– И мне тоже… – Фридрих спрятал иронию в широкой улыбке.
– Умные люди всегда поймут друг друга! – радостно осклабился Носке. – Я надеялся на это и искренне сожалею, что раньше так редко встречался с тобой.
– Для меня это честь! – Ульман всей пятерней обхватил подбородок и пригласил: – Заходите ко мне почаще. Может, хотите рюмку шнапса?
– Не надо, – остановил его ортсгруппенляйтер. – В другой раз… Я буду наведываться к тебе. – Оглянулся воровато. – А ты смотри и слушай. Может, узнаешь что о листовках или вообще кто недовольный… Тоща сразу же ко мне…
– Угу! – согласился Ульман и так похлопал своей огромной рукой по плечу горбуна, что тот отшатнулся.
– Медведь! – зло сверкнул глазками, но тут же овладел собой. – А сила у тебя того… есть еще… – произнес уважительно. – Так мы договорились?
Ульман кивнул. Смотрел, как осторожно ступает Магнус Носке между грядками, чтобы не запачкать блестящие сапоги. Плюнул ему вслед. Почувствовал омерзение к этому человеку с длинными, до колен, руками и коротким туловищем. Ульман никогда даже в мыслях не позволил бы себе насмехаться над физическими недостатками человека, наоборот, всегда симпатизировал людям, обиженным природой, но здесь не мог перебороть себя. Носке напоминал ему тарантула. Хотя Фридрих никогда и не видел тарантула, но именно такое сравнение почему-то возникло у него..
Хорошо, что ортсгруппенляйтер не оглянулся в этот момент, – многое прочитал бы на лице Ульмана. Когда же тот прикрыл за собой калитку и посмотрел через забор, Фридрих пришел в себя – улыбнулся и даже приветливо махнул рукой на прощание.
Опять пришлось выкурить внеплановую сигарету: надо было собраться с мыслями. Фридрих постоял несколько минут, опершись спиной о грушу, потом крикнул Марте, чтобы вынесла пиджак, и неторопливо направился к центру поселка.
Издали заметил сына. Горст стоял возле клуба в окружении юношей и, очевидно, рассказывал что-то, размахивая рукой.
Эта привычка, жестикулировать разговаривая, всегда раздражала старого Ульмана и приносила Горсту в детстве немало неприятных минут. И все же искоренить ее Фридриху так и не удалось – Горст был упрямым мальчишкой, и окрики отца лишь пробуждали в нем неосознанный отпор.
Ульман остановился за несколько шагов от молодежи, став так, чтобы сын не видел его, а сам он слышал каждое слово Горста. Сделал вид, что рассматривает витрину магазина.
Разговор шел о вчерашней кинохронике, посвященной операциям вермахта в Польше. Фридрих искоса взглянул на сына, и лицо его невольно расплылось в гордой улыбке. Что ни говори, а парень вырос разумный: рассуждает так, что сам Гиммлер вряд ли придрался бы к нему. – и в то же время себе на уме… Знает, кто его слушает, – пареньки, которые не сегодня-завтра пойдут в армию, – и нарочно сгущает краски. Со стороны слова Горста звучат вполне патриотично – солдат умирает, не испугавшись смерти, – но стоит внимательнее посмотреть в глаза слушателей… Должно быть, не очень хочется им умирать…
А Горст уже перескочил на собственные фронтовые воспоминания. Старик усмехнулся: послушать парня, так не поймешь, как обходится бедный рейх без такого солдата!
А те, что слушают, пораскрывали рты… Да и как не слушать, когда Горст Ульман воевал чуть ли не год в России. Там, где-то возле Днепра, ему оторвало пальцы на руке. Но что такое пальцы, когда на груди красуется Железный крест второй степени – заветная мечта всех пятнадцати– и шестнадцатилетних!
Горст все размахивает и размахивает руками. Интересно, куда он клонит?
– Без руки или ноги, – разглагольствует, – я еще солдат. Это чепуха, что меня списали в тыл. Когда русские подойдут к границам рейха, такие, как мы, еще пригодимся…
Ульман удовлетворенно прищурился. Неплохо сказал парень: может, кто-то и задумается – война все ближе придвигается к границам Германии, и что ожидает рейх, если возникнет потребность даже в безруких солдатах?
– Но, – продолжает Горст, – в руку редко когда попадают. А если пуля не зацепит кости, то это вообще, – презрительно тряхнул головой, – не ранение. Настоящая рана – это когда в грудь или в живот. Правда, после такой мало кто поправляется, но это никогда не пугало солдат фюрера!…
Хитрый Горст: рассказал, как умирал в госпитале сосед по койке – унтер-офицер. У него была тяжелая рана в живот. Пять дней мучился в агонии, почернел. Несло от него уже мертвечиной, а он скрипел зубами и кричал, что хочет жить. Только жить! А для чего?…
Горст поучительно поднял палец:
– Очевидно, хотел вернуться на фронт! Правда, иногда ругал своего ротного командира, но думаю, делал это бессознательно…
– Он выжил? – испуганно спросил паренек лет пятнадцати с задористым, как у петуха, чубом.
Горст похлопал его по щеке.
– Конечно, умер, но какое это имеет значение? Лучше, правда, когда пуля попадет сразу сюда, – ткнул пальцем юношу в лоб, – но, к сожалению, это от тебя не зависит…
Паренек испуганно отшатнулся, машинально проведя рукой по лбу. Видимо, не разделял Горстовых мыслей, ибо тихонько подался назад, спрятавшись за спины товарищей.
– Эй, Вернер! – позвал вдруг Горст. – Иди сюда, расскажи этим соплякам, как ты потерял ногу.
К клубу подходили двое. Один – молодой, другой – значительно старше. Старый Ульман узнал их. И хотя юноша был теперь без костылей, опирался на толстую палку, не узнать его Фридрих не мог – настолько врезалась в память сцена в пивной, когда тот осмелился оттолкнуть ротенфюрера.
Парень еще не привык к протезу: шел, тяжело выкидывая его вперед и переваливаясь туловищем с боку на бок.
– Что тут происходит? – обвел взглядом гурьбу.
– Воспитываю молокососов, – небрежно произнес Горст. – В порядке шефской помощи руководству гитлерюгенда. Фронтовые воспоминания и прочее… Присоединяйся…
– У них все впереди, – юноша вытащил зубами сигарету из пачки, – какой-нибудь фельдфебель вымуштрует их за пару месяцев так, что не узнаешь…
– Однако наш опыт… – возразил Горст.
– Оставь, – спокойно остановил его Вернер, – этот опыт не сберег тебе пальцев, а мне… – постучал палкой по протезу.
– Вы, наверное, здорово отличились в бою! – восхищенно произнес белокурый мальчуган в кожаной куртке. – Крест первой степени дают не каждому!
Вернер смерил его презрительным взглядом.
– У тебя есть все шансы получить такой же, – ответил, – конечно, если штаны останутся сухими…
– Го-го! – захохотали вокруг. – Вот это поддел!
Мальчишка покраснел, казалось, кровь вот-вот брызнет из его пухлых щек.
– Не думайте, что только вам посчастливилось, – сказал с вызовом. – И мы будем бить врагов рейха!
– Ты? – насмешливо уставился на него Вернер. – А тебя мама отпустит?
– Мне уже пятнадцать лет…
– Неужели? – Вернер скорчил удивленную мину. – А я думал – четырнадцать с половиной…
– Пятнадцать! – настаивал тот. – И наш учитель сказал, что мы уже можем быть солдатами.
– Ну, если сам учитель, – иронически скривился Вернер, – то я поднимаю руки…
Вернер все больше нравился Фридриху. Было в этом пареньке что-то непосредственное, что отличало его от сверстников, воспитанных гитлерюгендом: очевидно, простота поведения, и собственные мысли, и суждения. Привлекал также иронический склад ума Вернера. Фридрих угадывал за этим сильный характер. Не нравилась ему только манера прищуривать глаза и исподлобья осматриваться вокруг. В такие моменты лицо Вернера заострялось, а глаза становились колючими.
«Видимо, много пережил и несколько озлобился», – подумал Ульман.
Старый Фридрих не считал это большим пороком. «Теперь всем нам необходима некоторая толика хорошей злости, – рассуждал он, – ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Гуманизм – дело хорошее, но только после победы, а мягкотелые не побеждают!».
Горст взял Вернера под руку, и они направились к клубу. Фридрих окликнул сына.
– Когда вернешься домой? – спросил, лишь бы заговорить. Знал ведь – Горст освободится только после лекции. Он был одним из первых инвалидов, которые вернулись в поселок, и Магнус Носке, учитывая его фронтовые заслуги, устроил бывшего солдата в клуб.
– Сегодня поздно, – кивнул на афишу Горст. – Мой отец, – сказал Вернеру. – Познакомься.
Юноша шагнул к Ульману, крепко пожал ему руку.
– Вернер Зайберт, – представился он.
– Я видел вас в пивной, – сказал Фридрих невзначай.
– А-а… Когда я поскандалил с пьяным ротенфюрером, – усмехнулся Зайберт. – А я вас не помню.
Он прищурил глаза, и Ульману почему-то показалось: сказал неправду.
– Я сидел с рабочими в углу.
– С железнодорожниками?
– Да.
– Работаете на узле?
– Сцепщиком.
Юноша с интересом посмотрел на Ульмана. Но, может, это только показалось Фридриху, ибо сразу же равнодушно отвернулся.
– А это мой знакомый, Фриц… Как твоя фамилия? – спросил неожиданно. – Никак не могу запомнить. Керер? Прекрасно, Фриц Керер. Фронтовик, получил отпуск после госпиталя и хочет осчастливить ваш поселок.
Фрицу, пожалуй, под тридцать. У него был длинный нос, худые щеки, уголки губ были опущены – все это делало лицо вытянутым и мрачным. Левое веко у него все время дергалось, глаз смотрел холодно и неприветливо, а правый, с большим черным зрачком, застыл – казалось, глаза Керера смотрят в разные стороны.
В клубе вымыли пол и постелили в проходе между креслами ковровую дорожку. Массивная трибуна возвышалась над рядами, и старый Ульман представил, как вскоре будет распинаться с нее фашистский лектор.
– Вы придете на лекцию?
Ульман не сразу сообразил, что вопрос относится к нему. Но глаз Фрица выжидательно смотрел на него, и старик ответил:
– К сожалению, у меня работа.
– Говорят, будет один из лучших берлинских лекторов.
Теперь Ульману показалось, что Фриц подмаргивает ему.
– Возможно, – пожалел притворно, – черт побери эту ночную работу. Но Горст перескажет мне все подробно.
– Горст – умница! – Вернер положил руку на плечо его сына, и этот дружеский жест растрогал Фридриха. – Если бы все были такими, как ваш Горст!
– Хватит болтать! – прервал его молодой Ульман, но отец понял: сыну не безразлична эта похвала. Что же, дай бог! Вернер – парень хороший, и, может, у Горста наконец будет товарищ.
– Где вы остановились? – спросил.
– Пока что у фрау Фрейсдорф. Поблизости от пивной, чтобы недалеко было, – засмеялся Вернер. – Но Фриц покидает меня…
– Не нравится у фрау Фрейсдорф? Но у нее же приличный дом….
– Фрицу не импонирует фрау Фрейедорф, – пояснил Зайберт. – Он решил осчастливить одну настоящую немецкую девушку и подарить фюреру еще одного солдата.
– Зачем же так грубо? – поморщился Фриц. – Она мне нравится, да и я ей не безразличен. К тому же, как говорит фюрер, будущее Германии – в здоровом поколении. Мы с Гертой заботимся о рейхе…
– Я завидую вам, – шутливо поклонился Вернер. – Вы нашли прекрасный способ доказать свой патриотизм!
– Никому это не заказано, – ответил Фриц так спокойно, что Горст не выдержал и захохотал.
– Хватит вам, – произнес примирительно. – Кто-кто, а Герта на этом выиграет…
– Почему? – не понял старый Ульман.
– Как ты наивен, отец! В теперешние времена погреться возле здорового и, – подмигнул, – красивого мужчины… не каждой женщине выпадает такое счастье. Мужчины теперь в особой цене…
– Жеребцы! – выругался старый Ульман. – И как не стыдно! – Решил заглянуть еще в пивную и направился к выходу. В дверях столкнулся с Петером Фогелем. Тот так спешил, что споткнулся о порог.
– Слыхали новость? – спросил и, не ожидая ответа, выпалил: – Арестован Панкау.
Ульман сжал пальцами кепку. Подумал в замешательстве: «Неужели взяли Панкау? Может, его выследили в Праге?»
– Какого Панкау? – спросил хрипло.
– Неужели ты не знаешь Панкау? – удивился Фогель. – Старого Панкау, аптекаря…
– А-а… – Фридрих облегченно вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48