Столики и балки перекрытий из старого дуба, небольшие уютные кабинки, обитые кожей, картины импрессионистов, тележки с десертом, на которых возвышались настоящие скульптурные группы из пирожных и фруктов. Внезапно я вспомнил, что уже бывал здесь однажды – пятнадцать лет назад меня пригласил сюда главный врач клиники. Его кругленький счет в банке лучше всяких слов объяснял, почему хирургия – профессия героическая, а психология является всего лишь забавой. Спорить со своим начальником мне не хотелось, поскольку наши прекрасные спутницы никак не горели желанием послушать о скальпелях и особенностях сокращения мышц.
В центре зала стояли трое затянутых во фраки и встревоженных нашим появлением французов. Взгляды, которые они бросали на Зину, говорили о том, что ее здесь знают. Обойдя меня на шаг, она холодно бросила:
– Два.
Самый старый и лысый из троицы напряженно склонил голову.
– Мадемуазель.
Подхватив пару кожаных альбомов, оказавшихся на поверку меню, он поспешно устремился за Зиной, направившейся к кабинке в углу.
* * *
Обычное место свиданий?
С тем же окаменевшим лицом мэтр наблюдал, как Зина разворачивала салфетку. Его испуганный, настороженный взгляд я почувствовал и на себе.
– Приятного аппетита.
– Седло барашка сегодня есть?
– Нет, мадемуазель, к сожа...
– А вообще что-нибудь приличное?
В глазах официанта мелькнула такая боль, что впору было предложить ему таблетку анестетика.
– Что вы заказывали в последний раз, мадемуазель?
– Палтуса, но он походил на кашу.
– Кашу?
– Кашу. Рыхлый, вялый и безвкусный. Ему не хватало пары минут на сковороде. Мне пришлось самой проследить за этим.
Мэтр потянул в стороны концы галстука-бабочки – ни дать ни взять попытка покончить с собой от отчаяния.
– Хорошо. Я предупрежу шефа.
Зина улыбнулась.
– Две воды со льдом и лимоном, пока мы определимся, а еще принесите бутылку приличного белого вина.
– Приличного... – пробормотал француз.
– Калифорнийского, – уточнила Зина. – Шардонне, и чтобы год тоже был приличным.
– Французы такие надутые индюки, – заметила она, когда мэтр отошел от нашего столика. – Я могу мириться с чванливыми рожами, но ведь они давно стали интеллектуальными банкротами, вот что делает их патетику такой невыносимой. Вечно носятся со своей издыхающей культурой и насморочным языком, отказываясь с патологическим упрямством признать, что на нем уже никто не говорит, что он стал лингвистическим пережитком.
– Что вы хотите этим сказать?
Она хмыкнула.
– Пережитком, потому что в нем слишком мало слов?
– Ну, для того чтобы заказать утку под маринадом, слов вполне хватит, однако для более серьезных вещей их просто нет. Возьмите современную науку – когда в последний раз программное обеспечение было создано на французском?
– И все же это прекрасный язык.
Зина рассмеялась. Мальчик-мексиканец принес нам воду.
– Шеф, – с пренебрежением сказала она. – Какой-нибудь коротышка даже без зеленой карты.
Сидя напротив в кабинке, я ощущал аромат ее духов, легких и старомодных. Французских, наверное. Лизнув указательный палец, Зина провела на запотевшем стекле высокого стакана вертикальную линию. Затем другую. Перечеркнула их двумя горизонталями, превратив в поле для игры в крестики-нолики, и стерла ладонью.
– Вот видите, у меня тоже бывают дни, когда я становлюсь то Свифтом, то Папой.
– Естественно, как и каждый из нас.
– Нет, только если вам повезет.
Я улыбнулся.
– Что такое?
– Вы достаточно уверены в себе.
– Это плохо? – Она вновь, как и в машине, выгнула спину.
Не дожидаясь моего ответа, Зина положила руку на мое запястье. Тонкие хрупкие пальцы с неожиданно мягкими подушечками. Горячие – как у охваченного жаром или приливом энергии ребенка.
– Было бы лучше, если бы уверенности мне недоставало, Эндрю?
– Отчего же. Я бы сказал, что вы, очевидно, наделены многими достоинствами.
Хватка усилилась, в кожу впились ее ногти.
– Я?
– Интеллектуальными и физическими в равной мере.
Кисть расслабилась, палец ее легкими круговыми движениями начал поглаживать ложбинку на моей ладони. Не очень приятное ощущение, однако я не сопротивлялся.
Внезапно Зина убрала руку.
– Видимо, это больше по вашей части. Я имею в виду чувство собственного достоинства. На протяжении всего детства родители уверяли меня в моей одаренности.
– Добрая родительская поддержка.
– Я ни слова не сказала о их доброте. Но на похвалы не скупились. – В голосе ее прозвучала металлическая нота. Радужная оболочка глаз в полумраке казалась серой. – Родителями, собственно говоря, они были отличными. Умные, образованные люди, которые научили меня здраво мыслить. А ваши?
– Хотелось бы мне сказать то же самое. – Я покачал головой.
– Изнуряли своей любовью и опекой"
– Вовсе нет, но я не смог бы назвать их отличными.
– Бедняжка. Ваша мамочка вас не баловала – поэтому-то вы и избрали психологию?
– Может быть.
– Всего лишь? То есть вы и сами не знаете?
– Я не слишком силен в самоанализе.
– А мне казалось, в этом ваша суть.
– Суть в том, – пояснил Эндрю, – чтобы понять свихнувшийся мир, в котором мы живем. Это дает возможность делать в нем то, что желаешь. Не хочу заниматься самокопанием, предпочитаю лезть в чужие головы, не вступая в собственное дерьмо. Скажете – непоследовательно? Пусть так.
– Грубо, грубо, cher Э. Складывается впечатление, что вы ищете конфликтов. Если что-то дается вам без труда, вы теряете интерес, не правда ли?
Я промолчал.
– Правда? - Зина чувствительно подтолкнула меня локтем.
– Как уже было замечено, самоанализ раздражает, Зет. Что вы посоветуете заказать? – Я взял в руки меню.
Похоже, ей надоело играть – на мгновение лицо стало злым. Но Зина тут же овладела собой и улыбнулась.
– Ну, – весело проговорила она, – я бы предпочла палтуса.
– А он не окажется похожим на кашу?
– В таком случае я размажу ее по их рожам.
* * *
Рыба была приготовлена великолепно.
С кислой улыбкой мэтр поставил перед нами тарелки и опасливо наблюдал за тем, как попробовал я, как за мной положила в рот кусочек и Зина. Я удовлетворенно кивнул, она продолжала есть. Официант с облегчением повернулся спиной к столику.
Зина аккуратно разделала рыбу, убедилась в полном отсутствии костей и принялась методично, без единой паузы, уничтожать ее. Когда с этим было покончено, она переключилась на гарнир, и к тому времени, как я почувствовал, что уже сыт, на ее тарелке не осталось даже веточки петрушки.
– Еще одно достоинство, – заметил я.
– Вы принадлежите к числу мужчин, считающих, что женщина вообще не должна есть?
– Боже упаси.
– Тем лучше. Я люблю есть. – Зина откинулась на спинку кресла и вытерла губы. – Здесь, – она похлопала себя по плоскому животу, – не откладывается ни грамма. – Я сжигаю калории. Избыток энергии.
– Вы могли бы прекрасно заводить аудиторию.
Зубы ее сверкнули в улыбке.
– Я была замечательным заводилой.
Зина принялась раскачиваться в стороны, ритмично, в такт воображаемому барабану, потрясая сжатыми в кулаки и выброшенными над головой руками. Сидя в кабинке, она не привлекала внимания других посетителей.
– Тра-ра-ра! Бум-бум-бум! Эй, вы там! Вас сварили, что ли? Тогда вон отсюда! А ты – на сцене? Думаешь, ты гении? Думаешь, звезда? Так мы докажем тебе, что нет!
Она медленно опустила воздетые к потолку руки.
– Браво, – сказал я. – Вспомнили родной колледж?
– А что же еще? Хорошая школа жестокости. Вокруг в основном бледные посредственности, зато в мое время можно уже было без опаски дать под зад какому-нибудь недоумку.
– Не думал, что все так упростится.
– Упростилось, упростилось. Все стандарты летят к чертям. Вот вам и наклонная плоскость. Мы возвращаемся в средневековье, Эндрю, и единственным преимуществом этого является лишь вновь зарождающаяся аристократия.
– Что за аристократия?
– Интеллектуальная.
Я принял задумчивый вид.
Подозвав щелчком пальцев мальчика, с напитками, Зина заказала коктейль и принялась медленно поглощать его через соломинку.
– Вечно неизменным остается одно: большинство обречены на то, чтобы быть слугами. Слуги, Эндрю, всегда считают, что им не хватает свободы, но распорядиться ею они не в состоянии. Слугам требуется жесткая структура и готовые решения, им нужен хозяин, который научит их вытирать задницу.
– Насколько велико это большинство?
– К нему принадлежат по крайней мере девяносто девять процентов.
– А один оставшийся ими управляет.
– Вы не согласны?
– Это зависит от того, к какой группе отношусь я сам.
– У вас есть сомнения в собственных возможностях? – Зина рассмеялась.
Эндрю опять погрузился в раздумье.
– Нет. Пожалуй, я соглашусь с вашей оценкой. В целом. Общество деградирует на глазах. Я просто не пытался углубиться в подсчеты.
– Мне казалось, что вы, психологи, только ими и занимаетесь.
– Не забывайте про ВКД – все, кроме догматизма.
Она легонько коснулась моей руки, затем поправила черный локон.
– Один процент – дань великодушию. На самом же деле способностью к выбору и принятию решений обладает всего полпроцента.
Подошедший мэтр осведомился, не хотим ли мы заказать что-нибудь еще.
Отмахнувшись от него, как от мухи, Зина продолжала:
– Может быть, даже треть. Но и среди них тоже окажутся не совсем готовые к своей миссии. Потому что им недостает убежденности. Мне известны люди, которых принято считать гениями и которые в жизни представляют из себя бесхребетных моллюсков.
– Неужели подобное бывает?
– Еще как. Одно серое вещество. Без позвоночника.
Губы ее сжались в ниточку; я понял, что она говорила про Малькольма Понсико.
– Идеологическая слабость? – голос мой остался невозмутимо ровным.
– Идеологическая каша. Cher Эндрю, мозг без поддерживающего стержня составляет всего лишь половину нервной системы. – Вновь ее пальцы легли на мой рукав. – Но оставим все это, мы пришли сюда не для того, чтобы разрешить проблемы нашего общества.
– Да. Иначе нам придется здесь еще и поужинать.
Слабая улыбка. Коктейль был уже почти допит; Зина через соломинку шумно собирала со дна стакана последние капли. Неожиданно она перегнулась через разделявший нас стол, коснулась холодным кончиком языка моей щеки и провела им до мочки уха.
– Так зачем же мы здесь, Эндрю? – услышал я ее шепот.
– А как по-вашему?
Еще одно ледяное прикосновение, после которого она куснула меня за ухо. Я почувствовал боль. Зина придвинулась ближе, ее отдававшее легким запахом спиртного дыхание сделалось частым и прерывистым. Положив ладонь мне на щеку, она впилась зубами в мою нижнюю губу, чуть отстранилась, провела рукой от колена к бедру. Высокомерная и заносчивая, раздраженная и, очевидно, недобрая – но подобное ее поведение не могло, черт побери, оставить меня безучастным, поэтому когда рука Зины скользнула под стол, то обнаружила там именно то, на что все это и было рассчитано. Розовые губы моей собеседницы искривились в торжествующей улыбке.
Довольная, Зина выпрямилась в кресле, достала из сумочки помаду с компакт-пудрой и игриво посмотрела в зеркальце.
– А ты голодный, мальчик. Ты ставишь меня перед дилеммой морального порядка.
– О?
Зина улыбнулась своему отражению.
– Вопрос стоит так: либо я затрахаю тебя до полусмерти сегодня, рискуя превратиться в твоих глазах в пустышку, либо заставлю помучиться до тех пор, пока у тебя яйца не сведет, и только потом, если будешь себя хорошо вести, затрахаю до полусмерти – но голод твой так и не утолю. – Ладонь опять легла на мой пах. – Как поживаешь, гусак?
– Серьезная проблема. Обратись к специалисту по этике, – я осторожно убрал ее руку, – и позвони мне после того, как все взвесишь.
Зина смерила меня яростным взором, схватила пустой стакан и резко отвернулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65