А потом и без того перепуганные пассажиры с ужасом почувствовали, как палуба проваливается куда-то вниз. Не сумев устоять на ногах, люди повалились друг на друга. Корабль все падал и падал, казалось, это жуткое мгновение будет длиться вечно. Вот он содрогнулся от мощного удара в днище, раздался леденящий душу треск дерева, и в пробоину, смывая беспомощных пассажиров, хлынула вода — огромный корабль налетел на скалы.
Ледяной дождь рушился на булыжные мостовые Кенсингтона. Осторожно ступая по скользким камням, Мирей шла к воротам в сад Талейрана. Следом за ней шагал Шахин с маленьким Шарло на руках. Черный балахон араба промок до нитки.
Мирей и в голову не приходило, что Талейран мог покинуть Англию. Но она еще даже не открыла ворота, когда с тяжелым сердцем увидела, что сад пуст, беседка явно заброшена, ставни закрыты, а на передней двери задвинут железный засов. И все же она отворила ворота и двинулась по тропинке, задевая подолом платья лужи.
На стук в дверь отозвалось лишь гулкое эхо, разнесшееся внутри пустого дома. Дождь заливал непокрытую голову Мирей, ей померещился ненавистный голос Марата, шептавший: «Ты опоздала, опоздала!» Она прислонилась к двери и стояла так, пока Шахин не взял ее бережно под локоть и не отвел через мокрую лужайку под крышу беседки.
В отчаянии она упала ничком на деревянную скамейку и разрыдалась. Прошло немало времени, прежде чем на сердце у нее полегчало. Шахин усадил Шарло на пол, и ребенок пополз к матери. Держась за ее мокрые юбки, он нетвердо встал на ножки, ухватился за ее палец и изо всех силенок вцепился в него.
— Бах, — сказал Шарло, когда Мирей посмотрела в его ясные голубые глаза.
Мальчик сосредоточенно хмурил брови, глядя на нее из-под капюшона своей крошечной джеллабы. Мирей рассмеялась.
— Бах, малыш, — ответила она, отбрасывая с лица сынишки капюшон и ероша его шелковистые рыжие волосы. — Твой отец исчез. Говорят, ты пророк, почему же ты не смог предвидеть этого?
Шарло по-прежнему смотрел на нее серьезно и задумчиво.
— Бах, — повторил он,
Шахин сидел рядом с ней на скамейке. Его ястребиный профиль, окрашенный, как у всех его соплеменников, в синий цвет, в дрожащих отблесках молний казался еще более фантасмагорическим, чем обычно.
— В пустыне, — сказал он, — человека можно найти по следу его верблюда. Следы зверей так же не похожи друг на друга, как человеческие лица, у каждого — свой. Здесь, в этом краю, это может оказаться не так просто. Но человек, как и верблюд, всегда оставляет след. Привычки, манера держаться, походка…
Мирей от души рассмеялась, представив, как она идет по следу за Талейраном, хромающим по булыжным мостовым Лондона. Но потом она поняла, что имел в виду Шахин.
— Волк всегда возвращается в свои охотничьи угодья? — спросила она.
— Хотя бы ненадолго, — сказал Шахин. — Лишь на то время, которое нужно, чтобы там остался его запах.
Однако волк, чей запах они искали, покинул не только Лондон, но и корабль, который остался на коварных скалах. Талейран и Куртье вместе с другими пассажирами сидели в шлюпке и гребли к темным берегам Нормандских островов, обещавшим укрытие от бури.
Для Талейрана эта цепь островков сулила спасение не только от буйства стихий, поскольку, хоть она и тянулась у самой границы вод Франции, на самом деле со времен Вильгельма Оранского эти земли принадлежали англичанам.
Аборигены островов до сих пор говорили на древнем норманнском диалекте, непонятном даже для французов. Они платили налоги Британии за то, чтобы она защищала их от разбойных набегов, но хранили верность древним норманнским законам и любви к свободе, что во время войны сослужило им добрую службу. Нормандские острова славились опасными скалами, о которые разбился не один корабль, и огромными верфями, на которых строили все, от военных кораблей до крощечных каперов. На эти верфи и переправили разбитый корабль, билет на который по несчастной случайности купил Талейран. Бывший епископ не сетовал на судьбу: хотя острова не обещали роскошного отдыха, зато на их берегах ему не грозил арест по приказу французского правительства.
Матросы налегали на весла, сражаясь с высокой волной. Шлюпка обогнула темные гранитные скалы и песчаниковые утесы, которые составляли береговую линию, и потерпевшие кораблекрушение наконец высадились на каменистой полоске пляжа и вытащили лодку на берег. Изможденные пассажиры под моросящим дождем побрели к городу по немощеной дороге, что тянулась через поля мокрого льна и нераспустившегося вереска.
Прежде чем отправиться на поиски гостиницы, Талейран и Куртье зашли в придорожный кабачок, чтобы согреться, выпить бренди и посидеть у огня. Сумка с фигурами в кораблекрушении чудом уцелела, но Талейран и его слуга застряли на островах на неопределенный срок. Неизвестно, сколько недель или месяцев пройдет, прежде чем они смогут продолжить путешествие. Талейран стал расспрашивать бармена, как быстро работают их верфи и как много времени потребуется, чтобы залатать их корабль, так сильно пострадавший от шторма.
— Спросите лучше мастера, — ответил мужчина. — Он только что вошел — должно быть, после работы, Пьет свою пинту в дальнем углу.
Талейран подошел к указанному столику, за которым в одиночестве склонился над кружкой эля коренастый мужчина. На вид ему было немногим за пятьдесят. Увидев Талейрана и Куртье, корабел поднял голову и предложил им присесть. Вероятно, он слышал их разговор с барменом, потому что спросил:
— Это вы — потерпевшие кораблекрушение? Говорят, ваш корабль плыл в Америку. Невезучая страна. Я сам оттуда. И что это вы, французы, все так стремитесь туда, будто это земля обетованная?
Речь мужчины выдавала его знатное происхождение и хорошее образование, его жесты и осанка говорили о том, что большую часть жизни он провел в седле, а не на верфи. Он держался так, словно привык командовать. Но в то же время все в его тоне говорило об усталости и разочаровании в жизни. Талейрану захотелось узнать о нем побольше.
— Америка действительно кажется мне землей обетованной, — сказал он. — Однако я человек, у которого нет особого выбора. Если я вернусь на родину, я быстро отведаю гильотины, а благодаря министру Питту мне недавно предложили покинуть и Британию. У меня есть рекомендательные письма к некоторым наиболее известным политикам — секретарю Гамильтону и президенту Вашингтону. Возможно, они сочтут меня полезным.
— Я хорошо знаю их обоих, — ответил его компаньон. — Я долгое время служил под командованием Вашингтона. Именно он дал мне чин генерал-майора и поручил командование Филадельфийской бригадой войск.
— Я потрясен! — воскликнул Талейран.
Если этот парень занимал такие посты, какого черта он делает теперь в глуши, ремонтируя разбитые корабли на Нормандских островах?
— Тогда не можете ли вы облегчить мне жизнь и написать еще одно письмо вашему президенту? Я слышал, с ним тяжело увидеться…
— Боюсь, я не тот человек, который может дать вам рекомендации, — ответил мужчина с кривой усмешкой. — Позвольте представиться: я — Бенедикт Арнольд.
Опера, казино, игорные дома, салоны…
Места, в которых Талейран был частым гостем. Места, которые Мирей должна посетить, чтобы взять его след в Лондоне.
Однако когда она вернулась в гостиницу, то заметила на стене афишу, изменившую все ее планы.
СЕГОДНЯ!
ИГРА ВСЛЕПУЮ!
Более великий, чем Месмер!
Обладатель невероятной памяти!
Любимец французских философов!
Человек, которого не смогли победить
ни Фридрих Великий,
ни Филипп Стамма, ни сир Легаль!
Прославленный шахматист
АНДРЕ ФИЛИДОР
Кофейный дом Парслоу
на Сент-Джеймс-стрит
Кофейный дом Парслоу на Сент-Джеймс-стрит был кофейней и пабом, куда приходили ради игры в шахматы. В этих стенах можно было встретить не только лучших лондонскщ шахматистов, но и сливки общества всех европейских стран. Самым знаменитым был Андре Филидор, французский шахматист, чье имя гремело на всю Европу.
Тем же вечером Мирен отправилась на Сент-Джеймс-стрит. Переступив порог кофейного дома, она будто оказалась в совершенно ином мире. Здесь царили покой и роскошь. Шаровидные дымчатые керосиновые лампы освещали полированное дерево, темно-зеленый шелк, толстые индийские ковры.
В зале никого не было, кроме нескольких официантов, расставлявших стаканы на барной стойке, и старика лет шестидесяти, одиноко сидевшего в мягком кресле. Человек этот и сам был под стать креслу — мягок и пузат. У него были тяжелые челюсти и второй подбородок, закрывавший половину его вышитого золотом шейного платка. Он был одет в бархатный жакет глубокого красного цвета, который очень подходил к звездочкам выступивших сосудов у него на носу. Мутные глаза, прячущиеся в глубине мягких складок век, с любопытством изучали Мирей. Еще больший интерес у старика вызвал одетый в пурпурные шелка великан с голубым лицом, который стоял за спиной женщины и держал на руках рыжеволосого ребенка.
Осушив до дна бокал ликера, мужчина со звоном поставил его на стол, требуя у бармена налить еще. Затем он встал на ноги и направился к Мирей, покачиваясь так, словно под ним был не пол, а палуба корабля.
— Рыжеволосая девица, краше которой я не видел, — произнес он, цедя слова. — Золотисто-рыжие локоны, разбивающие мужские сердца… Из-за таких начинаются войны. Прямо вам Дейрдре, дочь печалей.
Он снял свой дурацкий напудренный парик, прижал его к животу в шутливом поклоне и оглядел Мирей с ног до головы. После чего сунул парик в карман, схватил руку Мирей и галантно поцеловал.
— Таинственная женщина и экзотический доверенный слуга в придачу! Позвольте представиться: я — Джеймс Босуэлл
из Аффлека, юрист по профессии, историк по призванию и потомок красавчиков Стюартов! — заявил он, сражаясь с икотой, и взял Мирей под руку.
Она поглядела на Шахина, но лицо охотника, поскольку он не понимал английского, оставалось равнодушной маской.
— Не тот ли мсье Босуэлл, что написал знаменитую «Историю Корсики»? — спросила Мирей по-английски с очаровательным акцентом.
Это казалось слишком большим совпадением. Сначала Филидор, а теперь и Босуэлл, о котором так много рассказывала Летиция Буонапарте. Возможно, что это и не совпадение вовсе.
— Тот самый, — ответил пьяница, покачиваясь, и так навалился на руку Мирей, словно считал, что это она должна поддерживать его. — Судя по акценту, вы француженка и не разделяете моих либеральных взглядов, которые я, будучи молодым человеком, высказывал в отношении вашего правительства?
— Напротив, мсье, — заверила его Мирей, — я нахожу ваши воззрения просто пленительными. У нас во Франции теперь новое правительство, оно разделяет ваши взгляды и взгляды Руссо, высказанные много лет назад. Вы были знакомы с этим джентльменом?
— Я знал их всех, — беззаботно ответил он. — Руссо, Паоли, Гаррик, Шеридан, Джонсон Джонсон Бенджамин (1573-1637) — английский драматург.] — все великие, на том или ином поприще. Как бездомный бродяга, ночую я на холодной и грязной земле истории…— Он взял Мирей за подбородок и добавил с гнусным смешком: — И в других местах тоже.
Они подошли к столу, где Босуэлла уже дожидалась новая порция ликера. Подняв бокал, он сделал изрядный глоток и зашатался. Мирей подхватила его. Этот пьяница вовсе не был глупцом. Конечно же, не могло быть случайностью, что два человека, связанные с шахматами Монглана, оказались здесь сегодня вечером. Надо держаться начеку: могут явиться и другие.
— А мсье Филидора, который дает здесь сегодня представление, вы тоже знаете? — спросила она, изображая невинное любопытство.
Ей удавалось ничем не выдать своего волнения, но сердце ее билось как сумасшедшее.
— Все, кто интересуется шахматами, интересуются вашим знаменитым соотечественником, — ответил Босуэлл, не донеся бокала до рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108