — сказала Мирей. — Пламенем шахмат Монглана. Собранные воедино, они поглотят и самого Марата. Я вернулась в Париж, чтобы освободить эту силу, и надеюсь, вы поможете мне в этом.
— Ты не слышала, что я говорил? — воскликнул Давид. — Именно отмщение и предательство раздирают на части нашу страну. Будет ли этому конец? Если мы веруем в Господа, то должны верить и в Божий промысел, который со временем вернет людям здравомыслие.
— У меня нет времени, — ответила Мирей. — Я не могу ждать Бога.
11 июля 1793 года
Другая монахиня, у которой тоже не было времени ждать, спешила в Париж.
Шарлотта Корде прибыла в Париж почтовой каретой в десять часов утра. После того как она зарегистрировалась в маленьком отеле, она отправилась в Национальный конвент.
Письмо аббатисы, которое тайно привез в Кан посол Жене, шло долго, но смысл его не оставлял сомнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108