В сравнении с Эдит, самой прямолинейной женщиной на свете, - она ни при каких обстоятельствах не смогла и не стала бы приспосабливать саму себя или свою любовь под кого бы то ни было - Нина выглядела весьма жалко. Истинный облик моей баронессы, в который я всегда верил, - женщина, ищущая в жизни только свое, очень ценное, - начал тускнеть и походить более на сон, чем на реальность. Когда я попробовал с ней об этом поговорить, она стала молчаливой, почти угрюмой.
Я попытался до нее достучаться:
- Надеюсь, ты добилась определенных успехов? Ты из кожи вон лезешь, копишь деньги на швейцарском счете, ездишь из города в город и из одного ночного клуба в другой с Джоном Маршаллом и его друзьями - или с кем там еще? Тебе скоро стукнет сорок, выглядишь уже не так, как раньше, а показать, кроме списка былых заслуг, тебе нечего. Ты всегда была сама собой, никогда не играла в такие мелочные игры.
- Ты ничего не понимаешь, это особый мир. - Ее угрюмость совершенно неожиданно переросла в ярость. - Если хочешь в нем чего-то добиться, путь Маршалла - это единственный способ действий. Мне это нисколько не нравится, но выбора нет.
- Но получается, что ты жертва.
- Но ради результата, цели, - возразила она. - Вот увидишь. И есть еще одна вещь, которую ты не понимаешь. В этом мире для меня нет ничего важнее моей карьеры.
Я долго смотрел на нее. Мне оставалось только кивнуть и сказать:
- Мне жаль, что все так вышло...
Отношения между нами оставались напряженными все время, что мы провели в Калифорнии, и наладились только в последние два дня, когда мы поехали в Биг-Сюр и Монтерей. Затем, на какие-то мгновения, вернулось чувство, горевшее между нами во время нашей поездки в Мексику. Мы были наедине; ее карьера пока не вставала между нами. Но как только мы вернулись в Беверли-Хиллз, она опять замкнулась в себе. Опять появились люди, которых необходимо было посещать, прослушивания, встречи. Ее очень волновало мнение Маршалла; тому могло показаться, будто бы она слишком долго отсутствовала. Мы оба чувствовали, как испаряются наши отношения, исчезают в отрывочных словах или продолжительных паузах. Чем была моя одержимость ею, если не отказом забыть мир фантазий, который очаровал меня, но в то же время поработил? В течение семи лет я сидел в кандалах и внезапно узрел свет внутренней свободы.
Встретив меня в Лос-Анджелесе, Нина спросила, как продвигается книга о Хьюзе. Я показал ей рисунки и наброски, сделанные Дэвидом:
- Я собираюсь теперь показать их Хьюзу, получить его одобрение. Что ты об этом думаешь?
- Чертовски хороши, - сказала она. - Похожи?
- Откуда я-то знаю? Какой, по-твоему, самый удачный?
Она выбрала два наброска маслом и несколько карандашных эскизов.
- Отлично, - сказал я. - Таким же будет и выбор Ховарда.
- Боже мой, - рассмеялась Нина, - в это совершенно невозможно поверить. Ты хочешь сказать, что я - Ховард Хьюз?
- Все могут играть, - объяснил я.
Маршалл тоже был посвящен в наш секрет - нет, разумеется, он понятия не имел, что вся история - надувательство, просто знал о моих встречах с Хьюзом и работе над его автобиографией. Менеджер, конечно же, поразился, хотя рукопись заинтересовала его только с коммерческой точки зрения. Маршалл просмотрел несколько глав, потом, с весьма утомленным видом, отложил текст.
- Это будет экранизироваться? - спросил он.
- Уверен. А как вы думаете?
- Вы же понимаете, я здесь, в Голливуде, знаю каждую собаку и мог бы вам помочь. Агент у вас уже есть?
- Пока нет. Очень мило с вашей стороны, Джон, предложить свою помощь. Когда будет нужно, я попрошу вас заняться этим вопросом.
* * *
В понедельник после Дня благодарения я позвонил в "Макгро-Хилл". Рассказал, как Хьюз разговаривал со мной по телефону, услышал мой лающий кашель и отказался встречаться, пока мне не станет лучше. Он сказал, что тоже нездоров и не хочет усиливать инфекцию. Мне же было предписано передать рукопись посреднику, Джорджу Гордону Холмсу. Тот уже прибыл в Лос-Анджелес и передаст текст Хьюзу. Встреча с ним запланирована предположительно на следующей неделе во Флориде, в Нассау. Что касается объявления в прессе, то он его одобрил и сделал лишь пару небольших замечаний.
- Как продвигается работа?
- Медленно, - признался я. - Я заболел, провалялся в постели. Буду в Нью-Йорке завтра.
Я прилетел обратно в среду утром. Нина должна была лететь тем же рейсом, а потом отправлялась в Лондон. Однако в последнюю минуту Маршалл сказал, что ей необходимо появиться на вечеринке с коктейлями в Лос-Анджелесе, так что заказанный билет на ночной рейс пришлось сдать. Теперь ей надо было провести часть среды в Нью-Йорке, в ожидании самолета, и я сказал почти сочувственно:
- Приезжай в "Элизиум". Меня там не будет, но ты можешь немного поспать в номере.
Утром в среду я появился в "Макгро-Хилл", чтобы рассказать сказку о моей болезни в Калифорнии, телефонных переговорах с Ховардом Хьюзом и встрече с Джорджем Гордоном Холмсом. Теперь миллиардер снова хотел встретиться со мной во Флориде, но точного места я, как обычно, не знал. Выбор вполне логичный для Хьюза: мы уже дважды вели там задушевные беседы, к тому же у Ховарда, похоже, был дом в Палм-Бич. Мне такой выбор тоже нравился. Флорида - приятное место для работы, мне нравится южная зима, и, раз уж "Макгро-Хилл" сделало публичное объявление о мартовской публикации автобиографии, мне не хотелось сталкиваться с каким-нибудь филиалом организации Хьюза - особенно "Интертелом", охранной системой. Заявление должно было быть сделано на неделю позднее. Последний чек на имя X.-Р. Хьюза - на триста двадцать пять тысяч долларов - будет готов в среду, и после этого я сразу уеду.
- Тебе надо встретиться с ним и подписать предисловие, - напомнил мне Левенталь. - И если он сделает это, то пусть распишется собственной рукой. Тогда мы сможем перенести текст со всеми пометками в книгу.
- Если Ховард чувствует себя нормально. Слышал бы ты его рык по телефону, когда он услышал мой кашель и чих. Хьюз был просто в ярости. Сказал, что, если мы встретимся, это его в буквальном смысле убьет.
Беверли присоединилась к нам позднее - уже в офисе Альберта.
- Кстати говоря, - сказала она, - "Лайф" отдал то письмо от Октавио Хэрольду на графологическую экспертизу тому же человеку, который проверял письмо, напечатанное в январе.
Мне стало немного дурно, но я попытался вести себя как обычно.
- Что все это значит?
Беверли пожала плечами:
- Просто проверка на случай появления проблем после объявления. Газеты могут раздуть небольшую шумиху. Так что весьма полезно запастись кое-каким оружием.
- Хорошо, что я в начале января написал тебе и сказал то, что слышал от Хьюза. Мне вдруг подумалось, что, если бы это случилось после двадцать второго января - я имею в виду, после того, как вышла статья в "Лайф", - у тебя могли появиться некоторые основания для подозрений.
- О, мне это тоже пришло в голову. Но дело прошлое, - улыбнулась Беверли.
- Когда ты получишь рапорт Канфера?
- Завтра утром. А в чем дело? Разве у тебя есть сомнения?
- Нет, - рассмеялся я. - Эти эксперты выдадут тебе такой ответ, какой, как им кажется, ты хочешь получить. Если ты сказал человеку, что объект - подделка, то, скорее всего, он именно это и подтвердит. Но в этот раз вы получите положительный результат. Но это и правильно, - прибавил я, - ведь письмо действительно от Хьюза.
Вернувшись в "Элизиум", я застал там Нину. Ее самолет на Лондон улетал в семь часов вечера.
- Ты, похоже, взволнован, - сказала она.
- Так и есть. "Макгро-Хилл" передало одно из писем Хьюза на экспертизу.
- Но тогда... - Нина побледнела. - Они могут все выяснить.
- Я не знаю. Просто понятия не имею. - Я метался по комнате, выкуривая одну "Галуаз" за другой. - Я мог бы признаться в мошенничестве. Или изобразить полное непонимание. Выдвинуть теорию, будто бы встречался с самозванцем. Не знаю, что я сделаю. Конечно, остается еще шанс, что эксперт подтвердит подлинность письма.
Нина, казалось, впервые за последнее время была озабочена чем-то кроме своей карьеры.
- Боже мой, - повторяла она. - Я сегодня не усну. Позвонишь мне в Лондон, когда все прояснится?
- Конечно. - Я был тронут.
- Обещаешь?
Я пообещал, и час спустя мы вызвали такси до аэропорта Кеннеди, где попрощались.
В самолете до Майами я вытащил из своего портфеля конверт от "Макгро-Хилл" и нацарапал адрес Швейцарского кредитного банка в Цюрихе. На чистом листе желтой бумаги я написал записку в банк, прося осуществить клиринг вложенного чека, причем как можно скорее. Самолет был переполнен, занято каждое кресло, но мои соседи полностью погрузились в свои почтенного вида выпуски "Нью-Йорк таймс" и "Плейбой". Если бы хоть кто-нибудь из них уделял меньше внимания спортивным страницам или обложкам журналов, то заметил бы чек на триста двадцать пять тысяч долларов, выписанный на имя самого богатого из всех затворников в мире. Шариковой ручкой я написал на чеке: "Перевести только на счет Х.-Р. Хьюза", - потом заверил его. На манипуляции с письмом, чеком и конвертом ушло десять минут. Почерк стал окончательно походить на каракули. Ховард старел. Он болел, я устал. Я заклеил конверт и затолкал его в портфель как раз тогда, когда надо мной навис стюард, улыбающийся во все тридцать два зуба и предлагающий мне стакан свежевыжатого апельсинового сока.
К тому времени аэропорт в Майами уже стал для меня знакомой территорией. Я взял в "Нэшнл" машину и направился на север, свернув с шоссе только для того, чтобы опустить в почтовый ящик письмо и одолжить печатную машинку. Мне было все равно, где останавливаться, так что я поехал по дороге А-1А вдоль линии берега и остановился у первого же приличного вида мотеля, отдаленного от полосы причудливого вида владений и других архитектурных изысков, составляющих так называемый Золотой берег. "Ньюпорт-Бич" оказался достаточно большим, самодостаточным заведением, со своим рестораном, кафе, аптекой, газетным лотком, бассейном и вполне приличных размеров пляжем. Сезон еще не закончился, и цены были высокими, но мне удалось снять отличный номер с двумя террасами, выходящими на пляж и бассейн. В семь часов следующего утра я уже работал в гостиной, пристроив бумаги на всех пригодных для этого поверхностях. Мне так и представлялась кислая мина на лице Дика, улицезрей он весь этот бедлам. Он физически не переносил беспорядок, а я, похоже, напротив, не мог без него жить.
После недельной работы пришла пора подводить итоги. Финальная часть биографии Хьюза - жизнь в Лас-Вегасе и на Багамах, поездки в Мексику, последняя большая любовь к Хельге, которую Ховард попросил переименовать в Ингу, - все это надо было напечатать. Введения, дополнения и изменения к уже сделанным восьмистам восьмидесяти двум страницам я передал в "Макгро-Хилл". Оставалось только продумать окончательную форму вступления и подать Ховарду на подпись. Самую большую проблему представляло мое собственное вступление к книге, из которого "Лайф" собирался сделать статью на пять тысяч слов. Нужно было включить краткую историю наших встреч, описать, каким образом биография постепенно преобразилась в автобиографию, упомянуть проблемы, с которыми я столкнулся при ее издании, и лаконично передать свое собственное впечатление о Ховарде как человеке.
- Нужен жизненный материал, - подчеркнул Роберт Стюарт. - Читатели хотят знать именно это. Ты собираешься показать текст Хьюзу?
- Так, дань вежливости. По контракту я могу говорить все, что мне вздумается. Никакой цензуры.
- Потрясающе. Ты расскажешь во всех подробностях о той поездке в Мексику, совместном поедании бананов в Пуэрто-Рико и о том человеке с палкой, что следил за твоим домом в Палм-Спрингс.
- Помпано-Бич, - поправил я.
- И сокращенную историю Дика. Не вздумай ее выбросить.
- Как можно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67