.. Голубое и розовое проглядывает малюсенькими клочками.
- Это болезнь переходного возраста, - решил Алексей, всовывая мне в руку теплую булку с сосиской внутри. - Ешь. Набирайся сил и мудрости. Сколько людей мечтают попасть в Париж! Ты идешь и не чувствуешь величия момента. Ни Париж, ни меня не любишь. Так не годится. Это уж слишком. И все из-за чего? Из-за каких-то самозванцев, которые числились в писателях! Из-за ловких бесстыжих пацанов, которым убит - что плюнуть! Да и сколько они убили-то! Подумаешь! Вон Наполеон! Тысячи уложил ради своего честолюбия, тысячи молодых породистых французов! И что? Пошли завтра поглядим на его гроб. Кстати, из российского гранита. Как же боготворят этого суперубийцу сами французы! А ты терзаешься... Никак не согласишься признать за злом право на существование... Да знаешь ли ты, что по моему, и не только по моему мнению, - человечество состоит сплошь из ненормальных? Что если отнять у него возможность бороться со злом, оно обленится, започивает на лаврах и закончится как вид живой природы? Забыла, что большинство гениальных произведений искусства создано назло каким-то недобрым силам в отместку и так далее? Я, например, как в хирурги выбивался? На основе детского, детсадовского впечатления: моя любимая воспитательница часто плакала. Я однажды спросил её, почему, что с ней? Она улыбнулась сквозь слезы и сказала: "У меня болит сердце". Я спросил, могу ли чем помочь. Она ответила: "Если бы ты был хирургом, то помог бы..." И пожелала мне стать им. Врала она мне. У неё с женихом вышла неувязка. Он её бросил. А она, как водится, любила его безоглядно. И сердце её болело от любви... Но её слова о всесильном враче-хирурге запали в мою душу, как зерно в теплую, весеннюю землю... Итог - налицо. Классный вышел специалист из Алешки Ермолаева, и, как ты сама мне только что сказала, - исключительно отважный мужчина с небольшой слабостью: предпочитает только натуральных блондинок...
Ох, как хорошо бродяжить по Парижу ранней осенью, когда каштаны лишь начинают золотиться, но ни один листок не сорвался, не полетел в вечность... Как хорошо прийти в гостиничный номерок, который сначала хотелось ругать ну хотя бы за то, что в нем ест место только для двух кроватей, а чтоб поблизости от них танцевать вальс-бостон - нисколько! Как хорошо залезть в ванну заодно с усталыми ногами и полузаснуть в ней, отмокая, приходя в себя... Как хорошо закутаться в большой, толстый, уютный халат и обнаружить, глядя в окно, что под крышей соседнего старого дома опять висят на веревочке трое белых трусов. Это значит, красавец-негр не сдался, воюет с целым Парижем за свое место именно здесь цвести и пахнуть. Однажды он высунулся из-под этих вот трусов и одарил меня ослепительной улыбкой, помахал рукой в знак интернациональной солидарности, что ли...
Как хорошо, что я не зациклилась на Париже. Как хорошо, что меня вдруг потянуло в Москву... И как хорошо, что, лаская меня, Алексей предложил слетать дня на три в Лондон... Хорошо, когда дается шанс... открывается перспектива... И хорошо ответить - "нет".
- Почему "нет"? Почему? Он обнимал меня так крепко, словно пытался вмуровать в себя, он не желал мне вольного полета.
И правильно делал. Настоящий мужчина. Не сломленный.
- Потому "нет", - отвечала я ему поцелуем на поцелуй, - что нельзя, нерационально сразу съедать все конфеты, торты, шоколадки. В мире должно оставаться что-то совсем пока не доступное. И манить. И дразнить...
- Не глупо сказано, - ответил он мне в лоб, но не прямо, а сквозь волосы. И повторил из губ в губы. - Очень неглупая ты у меня, оказывается...
Последняя ночь в Париже... Последняя ночь перед расставанием... Мы любили друг друга неистово, словно у последней черты, безрассудно и грешно, словно завтра нас разбросает ураган и мы никогда, никогда не встретимся... Или же вдруг выяснится под утро, что и он, и я, мы вовсе не имеем права принадлежать лишь друг другу. Об этом в самых решительных, злых выражениях заявит мой законный муж и его законная жена после того, как в четыре ночи ударят в хлипковатую, легкую дверь нашего номера...
Мы любили друг друга про запас. Осенний рассвет над Парижем салютовал нам зеленой бриллиантовой звездой в вышине и гирляндой белых трусов вдали, свидетельствующей, что наш негр не поддался ударам недоброй судьбы, продолжает упорно верить в себя... И насчет трусов он прав...
За что женщина может ценить мужчину? Разумеется, ей важно, чтобы у него всегда были чистые трусы. И веселые глаза. И нежные, умные руки.
Но больше всего за то, что он вдруг спохватится и спросит:
- Что с тобой? С тобой что-то не то...
Это было уже в аэропорту Орли, правда... когда он провожал меня на московский самолет. Но, все-таки, было...
Он даже стал строить пирамиду предположений:
- У тебя не получается написать статью обо всей этой истории с трупами писателей? Или на тебя накатывает депрессия оттого, что ты даже таким своим разоблачением не сокрушишь порок? Родная моя, с этим надо примириться. Двадцатое да и иное столетие столько всего видело! Такую ямищу выгрызло в земле, чтобы сбросить в неё сотни миллионов трупов. Та же первая империалистическая, испанская, вторая... Ты же сама все это знаешь. А репрессии? А голод? Ну такое оно, человечество, варварское, первобытное в сущности. Но не сидеть же сложа руки, не глядеть в одну точку. Действие единственный путь к спасению от всякого рода меланхолий. И смысл жизни. То, что ты мне рассказала, как шла по следам убийц, - делает тебе честь. Мужская работа. Я горжусь тобой к черту высокие слова! Но знать, что живешь не колодой, что способен давать людям облегчение - это что-то... Положим, ты своей разоблачительной статьей не потрясешь мир, но все-таки... все-таки докажешь на радость тысячам, что зло рано или поздно получает кувалдой в лоб. Что сколько веревочке ни виться, а кончик все равно найдется, и шила тоже, между прочим, в мешке не утаишь. Так чего ты увядаешь на глазах всего прогрессивного человечества? Чего? Я вон какой закон открыл между операциями в Швейцарии и то ничего! Сказать какой?
- Ну... скажи...
- Хренотень кругом одна и та же, что у нас, в нашем великом бестолковом Отечестве, что у них, в этих с виду законопослушных райских западных кущах: к золотым мискам с форелью в шампанском а ля Наполеон прорываются самые хваткие, холоднокровные, жестокие, а совестливые, раздумчивые сидят на обочине и вздыхают о всеобщем братстве. Признаю ошибку. Мне надо было не по Парижу тебя водить, а сразу же, немедленно окунуть в голубую волну где-нибудь в Италии или Испании. Там ты, уверен, и расслабилась бы по полной программе, пришла бы в себя и в свойственном тебе быстром темпе написала бы эту свою разоблачительную статью, где ты сама, кстати, предстаешь в самом симпатичном свете. Хотел бы я увидеть того мужика, который бы не восхитился твоей находчивостью, волей к победе, бесстрашием, наконец. А работоспособность! Выслушать столько исповедей! И почти распутать в одиночку клубок преступлений! Да ты, Татьяна моя, сама себе цены не знаешь!
- Ты, значит, уверен, что я на фоне из черных людей-убийц глажусь очень даже ничего?
- Разумеется.
- Благоухаю, так сказать, чистотой, непорочностью искательницы Правды? И могу рассчитывать исключительно на аплодисменты и крики "Молодец! Молодец!"?
- Почему нет? Почему?
- Потому что я, дорогой мой утешитель, тоже убийца.
- Какие глупости! Что ты городишь? Кого ты могла убить?
- Любу Пестрякову, Алексей.
Он схватил меня за плечи, встряхнул так, что мои волосы, собранные в прическу, рассыпались. Он смотрел на меня своими синими пронзительными глазами как на своего злейшего врага:
- Зачем ты наговариваешь на себя? Что за чушь?
- Чистая правда, Алексей, чистая правда... Я вообще врунья. Начнем с того, что моя большая статья про всю эту историю уже не только написана, но и опубликована. И нужные слова возмущения убийцами на месте, и все факты поданы как положено, в соответствии с жанром... И я, автор, с точки зрения общественного мнения выгляжу превосходно. Воительница! Разоблачительница! Правдоискательница! Но есть люди, которые знают, что я такое вдобавок ко всему. Я тебе вот и статью не привезла... Не захотела... Потому что вечером, когда я уже спешила на самолет, вдруг звонок, и мне трижды сказали: "Убийца!" Теперь ты, наконец, понял, что я такое в действительности? Понял, кого любил и, возможно, ещё любишь? Убийцу...
Как поступает в этом случае настоящий мужчина? Он говорит:
- Дурак я, дурак...
И хватает меня за руку так цепко, такой мертвой хваткой, что каждая моя косточка заныла-застонала.
- Отпусти, - говорю. - Объявили посадку.
- Еще чего! - говорит он. - Плевать мне на эту посадку! Пошли отсюда! Пошли, пошли! - и дернул меня за собой.
Так я совершила одно нечаянное, но грандиозное открытие: настоящий мужчина ни за что не отпустит от себя любимую женщину, если почувствует, что она вся на вздерге... На него не подействуют никакие её яростные, ругательные слова. Он схватит её в охапку и не отпустит... Он наплюет на все самолетные рейсы и расписания и уведет её в тот же самый парижский номерок, где нельзя танцевать вальс-бостон, но можно стоять молча, обнявшись крепко-накрепко...
Конечно, хорошо, что он при деньгах... Но я знаю, он увел бы меня с собой все равно, хоть в сенной сарай на окраине деревни, хоть в лес, под куст... Увел бы и не позволил вырваться из своих объятий и сказал бы, или точнее, прикрикнул:
- Рассказывай! Все рассказывай! По порядку или не по порядку...
- Как на духу? Как Господу Богу на Страшном суде?
- Именно так! Подробно! Тебя переехала вся эта история... Прости, прости, я не почуял сразу... Какой после этого я врач! Но ты умело притворялась... Ты послушно бродила по Версалю, глядела на Триумфальную арку... Все рассказывай, все, как началось, кто замешан, к кому ты ходила, с кем говорила, как вышла на след или следы... И почему считаешь себя убийцей Любы... Я постараюсь быть объективным. я постараюсь... Только не молчи. Не держи в себе. Говори, говори! Слушаю...
Когда женщина готова раскрывать душу? Когда ей хочется быть откровенной до конца?
Когда ей весь Париж со всеми его соблазнами и красотами как бы ни для чего, как бы и не нужен. Когда она глядит вокруг и думает скучно и вяло: "Здесь жил Роден... великий скульптор... Ну и что? Елисейские поля... Здесь бродили Бунин, Набоков... Ну и что? Вандомская колонна... Ну и что? Бульвар Сен-Жермен... Сад Тюильри... Марсово поле... Ты находишься в центре Европы, в местах, где хотели бы побывать тысячи, сотни тысяч... А ты идешь здесь, как по Черкизову или Чертанову... и ничего, никаких сдвигов в душе..."
Однако и этого маловато, чтобы девушка-женщина решилась на самую полную откровенность, безжалостную по отношению к себе самой. Для этого надо, как я теперь знаю точно, чтобы она устала таскать в одиночку тяжкий груз своей вины...
И, конечно же, для того, чтобы открыться, не робея, не смущаясь ей женщине, совершившей, как ей кажется, тяжкий грех, необходимо знать и верить: тот, кому она станет рассказывать обо всем прямо и просто, чуткий, милосердный, искренний, что любовь его к ней неколебима и великодушна.
И последнее, что, как я вывела: женщина пойдет на исключительную откровенность с любимым и любящим её мужчиной только тогда, когда каждую секунду будет ощущать на себе заинтересованный, преданный взгляд. Когда вы сидите друг против друга и глаза в глаза, а он, любящий и любимый, держит твои руки в своих и сжимает их точно в тех местах твоего рассказа, когда это надо, когда он хочет сказать тебе, что твоя мука - и его мука, твоя боль - и его боль...
- Я не буду уж очень последовательна, - предупредила я Алексея. - Это же не статью читать с листа. Это ведь даже не две-три истории, а целый змеиный клубок... И чего только тут нет! Какие нечаянные, ошеломительные повороты человеческих судеб!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69