.. И вдруг сказала:
- Я вам все наврала. Кроме моргов... Ходила, искала... Но он жив. От него письмо... плохо написано, почерк плохой... может, с перепою... В конце: "Лучше грузить бочки с селедкой и пит, чем сидеть в теплом сортире средь искусственных лиан, как обезьяна в зоопарке, с биркой на шее: "Оплачено женой". Ну не дурак ли? Не идиот?
Я, конечно же, тотчас подтвердила:
- Дурак!
Женская солидарность... Без неё мы бы, небось, вовсе пропали...
- Как думаете, вернется?
Быстро, без запинки:
- Уверена! Убеждена!
Вряд ли стоит говорить о том, что слушала я все это хоть и с интересом искренним сочувствием, но и с нетерпением. Все ждала, когда, наконец, моя собеседница перейдет к Анатолию Козыреву.
Она и перешла в конце концов, но как-то так, словно бы я была ответственна за поведение певца-игрока:
- Вы думаете, была большая радость снабжать его деньгами? Видеть его пьяным? В психозе оттого, что опять проигрался в пух? Вы думаете, я не хотела от него избавиться? Но он цеплялся... И пел так красиво... Я и решила сбежать в Америку, чтоб гордость сохранить... Я и сейчас не знаю, любила ли его... Может, на свете есть несколько сортов любви... Один - для него. Он когда пел - все забывалось, даже мой нелепый, несчастный Слава...Как начнет выводить серебром по золоту - "Не искушай меня без нужды..." Но когда завел эту Любу... Я вам вот что хочу сказать: все его несчастья с неё и начались. Он мне как-то проговорился: "Если бы ты знала, во что мне может обойтись эта Люба!"
- И больше ничего?
- Больше ничего. Сказал и замолчал. Как я ни расспрашивала - ни слова в ответ. Только посмеивался нехороши так, с ухмылкой: "Много будешь знать скоро состаришься".
- Вы видели у него рукопись "Рассыпавшийся человек"? Это название вам знакомо?
- Нет. Но я сама слышала, как он отвечал на чей-то звонок: "Рукопись у меня, не волнуйся". Я спросила его: "Какая рукопись?" Ответил: "Да это мы так один финт называем... на бильярде".
Поверила. Он ведь и бильярдистом был, тоже все на деньги, и тоже мало везло...
- А его первая жена, Ирина Аксельрод, никогда не звонила ему?
- Да нет... Зачем он был ей нужен? Ни денег, ни спокойствия... А у нее, говорят, любовник молодой... Ну как? Я вам хоть что-то полезное рассказала?
- Конечно! Спасибо! Очень признательна!
- Не знаю, как вы, но я думаю одно: эта Люба его погубила, её ревность. Женская ревность беспощадна. Может, сама... Может, кого-то подослала, когда поняла, что он ушел. Но, может, какой-нибудь беспредельщик вмешался, в неё влюбленный... Но вся, вся беда, поверьте мне, от нее. И если я ещё что-нибудь узнаю... а я займусь... вам сразу позвоню.
С тем и расстались. Но, как оказалось, совсем ненадолго. Утром следующего дня Вика звонит мне и требует:
- Надо встретиться. Не телефонный разговор.
Едва я села в её машину, заговорила, словно впопыхах, очень непохоже на себя:
- Сходила к его дому, ну где Анатолий жил, поговорила с соседями, с бабушками на скамейке, с мальчишками. Один из них отозвал меня в сторону, за помойку и сказал, что мать ему не велела рот открывать, когда он хотел, когда участковый ходил, спрашивал, но дядя Толя ему часто жвачку давал и шоколадки, он и в тот день дал, когда шел с чемоданом через двор.
- Я тогда попросился ему чемодан донести, - добавил мальчишка. - И я понес. До самого шоссе нес. Там его машина ждала. А может, не ждала, а так стояла. Дяде Толе надо было в аэропорт. Он и сел в нее. Я запомнил - серая такая, "вольвешник"...
Я спросила его:
- А кто внутри сидел?
- Да парень какой-то.
- Какой?
- Обыкновенный. Они отъехали, а я начало номера запомнил - 55. Только вы, тетенька, про меня нигде не рассказывайте. Мать всего боится. Она говорит, что сейчас не знаешь, кто тебя придет и прибьет. Парень мне не очень понравился, что в машине. Он на меня даже не посмотрел.
... Наша машина шла в тесном ряду по Садово-Кудринской. Мы опять ехали с Викой Тарасовой словно бы в никуда.
- Вика, вы сделали огромное дело, - сказала я. - Вы даже сами не представляете себе...
- Я только и делаю, что огромные дела, - печально улыбнулась она. - Я вон собираюсь свой бутик открывать. Договорилась с американцами. Великая и железная женщина, как на себя посмотрю! После вас, конечно, Таня. Я ведь понимаю, в какое пекло вы сунулись... Дай-то вам Бог удачи! Куда вас довезти? Убедительно прошу - чем дальше, тем лучше. Такое у меня настроение...
- В Перебелкино если? Не слишком...
- В самый раз!
Но до хором Ирины Георгиевны мы, конечно, не доехали. Из благоразумия я попросила Вику остановиться при въезде в поселок, а дальше пошла пешком.
И, как окажется очень скоро, - очень, очень правильно сделала. Начать с того, что значительно расширила свои познания об окружающей действительности. Хотя, вроде, куда уж...
Но лишние полчаса, которые имелись у меня в запасе, позволили мне добраться до перебелкинского пруда и пожалеть, что нет у меня купальника. Впрочем, долго страдать мне по этому поводу не пришлось. Я вдруг обнаружила, как Золушка в диком лесу, некое впечатляющее строение, почти замок, во всяком случае барскую усадьбу с иголочки, где господский домина по одну сторону, а тот, что для челяди, - по другую, но не так чтоб уж очень далеко. И весь этот, так сказать, ансамбль прочно огорожен высокой, тоже породистой, кирпичной стеной.
Постояла я, поглядела, порадовалась, конечно, в соответствии с рекомендациями журнала "Бедность - порок": "Ну надо же, какие сообразительные да удачливые люди произрастают на нашей скудной российской ниве! Надо же так все провернуть-вывернуть в считанные годы, чтобы выскочить в ротшильды-рокфеллеры!"
И, конечно, облила грязью весь прочий, бездарный, бестолковый российский люд: "А вы жить не умеете! Вам же "новые русские" показывают яркий пример, как надо! А вы? Эх, вы!"
Отметила: часть перебелкинского пруда примыкающая к этой усадьбе, весьма упорядочена, бережок чист, охорошен... И никто здесь не плавает. Плавают дальше, где сода словно бы мутноватей и покачиваются на ней всякие обломки...
Но долго завидовать чужому лучезарному, неоспоримому счастью мне не было дано. Внезапно со стороны пруда раздался мужской приветливый голос:
- Здравствуйте, Татьяна! Я сейчас приплыву к вам!
Загорелое тело словно ракета вбуравилось в воду и мощными бросками полусогнутых рук погнало самое себя к тому месту, где стояла я.
Конечно, это был привратник-поэт Андрей Мартынов. Он вышел из воды, встряхнулся, разбросав вокруг радужные брызги, весело, но тихо спросил:
- Любуетесь? Шибает в нос чужое богатство? Офигенная постройка!
- Да уж...
- К нам, конечно?
- Да.
- Я сейчас! - парень стремительно, в считанные секунды, надел на себя светлые брюки, а сандалеты взял в руки и пошел босой чуть впереди меня. Но не бездельничая, а продолжая полушепотом просвещать недотепистую журналистку:
- Певец Орзон тут отныне поселился! Где деньжищи такие взял? Кое-кто думает, что песни о Родине помогли сбить капиталец. Дураки, ексель-моксель! От дураков и все российские беды. Умные люди знают, чем промышляет этот шансонье, сорри, сорри, миль пардон, как говорится. И я знаю. Но не скажу. Но написать напишу. Собираю материал. Назову книженцию "В Перебелкине все спокойненько..."
Горящий взгляд, стрелы бровей, впалые щеки и насмешливый дальнейший отрывистый пересказ собственных мыслей, конечно же, с правдоискательским запалом:
- Справедливости нет и никогда не было! Самые клыкастые всегда впереди с черной икрой в пасти! Номенклатура всегда у руля! Ну которых по-другому можно назвать "командой" или "шайкой". Вон у Бальзака этот самый Растиньяк как лез наверх! И Жорж Дюруа у Мопассана. Вон, я читал, что и первый муж Светланы Сталиной женился на ней, чтоб не выпасть "из обоймы". Его звали Григорий Морозов. Он потом, в сорок пять, пробовал жениться на дочери Громыко... А сейчас что делается? Тут один писатель, русофил такой бородатый, изо всех сил старался выдать свою дочку за иностранца. На всякие собрания-совещания водил с собой. На курорты заграничные ездил, показывал ее... Не сорвалось! Живет за немцем! И другой так же действовал. И тоже удачно - в Италию сплавил! А тут они насчет любви и преданности Отечеству! Во брехуны! Но они все у меня в блокнотике, все в книжку лягут... Чтоб мои пацаны, кого Чечня от жизни отломила, чтоб они про меня сказали: "Молодец, Андрей! Так их, сволочей! Пусть люди знают, что почем!" И я не отступлюсь. Зарез. Все. Гиря до полу дошла.
Его оголенный, мускулистый торс впечатлял, ничего не скажешь. И бьющий через край темперамент тоже чего-то стоил... Осуждать Ирину за то, что вот она, не истоптав и пары сапог после смерти своего престарелого мужа?.. Да можно ли?
Только вот если... если она и этот неистовый правдолюбец, все-таки как-то во имя своей страсти... избавились от Михайлова... Тогда этот трибун с огненным взором и пылкими речами во славу Правды-Истины неплохо будет смотреться в зале суда...
У меня, когда Андрей распахнул передо мной калитку, даже такая мысль промелькнула: "Ты, правдолюбец, как поступишь со своей любовницей? Выдашь её или всю вину возьмешь на себя?"
Хороший, ароматный чай пили мы с Ириной. И немного мартини. В честь того, что именно в этот день они с Владимиром Сергеевичем познакомились теперь уж пять лет назад.
- Как быстро летит время! - посетовала она.
- Очень быстро, - согласилась я.
Андрей с нами не стал сидеть, сослался на необходимость выкорчевать пенек и ушел.
Ирина взяла в руки газету с моей статьей, посвященной её мужу, и стала внимательно, чуть сдвинув брови, читать. Когда закончила - положила лист в сторону, посмотрела на меня с грустью в заслезившихся глазах, произнесла:
- Что ж... что ж... Я вам благодарна. Вы очень хорошо рассказали о роли и значении Владимира Сергеевича в литературе... И так тепло, сердечно, убедительно... Спасибо, Танечка!
- Ну что вы... Раз уж взялась... - вроде как смутилась от похвалы эта самая Танечка, которая в эту минуту, как и во все остальные, была начеку, играла, скрывала свои стервозные предположения и намерения и не собиралась отступать и каяться.
Ирина с охотою взяла из моих рук и вторую статейку, прочла, подняла на меня взгляд мадонны и тоже, ничуть не теряя власти над собой, сообщила свое мнение:
- Очень своевременно вы про черствость. Очень кстати. Люди в последнее время, действительно, очерствели, стали невнимательны друг к другу... Какая-то неуютная жизнь...
Издалека слышались глухие, тупые удары по дереву. Видно, Андрей и впрямь расправлялся с какой-то корягой...
- Обидно, что даже в писательской среде, - продолжала Ирина, делая маленький глоток из фужера, - что даже среди писателей... не звонят друг другу, не приходят на похороны... Нехорошо все это. Конечно, бедных людей можно понять, у них возникает апатия... Кстати, - Ирина как бы загляделась на мелькающую над столом рыженькую бабочку, - а кого вы конкретно имели в виду... во второй статье... Кто умер от водки? Вы дали только инициалы... Может быть, я знаю этих людей...
- Пестряков-Водкин, то есть Боткин и Семен Шор. Вы их знаете?
Женщина как перекатывала в пальцах хлебный мякиш, так и продолжала перекатывать. На меня не взглянула. Но ответила не вдруг, как бы преодолевая сонную одурь, как бы не считая свой ответ хоть чуть интересным для меня:
- Пестряков? Шор? Вроде, слышала... Вероятно, это очень незначительные писатели...
- Да, вы правы - малоизвестные и весьма немолодые люди, - подтвердила я.
- Но все равно жаль их, - сказала она.
- Конечно, - отозвалась я.
- И чем же вы будете заниматься теперь? - спросила меня, почесывая ногтем ложбинку между носом и верхней губой. - Куда-нибудь поедете?
- Да, - полусолгала я. - На море или в Швейцарию. Пора отдохнуть.
- Прекрасное место. Великолепные горы. Мы были там с Владимиром Сергеевичем... И зимой, и летом. Он даже пробовал встать на лыжи. Вы не представляете, сколько энергии было в этом человеке!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
- Я вам все наврала. Кроме моргов... Ходила, искала... Но он жив. От него письмо... плохо написано, почерк плохой... может, с перепою... В конце: "Лучше грузить бочки с селедкой и пит, чем сидеть в теплом сортире средь искусственных лиан, как обезьяна в зоопарке, с биркой на шее: "Оплачено женой". Ну не дурак ли? Не идиот?
Я, конечно же, тотчас подтвердила:
- Дурак!
Женская солидарность... Без неё мы бы, небось, вовсе пропали...
- Как думаете, вернется?
Быстро, без запинки:
- Уверена! Убеждена!
Вряд ли стоит говорить о том, что слушала я все это хоть и с интересом искренним сочувствием, но и с нетерпением. Все ждала, когда, наконец, моя собеседница перейдет к Анатолию Козыреву.
Она и перешла в конце концов, но как-то так, словно бы я была ответственна за поведение певца-игрока:
- Вы думаете, была большая радость снабжать его деньгами? Видеть его пьяным? В психозе оттого, что опять проигрался в пух? Вы думаете, я не хотела от него избавиться? Но он цеплялся... И пел так красиво... Я и решила сбежать в Америку, чтоб гордость сохранить... Я и сейчас не знаю, любила ли его... Может, на свете есть несколько сортов любви... Один - для него. Он когда пел - все забывалось, даже мой нелепый, несчастный Слава...Как начнет выводить серебром по золоту - "Не искушай меня без нужды..." Но когда завел эту Любу... Я вам вот что хочу сказать: все его несчастья с неё и начались. Он мне как-то проговорился: "Если бы ты знала, во что мне может обойтись эта Люба!"
- И больше ничего?
- Больше ничего. Сказал и замолчал. Как я ни расспрашивала - ни слова в ответ. Только посмеивался нехороши так, с ухмылкой: "Много будешь знать скоро состаришься".
- Вы видели у него рукопись "Рассыпавшийся человек"? Это название вам знакомо?
- Нет. Но я сама слышала, как он отвечал на чей-то звонок: "Рукопись у меня, не волнуйся". Я спросила его: "Какая рукопись?" Ответил: "Да это мы так один финт называем... на бильярде".
Поверила. Он ведь и бильярдистом был, тоже все на деньги, и тоже мало везло...
- А его первая жена, Ирина Аксельрод, никогда не звонила ему?
- Да нет... Зачем он был ей нужен? Ни денег, ни спокойствия... А у нее, говорят, любовник молодой... Ну как? Я вам хоть что-то полезное рассказала?
- Конечно! Спасибо! Очень признательна!
- Не знаю, как вы, но я думаю одно: эта Люба его погубила, её ревность. Женская ревность беспощадна. Может, сама... Может, кого-то подослала, когда поняла, что он ушел. Но, может, какой-нибудь беспредельщик вмешался, в неё влюбленный... Но вся, вся беда, поверьте мне, от нее. И если я ещё что-нибудь узнаю... а я займусь... вам сразу позвоню.
С тем и расстались. Но, как оказалось, совсем ненадолго. Утром следующего дня Вика звонит мне и требует:
- Надо встретиться. Не телефонный разговор.
Едва я села в её машину, заговорила, словно впопыхах, очень непохоже на себя:
- Сходила к его дому, ну где Анатолий жил, поговорила с соседями, с бабушками на скамейке, с мальчишками. Один из них отозвал меня в сторону, за помойку и сказал, что мать ему не велела рот открывать, когда он хотел, когда участковый ходил, спрашивал, но дядя Толя ему часто жвачку давал и шоколадки, он и в тот день дал, когда шел с чемоданом через двор.
- Я тогда попросился ему чемодан донести, - добавил мальчишка. - И я понес. До самого шоссе нес. Там его машина ждала. А может, не ждала, а так стояла. Дяде Толе надо было в аэропорт. Он и сел в нее. Я запомнил - серая такая, "вольвешник"...
Я спросила его:
- А кто внутри сидел?
- Да парень какой-то.
- Какой?
- Обыкновенный. Они отъехали, а я начало номера запомнил - 55. Только вы, тетенька, про меня нигде не рассказывайте. Мать всего боится. Она говорит, что сейчас не знаешь, кто тебя придет и прибьет. Парень мне не очень понравился, что в машине. Он на меня даже не посмотрел.
... Наша машина шла в тесном ряду по Садово-Кудринской. Мы опять ехали с Викой Тарасовой словно бы в никуда.
- Вика, вы сделали огромное дело, - сказала я. - Вы даже сами не представляете себе...
- Я только и делаю, что огромные дела, - печально улыбнулась она. - Я вон собираюсь свой бутик открывать. Договорилась с американцами. Великая и железная женщина, как на себя посмотрю! После вас, конечно, Таня. Я ведь понимаю, в какое пекло вы сунулись... Дай-то вам Бог удачи! Куда вас довезти? Убедительно прошу - чем дальше, тем лучше. Такое у меня настроение...
- В Перебелкино если? Не слишком...
- В самый раз!
Но до хором Ирины Георгиевны мы, конечно, не доехали. Из благоразумия я попросила Вику остановиться при въезде в поселок, а дальше пошла пешком.
И, как окажется очень скоро, - очень, очень правильно сделала. Начать с того, что значительно расширила свои познания об окружающей действительности. Хотя, вроде, куда уж...
Но лишние полчаса, которые имелись у меня в запасе, позволили мне добраться до перебелкинского пруда и пожалеть, что нет у меня купальника. Впрочем, долго страдать мне по этому поводу не пришлось. Я вдруг обнаружила, как Золушка в диком лесу, некое впечатляющее строение, почти замок, во всяком случае барскую усадьбу с иголочки, где господский домина по одну сторону, а тот, что для челяди, - по другую, но не так чтоб уж очень далеко. И весь этот, так сказать, ансамбль прочно огорожен высокой, тоже породистой, кирпичной стеной.
Постояла я, поглядела, порадовалась, конечно, в соответствии с рекомендациями журнала "Бедность - порок": "Ну надо же, какие сообразительные да удачливые люди произрастают на нашей скудной российской ниве! Надо же так все провернуть-вывернуть в считанные годы, чтобы выскочить в ротшильды-рокфеллеры!"
И, конечно, облила грязью весь прочий, бездарный, бестолковый российский люд: "А вы жить не умеете! Вам же "новые русские" показывают яркий пример, как надо! А вы? Эх, вы!"
Отметила: часть перебелкинского пруда примыкающая к этой усадьбе, весьма упорядочена, бережок чист, охорошен... И никто здесь не плавает. Плавают дальше, где сода словно бы мутноватей и покачиваются на ней всякие обломки...
Но долго завидовать чужому лучезарному, неоспоримому счастью мне не было дано. Внезапно со стороны пруда раздался мужской приветливый голос:
- Здравствуйте, Татьяна! Я сейчас приплыву к вам!
Загорелое тело словно ракета вбуравилось в воду и мощными бросками полусогнутых рук погнало самое себя к тому месту, где стояла я.
Конечно, это был привратник-поэт Андрей Мартынов. Он вышел из воды, встряхнулся, разбросав вокруг радужные брызги, весело, но тихо спросил:
- Любуетесь? Шибает в нос чужое богатство? Офигенная постройка!
- Да уж...
- К нам, конечно?
- Да.
- Я сейчас! - парень стремительно, в считанные секунды, надел на себя светлые брюки, а сандалеты взял в руки и пошел босой чуть впереди меня. Но не бездельничая, а продолжая полушепотом просвещать недотепистую журналистку:
- Певец Орзон тут отныне поселился! Где деньжищи такие взял? Кое-кто думает, что песни о Родине помогли сбить капиталец. Дураки, ексель-моксель! От дураков и все российские беды. Умные люди знают, чем промышляет этот шансонье, сорри, сорри, миль пардон, как говорится. И я знаю. Но не скажу. Но написать напишу. Собираю материал. Назову книженцию "В Перебелкине все спокойненько..."
Горящий взгляд, стрелы бровей, впалые щеки и насмешливый дальнейший отрывистый пересказ собственных мыслей, конечно же, с правдоискательским запалом:
- Справедливости нет и никогда не было! Самые клыкастые всегда впереди с черной икрой в пасти! Номенклатура всегда у руля! Ну которых по-другому можно назвать "командой" или "шайкой". Вон у Бальзака этот самый Растиньяк как лез наверх! И Жорж Дюруа у Мопассана. Вон, я читал, что и первый муж Светланы Сталиной женился на ней, чтоб не выпасть "из обоймы". Его звали Григорий Морозов. Он потом, в сорок пять, пробовал жениться на дочери Громыко... А сейчас что делается? Тут один писатель, русофил такой бородатый, изо всех сил старался выдать свою дочку за иностранца. На всякие собрания-совещания водил с собой. На курорты заграничные ездил, показывал ее... Не сорвалось! Живет за немцем! И другой так же действовал. И тоже удачно - в Италию сплавил! А тут они насчет любви и преданности Отечеству! Во брехуны! Но они все у меня в блокнотике, все в книжку лягут... Чтоб мои пацаны, кого Чечня от жизни отломила, чтоб они про меня сказали: "Молодец, Андрей! Так их, сволочей! Пусть люди знают, что почем!" И я не отступлюсь. Зарез. Все. Гиря до полу дошла.
Его оголенный, мускулистый торс впечатлял, ничего не скажешь. И бьющий через край темперамент тоже чего-то стоил... Осуждать Ирину за то, что вот она, не истоптав и пары сапог после смерти своего престарелого мужа?.. Да можно ли?
Только вот если... если она и этот неистовый правдолюбец, все-таки как-то во имя своей страсти... избавились от Михайлова... Тогда этот трибун с огненным взором и пылкими речами во славу Правды-Истины неплохо будет смотреться в зале суда...
У меня, когда Андрей распахнул передо мной калитку, даже такая мысль промелькнула: "Ты, правдолюбец, как поступишь со своей любовницей? Выдашь её или всю вину возьмешь на себя?"
Хороший, ароматный чай пили мы с Ириной. И немного мартини. В честь того, что именно в этот день они с Владимиром Сергеевичем познакомились теперь уж пять лет назад.
- Как быстро летит время! - посетовала она.
- Очень быстро, - согласилась я.
Андрей с нами не стал сидеть, сослался на необходимость выкорчевать пенек и ушел.
Ирина взяла в руки газету с моей статьей, посвященной её мужу, и стала внимательно, чуть сдвинув брови, читать. Когда закончила - положила лист в сторону, посмотрела на меня с грустью в заслезившихся глазах, произнесла:
- Что ж... что ж... Я вам благодарна. Вы очень хорошо рассказали о роли и значении Владимира Сергеевича в литературе... И так тепло, сердечно, убедительно... Спасибо, Танечка!
- Ну что вы... Раз уж взялась... - вроде как смутилась от похвалы эта самая Танечка, которая в эту минуту, как и во все остальные, была начеку, играла, скрывала свои стервозные предположения и намерения и не собиралась отступать и каяться.
Ирина с охотою взяла из моих рук и вторую статейку, прочла, подняла на меня взгляд мадонны и тоже, ничуть не теряя власти над собой, сообщила свое мнение:
- Очень своевременно вы про черствость. Очень кстати. Люди в последнее время, действительно, очерствели, стали невнимательны друг к другу... Какая-то неуютная жизнь...
Издалека слышались глухие, тупые удары по дереву. Видно, Андрей и впрямь расправлялся с какой-то корягой...
- Обидно, что даже в писательской среде, - продолжала Ирина, делая маленький глоток из фужера, - что даже среди писателей... не звонят друг другу, не приходят на похороны... Нехорошо все это. Конечно, бедных людей можно понять, у них возникает апатия... Кстати, - Ирина как бы загляделась на мелькающую над столом рыженькую бабочку, - а кого вы конкретно имели в виду... во второй статье... Кто умер от водки? Вы дали только инициалы... Может быть, я знаю этих людей...
- Пестряков-Водкин, то есть Боткин и Семен Шор. Вы их знаете?
Женщина как перекатывала в пальцах хлебный мякиш, так и продолжала перекатывать. На меня не взглянула. Но ответила не вдруг, как бы преодолевая сонную одурь, как бы не считая свой ответ хоть чуть интересным для меня:
- Пестряков? Шор? Вроде, слышала... Вероятно, это очень незначительные писатели...
- Да, вы правы - малоизвестные и весьма немолодые люди, - подтвердила я.
- Но все равно жаль их, - сказала она.
- Конечно, - отозвалась я.
- И чем же вы будете заниматься теперь? - спросила меня, почесывая ногтем ложбинку между носом и верхней губой. - Куда-нибудь поедете?
- Да, - полусолгала я. - На море или в Швейцарию. Пора отдохнуть.
- Прекрасное место. Великолепные горы. Мы были там с Владимиром Сергеевичем... И зимой, и летом. Он даже пробовал встать на лыжи. Вы не представляете, сколько энергии было в этом человеке!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69