Надо придерживаться хронологического порядка, в будущем нам это поможет.
- Начало. Ну что ж, думаю, все началось в сочельник тысяча девятьсот пятого года, когда я появился на свет. Это произошло в Хьюстоне. А то есть люди, которые утверждают, что это было в Шривпорте, штат Луизиана.
- Стоп, попридержи коней! - заорал я, выключая запись. - Что это за чушь насчет Шривпорта? Ты это откуда взял?
- Не знаю, - ответил Дик. Он выглядел таким же изумленным, как и я. - Просто вырвалось. Разве мы об этом нигде не читали?
- Нет, ты все сочинил.
- Ну давай сохраним этот кусок. Он смущен. Он никому не рассказывал о своей жизни до этого момента. Откуда ты можешь знать, где родился? Тебе говорят об этом люди. А ты часто веришь всему, что говорят люди?
- Хорошо. - Я снова нажал кнопку "Запись". - Пусть вырывается дальше... Как ты можешь не знать, где родился?
- Мы об этом никогда не говорили. Я просто предположил, что родился в Хьюстоне, к тому же все записи, которые я видел, указывают на Хьюстон. Так что эта версия вполне подходит.
- А кто тебе сказал, что ты родился в Шривпорте? - ухмыльнулся я. Вывернись-ка из этого, приятель.
- Моя мать и мой дед, я думаю. Он... Я видел его несколько раз до того, как он умер. Очень старый человек. Ветеран Гражданской войны. Сражался за конфедератов. По существу, окончил ее в чине генерал-майора. Он как-то упоминал Шривпорт, сказал, что мой отец там искал нефть. Я и сам однажды попал в этот городок, меня там арестовали, но это уже другая история. Это было давно... задолго...
Я снова выключил запись.
- Это его прадед, генерал-майор. Ховард не мог его знать. Плохой ты исследователь.
Дик пожал плечами:
- Вставь ссылку... скажи, что он ошибся. Будет выглядеть более естественно, ну, запамятовал миллиардер...
Когда несколько часов спустя запись закончилась, то на первый сеанс ушли обе стороны семидюймовой катушки и часть еще одной. Мы лежали на стульях, как пустые оболочки, истекая потом, опустошенные, но все равно переполненные восторгом от электрического тока, бежавшего по нашим жилам все это лето. Мы создавали нечто уникальное: выдающийся человек рассказывал потрясающую жизненную историю, примечательную еще и тем, что, основываясь на фактах, мы спокойно могли привносить в нее элементы драматического вымысла. Когда один начинал медлить с ответами, заикаться, на его место заступал другой. Ховард Хьюз, наш Ховард Хьюз, хорошел на глазах, как растение, согреваемое лучами двух солнц-близнецов, каждое из которых по очереди давало жизнетворящий свет. Понимание пришло с самого первого сеанса записи, и оно придало нашим душам силу, помогающую преодолеть все горести, всю скуку, которая так характерна для изматывающего и одинокого труда написания книги, где при обычных обстоятельствах только одно подверженное ошибкам эго выступает как в роли создателя, так и в роли критика.
Разговоры, записанные на пленку, надо было перенести на бумагу, но и эту работу мы никому не могли доверить. С раннего утра Дик сидел за письменным столом. Когда в десять часов пришел я, он уже отстучал где-то тридцать страниц. Мы сменяли друг друга, пока не перепечатали все, что наговорили за вчерашний день. Затем подключили микрофоны и начали следующий сеанс, посвященный детству Ховарда.
Изыскания Дика в библиотеке Хьюстона оказались бесценными. Он прилежно перерыл все старые телефонные справочники в поисках адресов семьи Хьюза, когда тот был еще ребенком. Вкупе со старыми картами, экономическими обзорами и газетными колонками тех лет они дали нам хронику семейного благосостояния. Они часто переезжали, согласно исследованиям Дика, - от отеля "Ритц" до различных пансионатов и частных домов, - так как удача Ховар-да-старшего в нефтяном бизнесе постоянно то появлялась, то исчезала. Пролистав подшивки "Хьюстон пост" и "Кроникл" начала века, Дик сделал подборку интересных фактов и бытовых подробностей тех лет: к примеру, его заинтересовали цены на одежду у лучших галантерейщиков Хьюстона, а также подробности этикета и гардероба, почерпнутые из путеводителя по Техасу за 1915 год. Я изучал техасские правила поведения все утро, а в беседе Ховард разразился следующим монологом.
ХОВАРД: О, он [его отец] одевался хорошо, но не так, как хотела она [его мать]. Он покупал одежду в Нью-Йорке, когда мог, всегда старался быть стильным, но по ее представлениям джентльмен не мог надевать такое. Все это было слишком... ну, слишком современным. Помню, отец носил часы в кармашке, а не на цепочке, так мать считала это недостойным. Он таскал соломенную шляпу в апреле, было жарко, как в аду, и моя мать говорила: "Ховард, боже мой, ты же знаешь, что соломенную шляпу нельзя носить до первого июня!" Звучит глупо, я понимаю, но она принимала все это близко к сердцу, а ему, ну, ему не очень нравилось подобное отношение, чрезмерное внимание. У отца была белая фланелевая куртка для гольфа, мать просто до истерики доходила, когда он ее надевал. Купила ему полосатое пальто, которое сочла приемлемым, но он отказался его носить, говорил, что слишком жаркое.
Дик также откопал пару диковинок. Одна, взятая из "Хьюстон пост" за 1909 год, дала нам почву для объяснения печально знаменитой ненависти Хьюза к микробам. Объяснение это наверняка позабавило бы душу любителя психологии, если бы этому неизвестному энтузиасту попалась на глаза наша книга. В газете нам встретилась статья, в которой доктор из Нью-Орлеана заявлял, что кукурузный хлеб вызывает проказу. Мы использовали эту легенду, но в определенной степени развили.
ХОВАРД: ...Помню, я однажды ел кукурузный хлеб, так она очень расстроилась, заставила принять слабительное и уже хотела засунуть мне деревянную ложку в горло, чтобы меня вырвало.
КЛИФФОРД: А почему...
ХОВАРД: Она свято верила, что кукурузный хлеб вызывает проказу. Какой-то доктор сказал это, мать прочитала в газете, а потом говорит мне: "Никогда не ешь кукурузный хлеб". Я не придал этому значения, а может, не расслышал, и вот она забеспокоилась. Помню, у нее было много теорий о болезнях.
Имбирные пряники вредны, потому что... можно подцепить одну болезнь, другую. А мясо должно быть зажарено до состояния подметки, не то заболеешь ящуром. Отец просто бесился от этого, любил бифштекс с кровью. А в один год приток реки рядом с Буффало вышел из берегов [еще один не имеющий прямого отношения к нашей истории факт, почерпнутый Диком в "Хьюстон пост"], так моя мать заявила: "Никакой рыбы, сейчас нельзя есть рыбу".
Я уже не помню, в чем была причина. Ну, и никакой свинины, никогда никакой свинины, но в этом хоть была доля истины. У нее кузен умер от трихиноза.
Позже, когда мы выверили и перепечатали стенограммы бесед, редакторы "Макгро-Хилл" и "Лайф" действительно почувствовали, что мать Ховарда была причиной всех фобий нашего миллиардера.
- Материал по ней какой-то недостаточный, - сказали мне. - В следующий раз, когда увидишь его, задай побольше вопросов о ней.
Я согласился и добавил к финальной рукописи один анекдот из моего собственного детства, когда моя семья жила в городке Рокэвэй-Бич.
ХОВАРД: ...Однажды мама зашла в гараж и сказала: "Пойдем со мной". Я вышел с ней на улицу, и там на тротуаре просто стояли три мальчика, жившие по соседству. Она наблюдала, как они играли рядом с нашим домом в ковбоев и индейцев. Мать схватила их за шиворот, привела к входной двери и приказала подождать. Потом вывела меня и представила: "Это мой сын Ховард, и он хотел бы поиграть с вами". Одно из самых унизительных воспоминаний моего детства. Оно врезалось мне в память, до сих пор стоит перед глазами - это ужасающее чувство стыда, моя мать заставляет меня в присутствии этих парней... Такая заботливая, что... ну, ты можешь посчитать это смешным, но она была техасской версией еврейской мамочки. Если бы дожила до нынешнего времени, то я легко могу представить, как она кричит: "Помогите! Помогите! Мой сын Ховард-миллиардер тонет". И она была бы права, потому что позже - и об этом я вам тоже расскажу, - где-то с тридцати до шестидесяти лет, я действительно тонул.
- Замечательно, - сказали редакторы, прочитав этот кусок. - Он на самом деле полностью раскрылся перед вами.
* * *
Еще раньше, до нашей апрельской исследовательской поездки, мы решили, что на определенном этапе своей жизни Ховард отправится в Индию.
- Мы сделаем это одним из самых переломных моментов в его жизни, - сказал я.
Дик, подмигнув, добавил:
- Это завершит процесс его разочарования Западом.
Мы оба провели какое-то время в Индии - я посетил Бенарес и жил в лодочном домике в Кашмире; Дик побывал в Калькутте, Бомбее и Мадрасе в качестве моряка торгового флота - и посчитали, что можем привлечь наш опыт для большей правдоподобности эпизода.
Для придания нашим воспоминаниям полноты и некоторой доли пикантности Дик купил несколько книг по восточной философии и мистицизму Рабиндраната Тагора и Махариши, а потом переправил их на Ибицу. У нас не было времени прочитать их полностью, но мы их пролистали, выбрали несколько ключевых концепций и достаточно абстрактный словарь и однажды в конце июля решили наконец-то изобрести что-нибудь экстраординарное.
Часом позже мы закончили запись и проиграли ее. Дик зажал нос и потянул за воображаемую ручку слива. - Да, - протянул я. - Похоже на какое-то "Лезвие бритвы". Но давай все равно запишем. Может, на бумаге это будет выглядеть получше.
Байка, состряпанная нами, казалась достаточно дикой, чтобы удовлетворить даже ненасытные аппетиты людей из "Макгро-Хилл" к странностям, но читалась как дешевый романчик. Итак, Ховард, пятидесяти пяти лет, мучимый сомнениями, ищущий "ответы", стоит на берегу Ганга в Бенаресе, запах погребальных костров бьет ему в ноздри. Он видит парочку факиров - один стоял на одной ноге так долго, что другая отсохла; второй ослепил себя, неотрывно глядя на солнце. Хьюз в ужасе и отвращении.
- Но это не подлинные святые, - говорит Ховарду его гид. - Вы должны посетить моего отца, Рамапрасада. В отличие от этих тоскливых созданий он истинное вместилище подлинной мудрости Востока.
И Ховард приходит к седому патриарху Рамапрасаду (имя поэта XVI века, которое мы наугад выбрали из книги "Индуизм") в деревню рядом с Бенаресом; вокруг царит аура безмятежности, наш герой поражен и изумлен. Он сидит у ног старца, в буквальном и переносном смысле, какой-то неопределенный период времени (тут у нас разгорелись ожесточенные дебаты: я настаивал на двух неделях, Дик считал, что для пущего эффекта надо накинуть хотя бы месяц; точка зрения моего коллеги не прошла, так как две недели выглядели идеально на случай, если кто-то из "Лайф" озаботится вопросом хронологии) и учится справляться с проблемами "самореализации", отбрасывать в сторону покров, что отделяет его от подлинного, реального, цельного Ховарда Хьюза.
Наш герой возвращается к Рамапрасаду снова где-то через год. Тот умирает от рака. Хьюз ухаживает за смертельно больным стариком, анонимно дарует пятьсот тысяч долларов на основание школы восточных учений Рамапрасада. "Она все еще существует, - говорит Ховард, - но найти ее трудно". Он снова возвращается в Соединенные Штаты. Борьба с самим собой ушла в прошлое, он готов справиться со всеми проблемами, включая потерю "Транс уорлд эйрлайнз" и стотридцатисемимиллионный иск.
- Да, с таким сюжетом Пулитцеровская премия нам не светит, - поежился Дик, когда я выключил магнитофон. - Давай уберем этот кусок. Книга и так слишком длинная.
У меня было другое предложение, которое в конце концов мы и приняли.
- Давай выбросим всю эту чушь про Рамапрасада, но вот эпизод с факирами из Бенареса оставим. Так сказать, придадим местного колорита. Вот на такого рода моменты и покупаются читатели "Лайф". Да и кто знает? Может, Ховард действительно ездил в Индию. Он бы нам не простил, если бы мы упустили такой примечательный материал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67