Я вот тут подумал: сколько же жира в холку себе набили те, кто при Сталине ему всякие оды пели, диссертации про него сочиняли! Он их кормил, кормил! А теперь все те, кто про него любую хреновину пишет, - жируют. И про Ленина. Самые кормные темы, ексель-моксель! А то, что народ оголодал сейчас, что беспризорников развелось, взятки берут все, кому не лень, - это "наветы коммунистов", это противники демократических реформ пробуют испачкать эти самые судьбоносные реформы... А вон за тем забором - нынешнее начальство Литфондовское. Старый жопан-хитрован Вогнев. Я раскумекал, как он со своими сподвижниками нынче распределяет эти самые дачки. Если своему - то пожалуйста. Если чужой захочет влиться в их элитные ряды - не выйдет ни за что! В дурака превратят не своего, скажут, что не видели его заявления, скажут, напишите ещё одно, а потом скажут, что где-то и это потерялось, что поищут, может, секретарша куда положила и забыла где... Целая система! Те ещё ловкачи! Он уже в гроб глядит, не тело, а презерватив с дерьмом врастяжку, а все целит чего ещё схватить и схавать!
- А не слишком ли вы их всех?
- Я-то? Я-то ещё помалу... Хотя право имею сплеча и по мордам, по мордам! Вы не поняли разве, что они мне душу разворотили? Выжгли как напалмом все красивые мысли и надежды! Я же вам уже говорил! Я ведь совсем блажным был, когда читал их книги стихи и верил, что они-то уж точно живут по совести, страдают за людей... Обманули, гады! Облапошили! Плюнули в душу сколько хотели! На собственный прокорм работали и работают! А пузырятся, пузырятся, про духовность какую-то пробулькивают! Обыкновенные торгаши с рынка. "Сегодня почем Иосиф Сталин? О! Сейчас настрочу в его честь и схапаю тысчонки три". "А нынче почем?" "Ах, если против него, то целый миллион?! Сейчас засяду за машинку!"
- Пуст так, пусть это - чистая правда, - сказала я резковато. - Хотя, смею предположить, что вы как-то чересчур... Ну а Михайлов? Совсем святой?
Андрей снял кошку со своего плеча, прижал к себе и, молитвенно дернув бровями, произнес:
- Да его рядом с ними и поставить нельзя! Он сам по себе. Вот он все-все писал от души. Я потому и ючусь при его даче, что мне там в кайф. Я читаю его стихи, пьесы, романы... Я видел его живьем... Такой был спокойный, устойчивый дед. Мы с ним хорошо беседовали. Он без гонора. Эти-то выкобениваться любят, а он не хотел, не умел... Если бы не он - я бы, может, сиганул с моста и всех делов-то. Но он мне веру дал... Он доказал, что в жизни, как и в песне поется, рядом с дерьмом как-то же уживается золотишко. Если я не совсем бездарный, напишу роман обо всем этом. Ну, и о жизни своей, и о Владимире Сергеевиче... Ему и посвящу.
- Уже что-то ест, написалось?
- Кое-что... план наметил... страниц четыреста выдам, не меньше. Пуст все люди узнают, какой необыкновенный человек был Владимир Сергеевич!
Андрей обнял свою кошку и стоял с ней вот так на перебелкинском перроне, пока я не села в электричку, а она не дернулась с места...
"Любопытный экземпляр, весьма любопытный", - думалось мне под стук колес и быстрое мелькание придорожных берез, рябин и осинок. Цена Ирины в моих глазах выросла. Не всякая женщина способна терпеть поблизости столь дерганное существо и ценить такое яростное правдоискательство - это уж точно.
Но вот если он её любовник, тогда...
А что тогда? Ведь сердцу не прикажешь... Почему ж одинокой женщине и не ответить н пылкие чувства молодого, крепкого парня? Тем более преданного делам и трудам её мужа, к которому она была привязана не на шутку, если целиком поверить её признаниям.
Опять же гвоздь в голове: "Почему она ни слова про покойного Козырева? Бывшего своего мужа? Почему решила вовсе не касаться этой скользкой темы? А я ведь думала, что и зовет меня к себе, чтобы как-то помянуть незадачливого певца-игрока, как-то отвести подозрения от себя...
Но она - вот бой-баба! - бесстрашно привозит меня к себе на дачу, где чувствует себя хозяином её молодой горластый любовник-правдолюбец!
Значит, ничего не боится Ирина Аксельрод? Значит, вполне возможно, что...
Мысль, которая пришла мне в голову, была отвратительна и противоправна. Такие мысли могли роиться в голове только очень отвязной, распущенной беспардонной бабы, которая привыкла со сладострастием уличать людей в грехах и грешках, а сверх того - непременно и навешивать на них грехи ими не совершенные.
Мне стало так не по себе, так стыдно за свое бессовестное, оголтелое воображение, что я даже мыкнула-мяукнула как от боли. И чтобы отогнать от себя липучую, кусачую муху чудовищной подозрительности, - достала из сумки мемуары Владимира Сергеевича Михайлова, раскрыла тяжеловатый том и принялась читать. В конце-то концов мне рано или поздно надо было ознакомиться с этим произведением писателя, чтобы задуманная статья о нем выглядела достойно.
Однако, должно быть, в природе все настолько взаимосвязано, что каждое действо тянет за собой другое, хоти ты этого или не хоти. А в итоге получаются уж такие неожиданности, такие нечаянности, что поневоле начинаешь думать: "Это - судьба".
Я уже прочла длинный список орденов, медалей и прочих регалий В.С. Михайлова, занявший целых две страницы, и перебралась на первую главу его воспоминаний под названием "Детство и юность", уже узнала, что родился он в дворянской семье, что жила семья дружно и разумно вплоть до страшного семнадцатого года что затем пришлось таиться и скрывать свое отнюдь не пролетарское происхождение, что, тем не менее, мама старалась дать им, детям, хорошее образование, как вдруг женский голос слева произнес вблизи моего уха:
- Зачитались?
- А почему бы и нет?
Я посмотрела, кто же сидит рядом. Мне как-то не было нужды изучать своих соседей по двум вагонным скамейкам.
Это была женщина довольно пожилая, лет пятидесяти, не меньше. Ее темные волосы перемешивались с седыми, как им хотелось, и тугой улиткой лепились к затылку. Лоб с продольными ровными морщинками напоминал линейки в тетради. Глаза, карие, светятся умом и приглядчивостью. Губы чуть тронуты помадой. В разрезе цветастого дешевого платья видно, что загорел только этот треугольник кожи, а под материей - белая, нетронутая голизна. Руки рабочие, то есть крупные, со вздувшимися венами. Такие руки я видела у доярок.
Она не стала долго томить меня неведением, а все тем же немного вкрадчивым, доброжелательным тоном спросила еще:
- Вас этот Чеченец провожал?
- А что?
- А ничего. Огневой парень, - был ответ.
Мне же теперь не оставалось ничего другого, как задать встречный вопрос:
- Что значит "огневой"? женщина не стала мяться. Ей, видно, хотелось поговорить:
- А то и значит, что огневой. Характер у него такой. Дали б ему шашку в руку - всех бы порубал. Чеченец и есть Чеченец.
- Кличка у него такая?
- Само собой... Чечня его, конечно, вывернула наизнанку, проехала по всем его нервам как каток для асфальта, раздергала, расколошматила... Он даже ходит не ходит, а все словно летит и мчится.
Мне следовало задать один меченый вопросик, и я его задала:
- Но девушкам он все равно, наверное, нравится. Стройный, глаза горят и говорит хорошо... Верно?
Женщина пихнула меня в плечо своим полным, крепким и посмеялась немного, а потом сказала:
- Влюбилась и ты, что ли?
- А что, в него много влюбляются?
- А ты думала, первая и самая сладкая? Я видела, как он тебя провожал! Видела! С кошкой своей любимой!
- Ну и что?
- А то, что не выйдет у тебя ничего.
Наступила и пошла тянуться пауза. В неё тотчас прорвался торопливый стук колес.
- Это почему же у меня ничего не выйдет? - завела я словно бы обиженная не знамо как. - Я что - уродина, по-вашему?
Мне надо было срочно пустить слезу! И я её пустила...
Тетенька которая годилась мне в матери, как я и рассчитывала, этой моей слезы не вынесла. Она расстроилась, что вот меня расстроила, и принялась утешать, но тихо, из ушка в ушко, чтоб никому постороннему не было слышно:
- Не надо, не раскисай. Не последний он, кто тебе встретился. Ты вся из себя такая светленькая...А он - темноват. Он такое знает! Чеченец и есть Чеченец. И это бы ладно... Да только... только он уже не сам по себе. У него любовница есть. Поняла? Хоть они это дело и скрывают, а всем видно.
- А вы это наверняка знаете? Или это сплетня какая?
- Стала бы я тебе сплетню выплескивать! Что я, дура какая? Что я, не вижу, что ли, что ты из порядочных, а не из тех, кто вон пьет или колется? Говорю - он при любовнице живет...
- Как это? Как?
- Да так... Я в том доме, у писателя Владимира Сергеевича...
Женщина умолкла, сурово глянула на меня, теребя в руках коричневую сумку из кожзаменителя:
- Ты трепло или нет? Можешь молчать-то?
- Могу! - поклялась я.
- Тогда знай уж: этого Чеченца пригрела вдова Владимира Сергеевича. Он при ней теперь состоит. Похоронить не успела законного мужа, а уже и обзавелась любовником. Ни стыда, ни совести.
Но мне нельзя было сейчас же и согласиться, и заголосить согласно: "Ой, правда! Ой, как же ей не стыдно-то!" Мне, змее подколодной, следовало продолжать дурачить эту простоватую тетеньку, добиваясь своего.
- Да не может этого быть! Я же видела эту вдову! Ей же много лет, а этому парню самое большее двадцать шесть! Самое большее!
Как мне и надо было, моя собеседница уже и рассердилась на мое недоверие к её словам. А рассердившись, и выдала мне добавочные, очень даже полезные мне сведения:
- Я, если уж все в открытую, пятнадцать лет служила у Владимира Сергеевича. Вот уж человек! Ни во что не вмешивался. Сидит у себя в кабинете и сидит, работает, значит. И всегда поздоровается, никакого от него злого слова не услышишь. Другие осуждают его, мол, слишком часто жен менял. Да как их-то не менять, если одна одной хлеще! Он-то мужик видный, до самой старости старой прямоходячий, а они тоже неспроста за ним шли! Тоже со своим интересом! Он и сам гляделся орлом, и при больших деньгах всегда и знатность при нем. Какие только величие чины не звонили на дачу! Он в последнее время все на даче жил... Не поверишь, сам Брежнев, сам Черненко, сам Горбачев! Понятное дело - и им лестно, что говорят с таким писателем! Не скажу, и Наталья, которая перед Ириной была, не сразу скурвилась. Я её застала, ещё когда она к этим магам-волшебникам ни ногой и пила умеренно... Дура я дура тогда была, когда этой вот последней Ирине доверилась! Владимир Сергеевич тут ухлестывал без последствий за одной балериной, ничего у него не вышло. Ну Наташка как стала ему это вспоминать по пьянке! Ну пошли сплошные дебоши! Он - в кабинет, а она стучит кулаком, сапогом бьет... Вот и обрадовалась я Ирине. Думала, с сердцем она к Владимиру Сергеевичу. И поначалу так и было. Заботилась. А умер - и сразу почти завела любовника! Срамота? Еще какая!
- Вы когда же от неё ушли? Или она сама вам предложила?
- А как-то все вместе... Мне уж больно муторно стало видеть этих двоих... сядут, запрутся...
- При Владимире Сергеевиче?
- Началось-то? При нем. Все. Хватит с тебя. Мне на выход. Умок не растеряй! Я для твоего умка старалась!
Она уже встала и уходила от меня по проходу.
- Как вас зовут-то? - крикнула я вслед.
- Да не все ли равно! - был ответ. - Язык на запоре держи! Мало ли что!
Я рванула за ней следом. Мне никак нельзя было упускать эту женщину, потому что её рассказ отчетливо пах ещё одним трупом.
- Подождите! Я вам хочу сказать большое, большое спасибо! - тарахтела я на ходу. - Вы такая сердечная женщина! Вы так вовремя все мне рассказали про этого Чеченца! А я чуть в него не влюбилась! Чуть-чуть! А Михайлов при вас умер?
Женщина приостановилась, глядя мне в глаза:
- При мне. Ну и что?
- А мне страхи полезли в голову. Ведь если эти были любовниками, то, получается, писатель им мешал?
- Ну... и что? Дело прошлое.
- А если мешал, то... как же они жили втроем?
- А так и жили. А чего это тебя так задело? - женщина подозрительно и недобро нащурилась на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69