– Буду. Поешь в трусах. Я никому не расскажу. Она встала и грациозно пересекла комнату, словно сцену, потом облачилась в белое шелковое кимоно, подпоясалась и стала ждать, пока я встану с кровати и последую за ней.
Она провела меня через гостиную, мои босые ноги утопали в мягком плюшевом ковре. Комната была словно перенесена из Голливуда, обставленная современной, округлой мебелью – софа, диван, кресла, накрытые какой-то золотистой плетеной тканью. Вся обстановка была белого цвета, даже мраморный камин, над которым висела картина с воздушными орхидеями. По пути на кухню Салли остановилась, чтобы включить лампу на краю светлого столика у софы. Лампа была похожа да свою хозяйку – серебряная обнаженная женщина, держащая круглый кусок матового стекла, за которым маленькая бледная лампочка испускала неяркий свет.
До того, как рухнуть в постель, мы сидели в этой гостиной и пили мартини, который я ненавижу. Но когда сама Салли Рэнд в своих белых великолепно декорированных апартаментах предлагает вам мартини, прежде чем отправиться с вами в постель, можно немного пострадать, полистать, например, большой альбом с вырезками из ее шоу. Здесь были рекламные кадры с ее участием в немом фильме «Париж в полночь» (тогда, в 1926-м, она еще носила свои светло-каштановые волосы), в другом, под названием «Гольф и вдовы» (где она уже блондинка), несколько снимков со съемочной площадки вместе с Де Милли, а также несколько рекламных снимков ее спектакля в «Орфеуме» под названием «Салли и ее ребята». В альбоме я увидел громадное фото ее выхода в образе леди Годивы в «Айн-Артс балл», множество повесток в суд за ее голые танцы (она получила год тюрьмы, но выиграла апелляцию, не просидев и дня). Здесь же было несколько ругательных отзывов о ее выступлениях, распространяемых «лигами против непристойности» (в моем представлении «антинепристойность» во многом похожа на «пропристойность»), и несколько кадров из фильмов, в которых не так давно она снялась вместе с Джорджем Рэфтом. Я сказал ей, что знал Рэфта, но она ответила, что мир тесен, и мы оставили эту тему. При Салли не следовало упоминать знаменитостей.
В белой современной кухне, где светлый мозаичный кафель приятно холодил ступни моих ног, она взбила несколько яиц, а меня заставила очистить несколько апельсинов. Потом приготовила яичницу и тосты, и мы вновь прошли в гостиную, где была включена только одна лампа; огни города проникали сквозь сплошное, во всю стену окно. Мы сели на софу с тарелками на коленях.
– Где ты научилась так кухарить? – спросил я.
– Дома на ферме. К тому же я незамужняя, почти тридцатилетняя женщина. Геллер.
– У тебя неплохо получается, – подтвердил я. – Почему бы тебе не бросить шоу-бизнес и не выйти за меня замуж? Ты смогла бы мне все время готовить. Черт побери, я зарабатываю хорошие деньги. Правда, чтобы заработать столько, сколько ты зарабатываешь в неделю, мне надо год работать.
Она улыбнулась, жуя, потом сказала:
– Если это серьезное предложение, то я должна подумать. Но хорошенько запомни: я никогда не оставлю шоу-бизнес. Придется тебе терпеть меня и моих фанов.
– А кто эти фаны? В перьях или мужики с разинутыми ртами?
– Фаны вообще. Или ты осуждаешь то, чем я занимаюсь?
– Нет, – ответил я, – это вполне безобидно. И ты хороша в своем деле. Я восхищаюсь тобой. Твое представление действительно очень мило.
– Спасибо, Нат, – сказала она. Она откусила кусочек тоста. Глаза ее сверкнули, уголки рта дрогнули. – Я могу для тебя пойти на многое. В самом деле могу.
– Готов поспорить, что ты говоришь это всем своим парням.
Ее улыбка исчезла. Она не разозлилась, просто стала неожиданно серьезной и положила мягкую, теплую ладонь на мою руку.
– Ты к ним не относишься, Нат. Я не шлюха.
– Я не имел в виду...
– Знаю, но ты имеешь право знать, с кем я сплю. Любой мужчина, который трахал меня на полу моей раздевалки, имеет право думать, что я легкомысленна и... неразборчива в связях. Но это не так. Ты первый мужчина здесь за долгое время. Тот «нефтяной миллионер», которого ты для меня выслеживал, не мог и мечтать, чтобы побывать здесь.
– Ты хочешь сказать, что никогда не готовила ему завтрак?
– Ни разу. Ты меня понял?
– Понял...
– Хорошо. Только то, что я снимаю трусики, чтобы заработать доллар, еще не делает меня...
– Нет, конечно.
Она наклонилась и поцеловала меня.
– Спасибо, Нат.
– Все о'кей, Элен.
Она улыбнулась.
Я решил, что мы закрыли эту тему, но она встала, подошла к окну и рассеянно взглянула на огни Голд-Коаст.
– Все это потому, что я не приучена приглашать мужчин к себе на квартиру. Во мне воспитали честность, веру в торжество добродетели... Но эти ценности человеческой души не приживаются в реальном мире, не так ли, Нат?
– Во всяком случае, не в Чикаго.
– Пожалуй, вообще нигде. Не в эти времена. После Краха. Как может случиться, что человек, проработавший тридцать лет, вдруг внезапно оказался без работы? Как может случиться, что бизнес, которым занимались целые поколения, вдруг внезапно перестает существовать? У меня были друзья, Нат, которые покончили с собой, выбросившись из окна.
– Дела теперь идут лучше, Элен. Немного лучше.
– Не знаю. Может быть, меня просто мучает чувство вины.
– Почему?
– Потому что я дрянная девчонка и снимаю трусики, чтобы заработать. Не этого хотел от меня мой отец, да и я сама. Я хотела стать балериной, актрисой.
– Девушка должна прокормить себя.
– Да, понимаю, – продолжала она, доедая последний кусок яичницы. Мрачно его дожевывая, сказала: – Может, чувствую себя виноватой потому, что делаю тысячи долларов, расхаживая голой, в то время как мужчины, имеющие семьи, детей, зарабатывают какие-то гроши на фабриках или еще где. Или вообще ничего не получают, потому что не могут найти фабрику, где есть работа для них. Это все неправильно.
– Почему же тогда ты не отдаешь все свои деньги бедным?
– Не говори глупостей! Я не могу накормить весь мир. И я для этого недостаточно хороша. Ты меня не подкалывай!
Я молча пожал плечами, прожевывая кусок яичницы и улыбаясь.
– Не знаю, Нат. Я ем икру, а рядом, в двух кварталах, живут люди, которые получают суп на благотворительных кухнях. Я ношу норку, а беременные женщины в Гувервиллях одеты в тряпье. Я плачу пятьсот баксов в месяц субаренды за эту роскошную квартиру какому-то педику, пребывающему во Флориде. А в Маленькой Италии, меньше чем в миле отсюда, семьи ютятся в подвалах за шесть долларов в месяц. Можно ли считать, что меня хоть немного радует мой успех?
Я отхлебнул апельсинового сока.
– Плати свои налоги. Найди церковь, в которую ты могла бы передавать какие-то деньги. Это для начала. Займись какой-нибудь благотворительностью, но не карабкайся на крест. Очень трудно будет удержать всех этих фанов, если твои руки будут прибиты гвоздями к кресту.
Она криво улыбнулась.
– Найдется слишком много развратников, вроде тебя, пытающихся забраться туда вместе со мной.
– Это как раз то, что нужно, – сказал я. – Сейчас тяжелые времена, Элен. Твое сердце может разрываться всякий раз, когда ты идешь по улице и видишь нищету. И ты не так уж много можешь сделать в этой жизни, кроме своей работы, если тебе повезло и ты получила ее, лучшую, какую именно ты можешь делать. И старайся не повредить тем, кто тебе встретится на пути. Купи яблоко у парня на углу, хоть разок, даже если ты не любишь яблоки.
Она внимательно смотрела на меня, бледная и такая красивая, какой я никогда раньше ее не видел.
– Ты молодец. Геллер, – сказала она. – Этот город еще не вышиб из тебя все лучшее.
Я засмеялся.
– Вышибал. Много раз.
– Я делюсь с тобой своими заботами, а между тем ты весь вечер встревожен и озабочен. Что происходит с тобой, Геллер? И почему ты появился без предупреждения на моем шоу вечером в четверг? Ты же собирался прийти в пятницу?
– Просто мне ужасно захотелось увидеть тебя.
– Что гложет тебя, Геллер? Давай же, вываливай!
Я вздохнул, подумав обо всем. Потом сказал:
– Ты можешь хранить тайну?
Она пожала плечами.
– Конечно.
– У тебя много приятелей в газетах, и...
– Обещаю, что это не появится ни в одной из газет.
– Имей в виду, это сенсационный материал для первой полосы. Многие репортеры захотели бы заполучить его.
– Тогда ты должен рассказать мне.
И я рассказал.
Досконально изложил ей все события последней недели, о моем клиенте-коммивояжере, о парне, который может оказаться Диллинджером...
– Понимаю, что в целях безопасности мне нужно закрыть это дело, – сказал я, – но чувствую что-то... не знаю, какую-то ответственность за Полли Гамильтон. И не потому... что я разок переспал с ней. Это ничего не означает, просто эпизод. Но мой клиент нанял меня, чтобы я за ней проследил, это уже другое дело. Он нанял меня проследить, обманывает ли она его. Он не платил мне, чтобы я был ее телохранителем или что-то в этом роде. Но он явно беспокоится о ней, и вот я увидел, как она впутывается в опасную ситуацию. Полли может очутиться в центре чертовски кровавой пальбы.
– Ты серьезно думаешь, что федеральные агенты просто начнут палить по Диллинджеру?
– Да, черт побери. А ведь я даже не уверен, что этот парень действительно Диллинджер. Но чувствую определенную ответственность за то, что положу голову бедного негодяя на плаху, даже если он и есть Диллинджер.
Меня не трогает, будет он казнен или нет, это уже депо судьи и присяжных.
– А почему бы тебе просто не предупредить Полли Гамильтон? Вытащить ее из этой заварухи?
Я покачал головой.
– Она не отлипает от парня все эти дни, она живет с ним. Я не могу предупредить ее, не предупредив его.
– Может быть, тебе следует это сделать. Я имею в виду, предупредить его.
– Может быть. Но что если он действительно Диллинджер? Если я подойду слишком близко к нему, то рискую своей головой. Или если он просто укрывается от закона и феды унюхают, что я предупредил его, то сразу я становлюсь сообщником, или пособником, или кем-то в этом роде. Противодействие правосудию, так это называется. Черт... Я просто должен отойти подальше от всего этого, в самом деле, должен.
– Но ведь ты так и заявил Зарковичу – что больше не хочешь участвовать в этом.
– Ты права. Когда я обнаружил, что этот сукин сын вовлечен в дело, то понял – следует выскочить из этого дерьма.
– Ты говорил, что он ловкий тип, да?
– Очень. И настоящий дамский угодник. В Индиане его называют «Неотразимый полицейский».
– А каковы его отношения с этой Анной... Анной, как ее?
– Сейдж. Что ж, как я сказал, он сборщик дани. Он получает деньги от нее, от других «мадам» и передает их большим шишкам, оставляя кое-что себе.
– Ты доверяешь Анне Сейдж?
– Не особенно.
– Но ты ее не подозреваешь в чем-либо?
– Нет.
– А ты не думаешь, что, может быть, она переговорила с этим Зарковичем еще раньше, чем с тобой?
– Думаю, что это возможно... Но к чему ей рассказывать мне о своих подозрениях, если она уже рассказала обо всем Зарковичу?
– : Я работаю в шоу-бизнесе с девяти лет. И могу тебе сказать по собственному опыту, вещи редко бывают такими, какими они кажутся на первый взгляд.
– Что-то я не совсем тебя понимаю.
– Все это дело выглядит каким-то... искусственным. Ты так не считаешь? Я ничего не ответил.
– К тебе вдруг приходит Джон Говард, клиент-коммивояжер, с которым у тебя нет возможности связаться, верно?
Я кивнул.
– Но ты даже не можешь проверить этого парня. Единственный адрес, какой имеешь, это квартира в Аптауне, где живет Полли Гамильтон.
Я снова кивнул.
– И поскольку они не женаты, это не его адрес. Верно?
Я не подумал об этом.
– А он сказал тебе, на какую компанию работает?
Я покачал головой.
– Просто компания по торговле кормами и зерном. Без названия.
– Значит, ты никак не можешь проверить его.
– Да, не могу. Но он сказал, что фирма находится за пределами Гэри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52