– Где-то мы уже встречались, – сказал он.
– Я знаю тебя, – отозвался мужчина. – И твоего коня знаю – вместе с ним вы чуть не убили мою дочь.
Уильям начал припоминать, как его конь пронесся совсем рядом с девчонкой, едва не раздавив ее.
– А-а, ты строил мне дом. И когда я всех уволил, ты стал требовать расчета и чуть ли не угрожал.
Мужчина не стал отрицать. Он продолжал стоять, молча глядя на Уильяма.
– Ну сейчас ты не так дерзок, – ухмыльнулся Уильям. Было видно, что вся семья голодает. Похоже, день складывался очень удачно для того, чтобы свести счеты с теми, кто посмел оскорбить Уильяма Хамлея. – Есть хотите?
– Хотим, – сердито буркнул строитель.
Уильям снова взглянул на женщину. Она стояла, слегка расставив ноги, и, гордо вздернув подбородок, бесстрашно смотрела ему прямо в глаза. Алина разожгла в нем желание, и теперь ему нужна была эта женщина, чтобы утолить свою похоть. Он был уверен, что уж она-то потешит его: будет извиваться и царапаться. Тем лучше.
– Ведь ты не женат на этой девке, а, строитель? – сказал Уильям. – Я помню твою жену – уродливую корову.
Страдание исказило лицо строителя.
– Моя жена умерла.
– Ну а с этой ты в церковь не ходил, не так ли? Просто у тебя нет ни пенни, чтобы заплатить священнику. – За спиной Уильяма кашлянул Уолтер, кони нетерпеливо били копытами. – Предположим, я дам тебе денег на еду, – продолжал Уильям, дразня строителя.
– Я с благодарностью возьму их, – ответил мужчина, хотя Уильям видел, что такое раболепство дается ему с огромным трудом.
– Я говорю не о подарке. Я хочу купить твою женщину.
Но тут женщина заговорила сама:
– Мальчик, я не продаюсь.
Очевидное презрение, звучавшее в ее словах, разозлило Уильяма. «Когда мы останемся наедине, – подумал он, – я тебе покажу, кто я есть, мальчик или мужчина». Он повернулся к строителю:
– Я дам тебе за нее фунт серебром.
– Она не продается.
Злость Уильяма закипала все сильней. Какая глупость! Он предлагает голодному целое состояние, а тот отказывается!
– Если ты, дурак, не возьмешь деньги, – пригрозил он, – я просто разрублю тебя мечом и выебу ее на глазах у детей!
Рука строителя скользнула под плащ. «Должно быть, у него есть оружие, – мелькнуло в голове Уильяма. – Кроме того, он очень большой и, хоть тощий, как лезвие ножа, может устроить отчаянную драку, чтобы спасти свою бабу». Тем временем женщина распахнула свой плащ, и ее ладонь легла на рукоятку длиннющего кинжала, висевшего у нее на поясе. Юноша тоже был достаточно крупным, чтобы наделать неприятностей.
Тихим, но твердым голосом заговорил Уолтер:
– Господин, сейчас не время для этого.
Уильям неохотно кивнул. Он должен был доставить Жильбера в имение Хамлеев. Дело было слишком важным и не могло быть отложено ради ссоры из-за бабы. Придется потерпеть.
Он взглянул на эту небольшую семью из пяти оборванных, голодных людей, которые были готовы до конца сражаться с двумя здоровенными мужчинами, вооруженными мечами и сидящими на конях. Он не мог их понять.
– Ладно, тогда подыхай с голоду, – бросил Уильям и, пришпорив своего коня, рысью помчался прочь.
II
Когда они прошли около мили от того места, где произошла встреча с Уильямом Хамлеем, Эллен сказала:
– Может, пойдем помедленнее?
До Тома наконец дошло, что он идет, делая немыслимо гигантские шаги. Да, он испугался. В какой-то момент казалось, ему и Альфреду уже не избежать схватки с двумя вооруженными всадниками! А у Тома даже не было оружия. Ведь потянувшись к своему молотку, он с досадой вспомнил, что давным-давно выменял его на мешочек овса. Он не знал, почему Уильям в конце концов отступил, но ему хотелось убраться как можно дальше от того места, а то, не ровен час, молодой лорд еще передумает.
Тому не удалось найти работу ни во дворце епископа Кингсбриджского, ни в других местах. Однако неподалеку от Ширинга была каменоломня, а, в отличие от строительных площадок, на каменоломнях работники требовались круглый год. Конечно, Том привык к более квалифицированной и высокооплачиваемой работе, но об этом не приходилось и мечтать. Он просто хотел прокормить семью. Каменоломня эта принадлежала графу Бартоломео, которого, как сказали Тому, можно было найти в его замке, что стоял в нескольких милях к западу от города.
Теперь, после того как он сошелся с Эллен, положение казалось ему еще более безвыходным, чем до того. Он знал, она бросилась в его объятия из одной лишь любви, не задумываясь о возможных последствиях. Очевидно, она просто не представляла, как непросто будет Тому получить работу. Она не могла даже допустить и мысли, что им не удастся пережить зиму, и Том старался не разрушать ее иллюзии, ибо всем сердцем желал, чтобы она осталась с ним. Но в конечном счете для женщины дороже всего на свете ее ребенок, и Том боялся, что однажды она все же покинет его.
Вместе они были уже неделю – семь дней отчаяния и семь ночей радости. Каждое утро Том просыпался, чувствуя себя счастливым и сильным. Но наступал день, и его начинал мучить голод, дети уставали, а Эллен впадала в уныние. Бывали дни, и добрые люди подкармливали несчастных – как в тот раз, когда монах угостил их сыром, – а случалось, что им приходилось жевать лишь тонко нарезанные кусочки высушенной на солнце оленины из запасов Эллен. И все же это было лучше, чем ничего. А когда опускалась ночь, они укладывались спать, жалкие и замерзшие, и, чтобы согреться, крепко прижимались друг к другу. Проходило несколько минут, и начинались ласки и поцелуи. Поначалу Том порывался как можно быстрее овладеть Эллен, но она деликатно останавливала его: ей хотелось продлить их любовную игру. Том старался удовлетворять все ее желания и в результате сам сполна испытал волшебную прелесть любви. Отбросив стыд, он изучал тело Эллен, лаская такие ее места, до которых у Агнес никогда даже не дотрагивался: подмышки, уши, ягодицы. Одни ночи они проводили, накрывшись с головой плащами и весело хихикая, а в другие их переполняла нежность. Как-то, когда они ночевали в монастырском доме для гостей и изнуренные дети уже спали крепким сном, Эллен была особенно настойчива; она направляла действия Тома и показывала ему, как можно возбудить ее пальцами. Он подчинялся, словно в сладком дурмане, чувствуя, как ее бесстыдство зажигает в нем страсть. Насытившись же любовью, они проваливались в глубокий, освежающий сон, в котором не было места страхам и мучениям прошедшего дня.
Был полдень. Том рассудил, что Уильям Хамлей уже далеко, и решил остановиться передохнуть. Из еды, кроме сушеной оленины, у них ничего не было. Правда, в то утро, когда на одном хуторе они попросили хлеба, крестьянка дала им немного эля в большой деревянной бутылке без пробки, которую она разрешила забрать с собой. Половину эля Эллен припасла к обеду.
Том уселся на краю большущего пня. Рядом с ним пристроилась Эллен. Сделав хороший глоток эля, она передала бутылку Тому.
– А мяса хочешь?
Он покачал головой и стал пить. Том легко мог бы выпить все до последней капли, но оставил немного и детям.
– Прибереги мясо, – сказал он Эллен. – Может, в замке нас покормят.
Альфред поднес ко рту бутылку и мигом ее осушил.
Увидя это, Джек явно упал духом, а Марта расплакалась. Альфред же довольно глупо осклабился.
Эллен посмотрела на Тома. Немного помолчав, она сказала:
– Не следует допускать, чтобы такие поступки оставались для Альфреда безнаказанными.
– Но ведь он больше их, – пожал плечами Том, – ему и надо больше.
– Да ему всегда достается львиная доля. А малыши тоже должны что-то получать.
– Вмешиваться в детские ссоры – только время тратить, – отмахнулся Том.
В голосе Эллен зазвенели металлические нотки:
– Ты хочешь сказать, что Альфред может как угодно издеваться над детьми, а тебе до этого и дела нет?
– Он вовсе не издевается над ними. А дети вечно ссорятся.
Она озадаченно покачала головой.
– Я не понимаю тебя. Ну во всем ты добрый и внимательный человек. И только там, где дело касается Альфреда, ты просто слепец.
Том чувствовал, что она преувеличивает, но, не желая расстраивать ее, сказал:
– В таком случае дай малышам мяса.
Эллен развязала свой мешок. Все еще сердясь, она отрезала по кусочку сушеной оленины для Марты и Джека. Альфред тоже протянул руку, но Эллен даже не взглянула на него. Том подумал, что ей все же следовало бы дать и ему кусочек – ничего страшного Альфред не сделал. Просто Эллен не понимает его. Он большой парень, с гордостью размышлял Том, и аппетит у него под стать. Ну вспыльчив немного, так если это грех, то надо проклинать добрую половину всех подростков.
Они немного отдохнули и снова двинулись в путь. Джек и Марта побежали вперед, все еще пережевывая жесткое как подошва мясо. Несмотря на разницу в возрасте – Марте было семь лет, а Джеку, наверное, одиннадцать или двенадцать, – дети здорово подружились. Марта находила Джека чрезвычайно привлекательным, а Джек, похоже, радовался совершенно новой для него возможности играть с другим ребенком. Жаль только, что он не нравился Альфреду. Это удивляло Тома: он-то надеялся, что Джек, который был еще совсем мальчишкой, будет слушаться Альфреда, однако этого не случилось. Конечно, Альфред был сильнее, но маленький Джек явно умнее.
Все же большого значения Том этому не придавал. Они были всего лишь мальчишками. Его голова была слишком забита другими вещами, чтобы тревожиться еще и по поводу ребячьих ссор. Порой он с беспокойством спрашивал себя, удастся ли ему вообще когда-нибудь получить работу. Так можно день за днем шататься по дорогам, пока один за другим все они не перемрут: однажды морозным утром найдут замерзшее и безжизненное тело кого-нибудь из детей, другие тоже ослабнут и не смогут перебороть лихорадку, Эллен изнасилует и убьет какой-нибудь проезжий головорез вроде Уильяма Хамлея, а сам Том совсем исхудает и в один прекрасный день уже не сможет подняться и останется лежать среди леса, пока сознание не покинет его.
Эллен, конечно же, бросит его еще до того, как все это случится. Она вернется в свою пещеру, где осталась кадушка с яблоками и мешок орехов, которых будет достаточно для двоих, чтобы дотянуть до весны, но для пятерых этого мало... Если она уйдет, его сердце не выдержит.
Он подумал о своем младенце. Монахи назвали его Джонатаном. Тому нравилось это имя. Монах, угостивший их сыром, сказал, что оно означает Дар Божий. Том представил себе маленького Джонатана таким, каким он родился: розовым, лысеньким, все тело в складочках. Должно быть, он теперь совсем другой, ведь для новорожденного неделя – это большой срок. Наверное, подрос и глазищи стали огромными. Он научился уже реагировать на окружающий его мир: вздрагивает от громких звуков и успокаивается, когда ему поют колыбельную. А чтобы отрыгнуть, он поднимает уголки ротика. Монахам-то, поди, невдомек, что это газики, и они принимают это за улыбку.
Том надеялся, что они хорошо заботятся о нем. Судя по тому монаху, что вез сыр, люди они были добрые и умелые. Да что там говорить, конечно, они смогут лучше ухаживать за малышом, чем Том, у которого нет ни дома, ни пенса за душой. «Если когда-нибудь мне доверят большое строительство и я буду зарабатывать по четыре шиллинга в неделю плюс питание, я непременно пожертвую деньги этому монастырю», – подумал он.
Они вынырнули из леса, и вскоре впереди показался графский замок.
Том воспрянул духом, но заставил себя несколько умерить свой энтузиазм: позади были месяцы разочарования, и теперь он пришел к выводу, что чем больше надежды питаешь, тем больнее переживаешь, получив отказ.
По дороге, что пролегла через голые поля, они подошли к замку. Марта и Джек наткнулись на подбитую птицу, взрослые тоже остановились посмотреть. Это был воробышек, такой маленький, что они запросто могли и не заметить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193