– Не только это. Фон Вайганг является соединительным звеном между некоторыми влиятельными кругами немецких промышленников и банкиров и нацистским руководством. Это хорошо знает Гиммлер, и поэтому должен считаться с группенфюрером.
– А фон Вайганг, в свою очередь, знает много того, что недоступно для других генералов СС.
– Еще бы, – подтвердил Хокинс.
– На бирже такие сведения вызвали бы резкое повышение акций, – не без намека произнес Кремер.
– Лично я отдаю предпочтение твердому курсу, – отпарировал американец. – Бумаги, которые сегодня резко подскочили в цене, завтра могут быть обесценены. Правда, вам это не угрожает. Конечно, если фирма выполнит обязательства.
– На том стоим, – бодро ответил Карл.
– Вот мы и подошли к главному. – Хокинс повернулся к Кремеру. – Я рискнул встретиться с вами здесь не для того, чтобы поболтать о деловых способностях фон Вайганга…
– Для меня это было ясно с самого начала, – отрезал Карл. Сват фар встречной машины на несколько секунд вырвал из тьмы лицо Хокинса, и Кремер успел заметить, как наморщился у него лоб. Волнуется все же. Но когда американец заговорил, голос его был абсолютно спокойным.
– Я и еще одно лицо, – начал Хокинс, намного растягивая слова, – очень влиятельный представитель наших деловых кругов, хотели бы встретиться с руководителями Дрезденского банка и главами крупнейших саксонских концернов и фирм. Деловое совещание на высшем уровне. Сегодня вы должны посоветоваться с фон Вайгангом и завтра сообщить мне о возможности организовать такую встречу.
– Думаю, – осторожно начал Кремер, – представители наших деловых кругов захотят узнать, чем вызваны необходимость и срочность такой встречи.
– Безусловно, – согласился Хокинс. – Имеем дело с солидными людьми, и всякая недоговоренность должна быть исключена. Так вот. Мы хотели бы послушать соображения наших коллег о том, как они представляют себе пути развития послевоенной немецкой экономики и что следует сделать, чтобы сохранить промышленный потенциал страны. Надеюсь, детализировать не следует.
– Это было бы лишним, – буркнул Кремер.
– Не обижайтесь, – понял Хокинс. – Просто я не имею времени… И еще. Передайте фон Вайгангу: встреча может состояться лишь при условии, если он гарантирует безопасность представителю наших бизнесменов, а также полную секретность совещания. Мне легче, – усмехнулся, – я – швейцарский подданный, однако и мне приходится, как видите, принимать некоторые меры, прежде чем встретиться с вами.
«Опель» въехал в затемненный город и остановился в одном из узких переулков Альтштадта. Кремер вышел, подождал, пока машина скрылась за углом, и дошел к автобусной остановке.
* * *
Мать принялась растапливать плиту, а Горст, как сел, так и продолжал сидеть, не снимая пальто. В доме холодно, неприветливо, и даже кухня с блестящими кастрюлями и горкой тарелок на полке – какая-то чужая. И запах чужой – пахнет плесенью и почему-то карболкой. Этот запах нужника все время преследовал Горста в тюрьме, но чтобы дома?… А может, это он сам насквозь пропах тюрьмой?
Парня затошнило, он пересилил себя, встал и вышел в прихожую. Скинул пальто и костюм – стоял в одном нижнем белье, не чувствуя холода.
– Мама! – позвал Горст. – Дай мне чистое белье.
– Сейчас нагрею воды, – выглянула в прихожую Марта, – помоешься.
– Дай чистое белье! – упрямо повторил Горст и не успокоился, пока на переоделся.
Только теперь его перестало тошнить – лег на старенький, со скрипящими пружинами диванчик, уткнулся лицом в подушку. Лежал, стиснув зубы, с сухими глазами, хотя и хотелось плакать. Угнетало чувство собственной незначимости и никчемности, вынесенное из тюрьмы. Будто ты не человек, а ничтожный слизняк, которого каждый может раздавить и растереть, безнаказанно уничтожить. И никого это не тронет, еще и плюнут на то место, где тебя раздавили…
Это чувство собственной беспомощности впервые пришло тогда, когда гестаповский следователь, даже не глядя на него и не спрашивая ничего, дал ему несколько пощечин. Горст был готов к пыткам, вытерпел бы все, не жалуясь, но чтобы вот так… И сейчас еще скрипел зубами от обиды и кусал себе пальцы…
Мать позвала пить кофе. У нее где-то нашелся кофе, в горьковатый аромат заполнил запущенные комнаты. Сидели за столом, каждый на своем месте, и прихлебывали ароматную жидкость. Вдруг мать отодвинула чашку и заплакала. А у Горста не было слов, чтобы утешить ее. Сам все еще не верил в то, что на этот вот стул справа уже никогда не сядет отец, не помешает ложкой в чашке, не отставит сахарницу от себя – сахара по карточкам дают немного, надо экономить…
Наконец Горст осмелился – накрыл ладонью руку матери и осторожно погладил ее. То ли слез не хватало Марте, то ли застыдилась собственной слабости – встала резко, поплелась в кладовую: женщина есть женщина, порядок в доме наводить ей. Все запущено за ее отсутствие.
Кофе немного согрел Горста, захотелось курить. Пошел искать всюду, может, найдется где сигарета или щепотка табаку. Не нашел – напрасное это дело искать сигарету в доме, где двое мужчин курят.
Горст поймал себя на том, что все время находится в ожидании: вот сейчас заскрипят двери, и в прихожей закашляет отец… Но нет, не двое их теперь… Отец уже никогда не придет, не закашляет…
Интересно, а как держался бы отец, если бы его так: раз, раз по лицу?… Наверное, плюнул бы гестаповцу в морду. А он лишь захлопал глазами… Неспроста отец назвал: мальчишка! Так и есть: трус и мальчишка…
И нечего оправдываться, что приготовился совсем к Другому, что, мол, легче было бы, если били бы по-настоящему…
Потом – били… И он выдержал. Но почему на болит тело, а только щеки горят от пощечин?
Кто-то постучал в двери. Горст вздрогнул. Неужели снова за ними?
Тяжелые шаги, скрипнула дверь.
– Ты, Вернер?
Стоит в дверях, улыбается широко, всем своим видом показывая, как ему приятно видеть друга.
– Неужели ты?
Идет, тяжело припадая на протез, с протянутой рукой.
– Ты знаешь, что случилось у нас?
– Знаю.
И крепко жмет руку.
Вот это друг! Эсэсовцы убили отца, их самих только что выпустили из тюрьмы – даже сосед отвернулся, сделал вид, что не заметил, – а он!… Пришел открыто, не побоялся, как друг.
– У тебя есть закурить?
Вернер вытащил только что начатую пачку.
– Возьми, у меня еще есть.
Сели.
– Вот что, Горст, – начал Вернер, – ты парень сильный, и вся эта история не должна подкосить тебя. Конечно, утешать легче, но, поверь, не всегда. Мы с тобой видели много смертей и если уж остались жить, то должны думать не только о себе. Твой отец был мужественным человеком и послужил примером для других.
– Мой отец был… – начал Горст в порыве откровенности, но, вспомнив, как отец всегда ругал его за горячность, закончил: – Хорошим и честным человеком.
– Мне всегда казалось, что твой отец, – сказал Вернер сердечно, – чем-то отличался ото всех. Он был патриот, а это в наши тяжелые времена не так просто. И погиб как патриот! Поэтому я и пришел пожать руку его сыну.
Если бы Горст не был в таком угнетенном состоянии, он, наверное, заметил бы, что Зайберт фальшивит. Но сейчас слова Вернера показались Горсту отзвуком его собственных мыслей – именно так он думал об отце, и Горст радостно пожал протянутую руку.
– Вернер, – произнес он растроганно, – ты настоящий товарищ, и я этого никогда не забуду.
Зайберт обиженно махнул рукой.
– Мне хочется верить тебе, – сказал печально, – но слова всегда останутся словами. Почему ты таился от меня раньше? Разве были основания не доверять мне?
Горст сделал удивленные глаза, но Вернер смотрел на.чего так искренне и с таким укором, а на душе было так одиноко, что паренек невольно признался:
– Какие могут быть основания, друг? Но нас ведь так мало, а вокруг столько нечисти… Ты не можешь винить меня.
– Никто не собирается обвинять тебя. – В голосе Вернера звучала настоящая радость. – Я очень рад, что мы наконец поняли друг друга!
– Мы уже давно понимали друг друга, – возразил Горст, – теперь лишь произнесли недосказанное.
– Пусть будет так, – легко согласился Вернер, – и теперь пусть будут любые передряги, хоть конец света, – мне ничего не страшно, ибо сегодня я словно вновь родился! Мы отомстим за твоего отца!
– Вот что, – словно очнулся Горст, – во-первых, не так громко, во-вторых, гестапо выпустило меня, наверное надеясь напасть на след подпольщиков. Понимают же они, что мой отец и Панкау – не вся организация, и не успокоятся, пока не возьмут других.
– Не успокоятся, – подтвердил Зайберт. – Но что ты имеешь в виду?
– Тебе не следует часто встречаться со мной, не говоря уже о том, чтобы заходить к нам…
– Думаешь, гестапо заподозрит меня?
– Не сомневаюсь.
Вернер закурил, улегся на тахте, задумчиво пуская дым в потолок. Последние слова Горста выбили его из колеи, и он лихорадочно думал, как лучше поступить: ведь этот мальчишка все время должен быть в поле его зрения.
– Да, – произнес наконец, – в твоих словах есть резон. И все же, – чуть не подпрыгнул от радости, – мы проведем их, оставим в дураках! И знаешь как? Я поселюсь у вас!
– Ты, случаем, не того? – Горст покрутил пальцем у виска.
– Никогда в жизни я не был так рассудителен, – возразил Зайберт. – Ты не учитываешь простого психологического фактора. Если бы мы встречались время от времени, стараясь не афишировать наши встречи, гестапо сразу же заподозрило бы меня. А если я открыто поселяюсь у тебя, если это делается у всех на глазах, если хочешь – считай, что демонстративно, это не вызовет никаких сомнений. Наоборот, подумают, что ты хочешь сделать ловкий ход и пустить гестапо по ложному следу.
Сначала Горст рассердился:
– Мы и так много ставим на карту, занимаясь психологическими экспериментами!
Но, подумав немного, сказал:
– Рациональное зерно в этом, конечно, есть. Но все это как-то не по правилам…
– Если бы все было по правилам, – отрезал Вернер уверенно, – гестапо давно переловило бы всех нас. Что-что, а правила игры там наверняка знают.
– Должны знать, – согласился Горст. – Иначе не выследили бы отца. Не пойму, как он мог ошибиться?
Вернер прикрыл глаза, припоминая встречу Ульмана и Панкау в пивной. Надо было иметь его нюх, чтобы выйти на след такого бывалого конспиратора, как Фридрих Ульман! Что Горст? Горст – щенок, как ребенок, расслабился – подбирай к нему ключи, было бы желание. Стоило немного похвалить отца, и готова пташка! Но теперь – максимум осторожности. Как бы повел себя настоящий подпольщик на его месте?
– А тебе не кажется, что старика кто-то мог выдать? Может, в организации есть провокатор?
– Откуда ты знаешь об организации? – поднял брови Горст.
– Или я дурак, или ты… Сам же говорил…
– А-а… – Горст облегченно вздохнул. – Это я просто так. Собственно, организации не существует. Несколько человек – и все.
– Меня это не касается. Я не собираюсь задавать глупых вопросов. И все-таки кто-то выдал твоего отца, и ты должен узнать кто.
– Скажи мне, Вернер, – вдруг перешел на шепот Горст, – что ты думаешь о Керере?
«Великолепно, – подумал Вернер, – сейчас мы попробуем запутать все».
– Каком Керере? – спросил непонимающе.
– Ты что? – не выдержал Горст. – За дурака меня считаешь, вы же вместе лежали в госпитале!
– А-а… – стукнул себя по лбу Вернер, – это ты про Фрица? Так бы и сказал, а то – Керер… Его положили в нашу палату дней за десять до выписки. Он я предложил поехать в ваш поселок.
– Ты не замечал за ним ничего?
– Постой, постой… Ты имеешь в виду…
– Я ничего не могу утверждать, но…
– Неужели он?…
Вернер нервно поскреб подбородок. Начал неуверенно, будто рассуждая вслух:
– Теперь я припоминаю… Фриц иногда расспрашивал меня… Про тебя тоже… Тогда я не обратил внимания думал – обычное любопытство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48