– А как же бывший граф? – спросил Филип.
– Бартоломео признался в измене. Он и не отрицал своего участия в заговоре, но некоторое время твердил, что то, в чем его обвиняют, вовсе не является изменой, ибо Стефан – узурпатор. Однако в конце концов королевский палач обломал его.
Филип вздрогнул и постарался отогнать от себя мысль о том, что нужно было сделать с этим суровым и непокорным человеком, чтобы заставить его уступить.
– Графство Ширинг... – чуть слышно пробормотал приор. В уме не укладывалось, как можно решиться потребовать это у короля. И все же идея была такой привлекательной! Он почувствовал прилив какого-то безрассудного оптимизма.
Уолеран взглянул на небо.
– Пора ехать, – сказал он. – Король ожидает нас послезавтра.
* * *
Укрывшись за бойницами соседней башни, Уильям Хамлей рассматривал двух Божьих слуг. Оба были известны ему. Высокий, с острым носом и одетый в черную мантию, что делало его похожим на дрозда, был новым епископом Кингсбриджским. Небольшой энергичный монах с бритой головой и ярко-голубыми глазами – это приор Филип. Уильям терялся в догадках, что привело их сюда.
Он видел, как, приехав, монах огляделся вокруг, словно ожидая встретить здесь кого-то еще, а затем поднялся во дворец. Однако было непонятно, встретил Филип трех живущих там людей или нет: он находился внутри лишь несколько минут и они могли просто спрятаться от него. Как только прибыл епископ, приор вышел из дворца, и они вдвоем поднялись на башню. Сейчас этот епископ хозяйским жестом указывал на окружавшие замок земли. Судя по тому, как они стояли и размахивали руками, было ясно, что из одного энергия била ключом, а другой был настроен скептически. Уильям не сомневался, что они что-то замышляют.
Однако он явился сюда вовсе не для того, чтобы шпионить за ними. Уильям подглядывал за Алиной.
Он делал это все чаще и чаще. Мысли о ней постоянно терзали его; ему то и дело грезилось, как он подходит к ней, лежащей среди колосьев пшеницы голой и связанной по рукам и ногам, или сжавшейся, словно испуганный щенок, в углу его спальни, или заблудившейся поздним вечером в лесу... После этих видений он уже не мог удержаться от того, чтобы снова и снова не искать возможности увидеть ее. Обычно он ни свет ни заря скакал в Ерлскастл, оставляя своего слугу Уолтера в лесу присматривать за лошадьми, и полем добирался до замка. Здесь он находил себе укромное место, откуда можно было наблюдать за дворцом и верхним двором. Иногда, чтобы увидеть ее, ждать приходилось очень долго. Порой его терпение уже готово было лопнуть, но мысль о том, что ему придется уехать, не увидав ее даже мельком, была невыносима, и он оставался. Затем, когда она наконец появлялась, у него пересыхало в горле, сердце начинало учащенно биться, а ладони становились влажными. Очень часто она выходила со своим братом или с этим женоподобным управляющим, но, случалось, была и одна. Уильям все не мог забыть, как однажды летним вечером, когда он прождал ее с раннего утра, она отправилась к пруду, зачерпнула воды и, раздевшись, собралась мыться. Одно лишь воспоминание об этом приводило Уильяма в возбуждение. У нее были пышные, упругие груди, которые так заманчиво колыхались, пока она, подняв руки, намыливала голову. А когда она плеснула на себя холодной водой, ее соски чудесным образом сморщились. Между ног у нее были поразительно густые, вьющиеся волосы, и, когда она стала энергично тереть их мыльной рукой, Уильям потерял над собой контроль и кончил прямо в одежду.
Ничего столь же замечательного больше не повторилось, и мыться в пруду зимой она, разумеется, не собиралась, но случались другие маленькие радости. Гуляя одна, она, бывало, пела или даже разговаривала сама с собой. Уильям видел, как она завязывала лентой волосы, танцевала или, словно дитя малое, гоняла на крепостном валу голубей. Тайно наблюдая за этими очень интимными сценками, Уильям ощущал свою власть над ней, и чувство это было восхитительно.
Управляющий набрал дров еще до приезда приора и епископа. Пищу он готовил во дворце. Скоро он должен был снова выйти, чтобы принести из пруда воды. Уильям догадывался, что они питались кашей, ибо печи для выпечки хлеба во дворце не было. Случалось, днем управляющий покидал замок, а иногда даже прихватывал с собой и мальчишку. Когда же они уходили, через какое-то время обязательно появлялась Алина.
Устав от ожидания, Уильям обычно вызывал в воображении картину ее купания. Воспоминание было почти столь же приятным, как действительность. Однако сегодня он был расстроен. Визит епископа и приора, казалось, отравил всю атмосферу. До сих пор замок и трое его обитателей были окружены каким-то волшебным очарованием, но приезд совершенно земных людей на забрызганных грязью животных разрушил неповторимую прелесть этого места. У Уильяма было такое чувство, будто его разбудили на самой середине волшебного сна, и теперь, как он ни старался, заснуть уже не мог.
Некоторое время он терялся в догадках, что нужно было здесь этим людям, но так ничего и не придумал. Тем не менее он был абсолютно уверен, что они что-то затевают. Разгадать же эту задачу мог, возможно, только один человек – его мать. Уильям решил на время покинуть Алину и поспешил домой, чтобы рассказать об увиденном.
* * *
К вечеру второго дня они добрались до Винчестера и, въехав через Королевские ворота, что располагались в южной стене города, направились прямо к собору. Там они расстались. Уолеран пошел в резиденцию епископа Винчестерского – дворец, примыкавший непосредственно к территории собора. Филип же отправился засвидетельствовать свое почтение местному приору и попросить разрешения переночевать в монашеской опочивальне.
После трех дней, проведенных в дороге, Филип нашел тишину и спокойствие монастыря столь же освежающими, как прохладный источник в жаркий день. Приор Винчестерский оказался толстым добродушным человеком с розовым лицом и седыми волосами. Он пригласил Филипа отужинать в его доме. За едой они разговорились о своих епископах. Было ясно, что приор Винчестерский просто трепетал перед епископом Генри и слепо повиновался ему. Правда, Филип догадывался, что, когда твой епископ так богат и могуществен, как Генри, ничего другого и не остается. В то же время сам он вовсе не собирался быть под башмаком своего епископа.
Филип заснул мертвым сном, а в полночь поднялся к заутрене.
Когда он впервые вошел в Винчестерский собор, он почувствовал робость.
Тамошний приор сказал, что это была самая большая церковь в мире, и, увидев ее, Филип подумал, что это правда. Собор был длиной в одну восьмую мили – иная деревня вполне могла разместиться в нем. Здание имело две башни: одну – над центральной частью, а другую – у западного входа. Тридцать лет назад центральная башня рухнула на гробницу Уильяма Руфеса, нечестивого короля, которого, возможно, и вообще-то не стоило хоронить в церкви, однако с тех пор ее уже отстроили. Стоя прямо под этой башней и распевая псалмы, Филип ощущал царившую в здании атмосферу величия и мощи. По сравнению с ним задуманный Томом собор будет гораздо скромнее, если вообще его когда-нибудь удастся построить. Понимая, что ему предстоит вращаться в самых высших кругах, Филип волновался. Ведь он был простым мальчишкой из горной деревушки Уэльса, которому выпало счастье стать монахом. А сегодня ему предстоит разговаривать с самим королем. Чем заслужил он это право?
Вместе с остальными монахами он вернулся в опочивальню, но, взволнованный, так и не смог заснуть. Он боялся, что скажет или сделает что-нибудь такое, что обидит короля Стефана или епископа Генри, и тогда они отвернутся от Кингсбриджа. Рожденные во Франции люди часто смеялись над тем, как англичане говорили на их языке. А что они подумают о его уэльском акценте? В монашеской среде Филипа всегда ценили за его благочестивость, послушание и набожность. Здесь же, в столице величайшего королевства мира, все эти добродетели не стоили ничего. Филип был бессилен. Его удручало чувство, что он просто-напросто какой-то самозванец, ничтожество, пытающееся строить из себя важную персону, и что его мгновенно раскусят и с позором вы гонят вон.
На рассвете он встал, сходил на утреннюю службу, а затем позавтракал крепким пивом и белым хлебом: это был богатый монастырь. После трапезы, когда монахи снова пошли в собор, Филип отправился во дворец епископа – великолепное каменное здание с большими окнами, окруженное несколькими акрами огороженного стеной сада.
Уолеран был уверен, что епископ Генри поддержит его. Помощь такого могущественного человека, как епископ Винчестерский, могла сделать его замысел вполне осуществимым, ведь Генри – младший брат короля. Будучи ближайшим родственником монарха, он был еще и самым состоятельным, ибо являлся аббатом богатого Гластонберийского монастыря и, как ожидали, должен был стать следующим архиепископом Кентерберийским. Кингсбридж просто не мог и мечтать о более сильном союзнике. «Что ж, – размышлял Филип, – возможно, так и будет. Может быть, король действительно поможет нам построить новый собор». Когда он об этом думал, то чувствовал, что его сердце начинало взволнованно биться.
Дворецкий сказал Филипу, что в ближайшее время епископ Генри выходить не собирается. Раздосадованный, приор решил не возвращаться в монастырь, а прогуляться по самому большому из когда-либо виденных им городов.
Епископский дворец располагался в юго-восточной части Винчестера. Филип побрел вдоль восточной стены, миновал аббатство Святой Девы Марии и очутился в квартале, где жили ремесленники, занимавшиеся выделкой кож и шерсти. Местность здесь пересекало множество ручейков. Приглядевшись, Филип обнаружил, что это были искусственно вырытые каналы, отведенные от реки Итчен и доставлявшие сюда необходимое для дубления кож и промывки овечьих шкур количество воды. Эти ремесла всегда развивались по берегам рек, и Филип искренне восхищался дерзостью людей, сумевших заставить речную воду течь возле их мастерских.
Несмотря на обилие производств, город был спокойнее и просторнее, чем другие города, в которых Филипу доводилось бывать. Взять Солсбери или Херефорд – они, словно толстяк узкой туникой, казались стянутыми городскими стенами: дома буквально жались друг к другу, задние дворы были крохотными, на рынке – столпотворение, улицы узкие, а люди и животные вынуждены были бороться за место под солнцем; там всегда было ощущение, что вот-вот может завязаться драка. Но Винчестер был так велик, что, казалось, места здесь хватало для всех. Шагая по городу, Филип постепенно начал приходить к выводу, что чувство свободного пространства отчасти объяснялось перпендикулярным расположением улиц. Почти все они были прямыми и пересекались под прямым углом. Прежде приор никогда такого не видел. Должно быть, город строился в соответствии с планом.
В Винчестере были десятки церквей – самых разных форм и размеров, деревянные и каменные; и каждая удовлетворяла потребности верующих своего небольшого квартала. Очевидно, город этот был очень богатым, коли мог позволить себе содержать такое большое количество священнослужителей.
Проходя по улице Мясников, Филип почувствовал легкий приступ тошноты. Столько сырого мяса он еще никогда не видел. Из лавок торговцев на улицу ручьями текла кровь, а под ногами покупателей шныряли жирные крысы.
Улица Мясников пролегала с севера на юг и прямо напротив королевского дворца выходила на главную улицу города, Хай-стрит. Филипу говорили, что с тех пор, как в замке построили новый королевский дворец, на Хай-стрит короли больше не жили, однако в подвалах старого дворца, за толстыми стенами и железными воротами все еще продолжали чеканить серебряные пенни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193