Во характер! А вы говорите...
Ирина как-то смущенно отозвалась, словно бы извиняясь за излишне напористый тон своего привратника-поэта:
- Андрей, никто тебя не оспаривает...
Странноватый парень ничего не ответил, стал глядеть в огромное окно, фигуристо зарешеченное, рассеянным, опустошенным взглядом.
- подойдите, пожалуйста, сюда! - позвала меня хозяйка дома.
Я сделала несколько шагов к нише, где, оказывается, находился большой шкаф для одежды.
- Видите? - она уже отворила дверцы.
Внутри висели три пальто, как нетрудно было догадаться, покойного писателя Михайлова: темно-коричневое кожаное, черное суконное с шалевым воротником из серого каракуля и темно-синее ратиновое демисезонное. Под ними стояли туфли и ботинки. А в левом отделении шкафа висели три халата: бежевый, стеганый с кистями, синий с золотистыми галунами и светло-серый шелковый.
- Правда, такое ощущение, что Владимир Сергеевич здесь, только вышел куда-то по делам? - спросила тихо вдова, трогая и гладя ладонью серый переливчатый шелк.
Я ничего не успела ответить. Опять взял слово Андрей, внятно и сердито предупредив:
- Когда будет музей - все под стекло. Нельзя, чтоб все трогали. Это же самые настоящие личные вещи! Подлинные!
- Разумеется, Андрюша, - смущенно отозвалась вдова и прикрыла створки шкафа. - Разумеется, мы постараемся со временем организовать здесь или в московской квартире музей... Сейчас, конечно, сделать это не так легко нужны деньги, спонсоры...
- Найдем! - откликнулся Андрей. По его лицу прошла судорога. Он покраснел, отвернулся и вышел.
Ирина смотрела в проем двери, по его следу, и вдруг упала в кресло враз обмякшим телом и расплакалась, уткнувшись лицом в схваченную второпях диванную подушку. Я ничего не понимала. Или же не хотела понимать? Или моя тривиальная мысль о невозможности довольно молодой женщины любить дряхлого старца сбивала меня с толку и мешала видеть вещи в их истинном свете? Или я уже окончательно уверилась в том, что дело Ирины и Андрея нечисто, что между ними налажена некая весьма определенная порочная связь?
Мое положение было глупым. Сказать вдовице, сидящей посреди роскоши и комфорта, какие-то слова утешения, никак не могла. Не могла и все. Мне чудилась некая выверенная фальшь и в этой жалкой позе и в самих внезапных слезах этой богатой, моложавой дамочки.
Она сама подала голос, отсморкавшись в носовой платок:
- Какая, все-таки, тяжелая эта штука - жизнь... Ведь сначала, в юности, даже не предполагаешь, до чего тяжелая... Вот и Андрей... Вы же, уверена, заметили, какой он нервный дерганый... А знаете где он побывал? В Чечне. Ранен. Ни матери, ни отца. Детдомовец. В госпитале прочел роман Михайлова "Возвращение" и, говорит, решил жить дальше. Не сдаваться. Бороться. Начал писать о том, что видел в Чечне, и стихи. Прибился к нашему писательскому городку... Мне нужен был сторож. Почему не помочь человеку? Не скажу, что характер у него легкий. Но каким он может быть у парня, который столько прошел... столько повидал, перестрадал? Был момент, я чуть не отказалась от его услуг. Чуть не выбросила его, как говорится, на улицу...
- И все-таки?
- Все-таки сдержала себя.
- И в чем дело? Что случилось?
- В том, что он кричал... По ночам. Так кричал, что я слышала в доме, хотя он находился в сторожке. Или вдруг начинал, тоже ночью, бегать по участку. Я просыпалась и с каким-то паническим ужасом слышала, как трещат ветки под его ногами, кусты, сквозь которые он пробивался напролом, как он при этом бормотал что-то и всхлипывал... Для нервной системы это невыносимо. Я еле-еле сдержалась, чтобы не рассчитаться с ним, еле-еле... Слова уже были готовы: "Прости меня, Андрюша, но..."
- И все-таки не позволили себе?
- Да! Есть же Бог! Есть же совесть! Нельзя же думать только о собственном комфорте. Чем виноват этот мальчик, если судьба его не сложилась? Решила перетерпеть и перетерпела. Теперь он редко кричит по ночам и не бегает по участку. Если и бегает, то молча. Я же чувствую, что не имею права освободиться от него. Морального права. Тем более, что при мне истинно женская привычка заботиться о ком-то. Раз своих детей нет и не будет уже.
- Но он вам, все-таки, и помогает как-то?
- Не как-то, а очень! - поправила меня Ирина. - Он понимает мое состояние... Он - чуткий парень. Вот сейчас мы с вами выйдем и вы увидите, как он постарался...
Мы вышли из комнат на веранду, где посреди стоял круглый стол под белой скатертью, а в углу - плетеная кресло-качалка. В ней сидел Андрей. При виде нас вскочил:
- Я, вроде, все поставил...
Ирина окинула стол хозяйским взглядом, кивнуло удовлетворенно:
- Спасибо, Андрюша.
- Я свободен? - спросил он.
- если нет желания посидеть с нами... - Ирина показала мне рукой на стул.
- Есть одно дело. У Евграфова калитка сломалась. Я обещал починить. Ну я пошел...
И парень, действительно, пошел и уже сбежал с крыльца, но внезапно остановился, просунул голову в распахнутое окно на веранде и сказал:
- Тут если рассказывать про Владимира Сергеевича - концов не найти. Он и на медведя ходил. Он людям помогал. К нему так и шли с просьбами. С ним все генсеки были на "ты". Позвонит тот же Брежнев вот на эту самую дачу и спросит: "Ну как ты там, Владимир?" Не верите? Ирина Георгиевна вам, наверное, подарит книгу его воспоминаний... Или прочесть даст...
- Непременно, - кивнула вдова, и я подловила тот особенный, зависимый взгляд, каким она одарила вдруг своего подопечного. Зависимый и тревожный. Так, именно так должна смотреть вслед исчезающему молодому человеку дама в летах, его несомненная любовница.
Между тем, Ирина разливала по чашкам ароматный жасминовый чай и просила меня:
- Ешьте, пожалуйста... Правда, прелестно... чай, булки, масло, то, се... и утро, и птицы щебечут, и по траве ходят голубые тени...
Я согласилась. Действительно, это же чистая прелесть - посиживать за столом, накрытым белейшей скатертью, пит душистый чай и глядеть вокруг беззаботным взглядом... Не к этой ли благости стремятся миллионы, а подбираются лишь избранные? Не ради ли этого пребывания на природе в дачном уюте и комфорте, одни вкалывают, словно одержимые, а другие воруют, грабят и, что тоже не редкость, - убивают?
Ирина прервала течение моих праздных мыслей:
- Безотказный... И многое умеет. Его уже знают и просят прийти, помочь.
Опять, значит, она об Андрее...
А у меня в голове гвоздь: "Умер или погиб певец Анатолий Козырев, которого она знала? Вон как носится с этим Андреем, словно других людей не существует..."
Словно почувствовав, что это уж как-то чересчур, Ирина сама сменила и предмет разговора, и тон, взяв тот самый, отчасти беспечный, отчасти бесшабашный, которым пользуемся все мы, людишки, если есть потребность выложить все как на духу:
- Я почему вам про себя рассказываю? Потому что иначе вам не будет понятно, какой он был, Владимир Сергеевич. Кругом же завистники. Они уже шепчутся по углам, наговаривают и про него, и про меня. Обычное дело. И у вас, уверена, тоже без завистников не обходится. Уж так устроены люди. Так вот, знайте, несмотря на нашу чудовищную разницу в возрасте, - я была счастлива с Владимиром Сергеевичем. Я нашла в его лице и мужа, и отца "в одном флаконе". Я же ведь с детского сада обзавидовалась, когда глядела, как за моими подружками приходят настоящие отцы, как они им шапочки надевают, шарфики завязывают, спрашивают у них, по какой дороге пойдем... А я? А у меня? Вечно печальная, нервная, одинокая мать...
- Но, наверное, Владимир Сергеевич не самый первый ваш мужчина?
- Нет, конечно! - Ирина засмеялась, пересверкнув хорошими белыми зубами. - Первый мой мужчина был почти мальчик. Мы с ним влюбились друг в дружку до умопомрачения в шестнадцать лет. Он был тоже по-своему необыкновенный, в том захолустье. У него отец заведовал Дворцом культуры и хорошо, виртуозно играл на аккордеоне. И мой мальчик играл на аккордеоне. И все девчонки без исключения, так мне казалось, бегали за ним... И только я совсем рехнулась...
Она замолчала. Переливчатый свет играл на крашеных половых плахах веранды. Где-то высоко посвистывала какая-то птица... Далеко-глубоко плыл самолетный гул.
Гвоздь в голове: "О чем только не рассказала, а об Анатолии Козыреве молчит. О том, что все три писателя с листка на кресте умерли один за другим - ни полслова, словно это её ничуть не удивило... не поразило!"
- Мальчик этот кончил плохо, - заговорила Ирина вяло, чайной ложечкой отгоняя от вазочки с вареньем настырную осу. - Его взяли в армию, там во время учений у него не раскрылся парашют... Теперь вспоминаю обо всем этом и удивляюсь - где же это было-то? Неужели со мной?! А известный вам певец-тенор, раскрасавец Анатолий Козырев, если хотите знать, - мой первый муж, - закончила она едва не с пафосом и так, словно уличила меня в передергивании фактов. - И если хотите знать, мы с ним счастливо прожили в браке целых пять лет. Дальше я не осилила. Он привык жить для себя. Он не был способен на самопожертвование. Он вечно где-то там, на гастролях. Я же должна была сидеть дома, ждать, а если приехал - ухаживать за ним. Я вынуждена была ради него бросить институт... Он не хотел иметь детей. "Они мешают мне. Потом, потом..." Итог - четыре аборта. Но - любила. После четвертого аборта, когда я лежала в больнице одна-одинешенька, а он пел романс "Не искушай..." где-то то ли в Киеве то ли в Одессе - я поняла, что больше так жить не хочу. Мне, к тому же, надоело уличать и обличать его в связях с женщинами. Мы разошлись. Но сохраняем... сохраняли отношения обыкновенные, без сволочизма. Вот почему вы видели меня с ним в ресторане-казино "Императрица"...
Казалось бы, я совсем должна расчувствоваться, целиком доверившись поразительной откровенности этой женщины, интересной во многих отношениях... Если бы... если бы... её бывший муж Анатолий Козырев не брал зачем-то у Любы, внучки покойного писателя Пестрякова, роман деда "Рассыпавшийся человек", если бы Анатолия Козырева не нашли мертвым в аэропорту Шереметьево, если бы не загадочная привязка к знаменитому Михайлову имен трех малоизвестных писателей, ушедших в короткий срок в мир иной, согласно списку, что был не раз приклеен к дубовому кресту на могиле Владимира Сергеевича... Если бы не резкий профиль привратника-поэта Андрея, который попал в объектив телекамеры и оказался поблизости от Любы Пестряковой, которая на той же тусовке выбросилась из окна... или, что не исключается, - станет жертвой чьей-то злой воли...
- И больше вы замуж не выходили? - спросила я, лишь бы не тянуть паузу и засвидетельствовать свой живой интерес к рассказу Ирины Аксельрод.
- Выходила, - призналась она, глядя на меня прекрасным "бархатным" взглядом темных глаз. - Но без большой любви. Однако с большой теплотой относилась к этому человеку. И с уважением. Возможно, вы слыхали о философе Вадиме Венгеровском? Начиная с конца семидесятых, он пытался доказать, что советско-партийная система прогнила насквозь и надо её под корень, что добром эта ложь, эта мистификация не кончится. Он был истинно пламенным революционером. Он не питал никаких иллюзий насчет будущего страны, где на словах одно, а на деле - другое, где царствуют приписки, дутые цифры достижений... О! Он умел говорить великолепно! У него был бешеный темперамент! На его выступления собирались полные залы. Я должна была быть счастлива. Но... Он обрек меня и себя на "чистую" бедность. Это когда живешь от аванса до получки и страшно боишься купить себе лишние колготки вдруг завтра на картошку не хватит. Я ему прямо сказала однажды: "Или я, или твоя кошка Лаура, которая обгадила опять мои тапки". Он все понял правильно и честно сказал: "Кошка Лаура". Разошлись. Слава Богу, у меня была своя однокомнатная. Решила закончить институт, подрабатывала на технических переводах, занималась репетиторством. А если хотите посмеяться, спустя время попробовала найти себе мужа через газету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69