Я с американским миллионером в его личном самолете...
Она снова налила себе, но мне, слава Богу, не предложила.
- Когда это было... с шейхом... миллионером? - осторожно подала я голос.
- Когда? А когда этому сукиному сыну Михайлову подстилкой служила! Целых девять лет служила! Пока он не нашел эту задастую бабу Ирину! Эту мерзавку отпетую!
Женщина разъярилась и швырнула бутылку в угол.
Я пошла напролом:
- Но вот Ирина Георгиевна говорит, что вы на неё наехали. На машине. Вчера вечером.
Женщина встала на колени, подняла руки к потолку и яростно произнесла:
- Ненавижу! Машиной и чтоб костей не собрала! Мерзавка! Сволочь! Потаскуха!
- За что вы её так?
- За то, что украла у меня Володьку подлого! Котяру этого старого, безмозглого.
- Как же безмозглого? - я изобразила крайнюю степень изумления. все-таки знаменитый поэт, писатель...
- Дерьмо это, а не поэт, не писатель! - резанула Наталья Ильинична, сверкая темными зрачками и размазывая рукой и без того размазанную помаду на губах. - Старый развратник! Старый пердун! Старый осел! Я при нем ему столько раз изменяла! А он и не знал. Он из меня сделал пьяницу! Он! Разрешал, позволял, наливал... Нинка знает, что я прежде не пила... Нинка вовремя ускользнула, а я влипла! Но Нинка - дура! У неё за всю жизнь не было ни одного норкового манто! Ни одной натуральной шубы!
- О какой вы Нинке? - очень-очень застенчиво спросила я.
- Да о Никандровой! Поэтессе! Которая недавно умерла! Я в больнице лежала долго, вышла, звоню ей, а мне говорят - умерла...
- Я стихи её читала...
- Ну и что? - вызверилась на меня пьяная женщина. - Чего она добилась со своими стихами? Легла бы под Михайлова - добилась бы. А она, видишь ли, гордая больно! Хотела всю жизнь по-честному прожить. Ну прожила. В вечных нехватках. Эх, девочка, - Наталья Ильинична вдруг расплакалась, схватила меня за руку. - Эх, девочка! Какие мы с Нинкой были прежде! Когда только приехали в эту Москву из Моршанска, с Тамбовщины... Я же тоже стишки пописывала... И она... Мы же мечтали пользу принести обществу, о славе думали... А кончили чем? Да ничем путным. Дурочка, дурочка Нинка... Увидела раз, как стоят машины со скотом возле Микояновского комбината, разревелась как ненормальная... И отказалась есть даже сосиски. Смешная она была, Нинка! Вся в причудах! От собак бездомных отводила глаза, словно сама была виновата в их судьбе.
Женщина вытерла локонами глаза и умолкла.
- А отчего она умерла, ваша подруга? - подала я голос.
- Что теперь о ней говорить! - вздохнула моя собеседница. - Нет её больше. Неинтересно прожила. Я ей хотела однажды сделать так, чтоб по-другому у неё пошло, но не сумела она себя переломить. Молчу. Лишнее сказанула. Лучше о себе. Я - умная. Я сразу сообразила - без постели в верха не пробиться. В институт провалилась, а в Москве остаться надо, охота. Что делать? Через милицию оформилась на стройку. Переспала с милицией - и нужные штампы в кулачке. И иначе как? Чего из себя королеву строить? Баба, девушка - это же всегда товар! Меня со стройки забрал себе в постель один начальник, комнату в коммуналке подарил, в теплое место пристроил... А тут и Михайлов накатил... Втюрился в меня по уши! Я же молоденькая была, сахарная во всех местах, какие ни возьми. И пошла жизнь как жизнь! Красивая! И золотишко, и меха, и шелка, и туфли на высоком каблуке... Детей не было. Но это не горе. Без детей проще. Стихи писать бросила. Зачем? И без того в Париже раз в год точно бывала. Михайлов? Сволочь и сволочь! Запихал меня в неврологическое отделение, а сам выскочил за Ирку! Да, я пью. Но мне надо пить! Если не пить - задумаешься...
- Вы ходили на могилу к Нине?
- Зачем? Этого ещё не хватало! Ненавижу гробы, Шопена похоронного, кладбища! Не хочу помнить своих людей в гробах! Хочу молодыми! Нинка передо мной стоит молоденькая, глупенькая, в белом платьишке из ситца, с горохами, а в руке - чемоданчик... Пусть такой и стоит! А скрытная, однако! Так и не призналась мне, от кого сына родила, каким молодцом обольстилась! Я-то всегда ей все, как на духу... Сделала восемь абортов - так и сказала... А она - кое-что, кое-когда... Характер! Она бы эту дуру-экстрасеншу ни дня не держала б дома, а я уже вторую неделю держу! Одиночество, девочка, штука хреновая...
- А вы знаете, что на кресте, на могиле Михайлова, кто-то прилепил листок с фамилиями трех писателей. И среди них - вашей Нины Никандровой.
- Да что ты! - восхитилась Наталья Ильинична, содрала с головы золотоволосый паричок, прижала к губам и расхохоталась. Сквозь смех спросила: - Все женские имена?
- Нет, два мужских.
- Ну это кто-то с перебору! Я уж точно знаю - Михайлов педерастом не был! Но ни одной юбки не пропускал. Я знаю точно, какие девки и дамочки пролезли в Союз писателей только потому, что прежде не отказали этому настырному мужику и повалялись с ним в его постели. Я если напишу свои мемуары про жизнь с этим классиком - Россия ахнет. Этот лось не знал усталости, готов был трахаться хоть со стулом, если стул напоминал очертаниями женский зад или грудь. Ты что, не веришь? Мне не веришь?
- Ну как сказать...
- Правильно. Нечего потрясаться! Руководящие мужики у нас в Отечестве, если они не импотенты, к какой бы партии не принадлежали, - валят бабеночек где придется и трахают, трахают! Жалко Нину... Жалко... Рановато ушла в никуда. Совсем для жизни не приспособленная. Талантливая была, а где, кто про неё знает? Она "негром" работала. Чтоб детей прокормить.
- Каким "негром"? - спросила я будто только что с неба свалилась. Но надо было, во что бы то ни стало надо было подогреть у этой разговорившейся пьяненькой женщины самопочтение, самолюбование.
- Неужто не знаешь? - она посмотрела на меня как на недоразумение. Ну это такие люди, из писателей, которые пишут за других.
- Как за других?
- А так, их самих не очень печатают. Они не сумели пробиться "в обойму". Ну, по-сегодняшнему, не нашлось критиков, чтоб их "раскрутили". Кругом ведь "свои" или "не свои". Но у всех, кого "раскручивают", обязательно есть покровители. Ну а "негры"... Это уже конец писательской карьеры. Их нанимают "раскрученные" писатели, и они пишут за них.
- А те почему не пишут?
- Господи! Да талантишку не хватило дальше писать. Он, к примеру, уже десять лет в руководящем составе Союза писателей - некогда да и лень за машинку садиться! Выпьем, девушка, за кавардак, который и есть наша жизнь!
Выпили. Я опять исхитрилась слить почти всю жидкость за ворот.
- Спилась я, девушка, - женщина повалилась на бок и расплакалась в желтую атласную подушку. - Если б жизнь другой была, может, и не спилась... Я её из Моршанска красивой-правильной представляла. Рвалась в Москву изо всех сил. Нинку с собой потащила... Ой, какие мы были глупые-глупые кисы с бантиками! А как открылась передо мной эта преисподняя, изнанка... Ненавижу всех! И себя! И Нинку! И Михайлова! Сволочь, ну сволочь, купил мне эту квартиренку и, думал, отделался! Да я как расскажу газетенке одной тут, какой он был жеребец! Они ко мне давно пристают, чтоб я им интервью дала! Пронюхали, что я знаю про Володечку такое... такое... Терпела, держалась... Он мне, когда жив был, деньжат подбрасывал. А теперь что? Позову журналиста, который просился, и расскажу. Попью ещё до воскресенья, потом приведу себя в порядок... и позову. Мое интервью на все языки переведут! И останется от Володьки одна труха! Всю его придурежность выведу на чистую воду! И накроется Ирка со своими выдумками! И не видать ей заграниц! И никакого музея из её дачи не будет! А то с любовником живет, а сама про нетленную любовь к Володьке журчит, притворщица, лгунья!
- С каким любовником?
Наталья Ильинична вытерла лицо подушкой, села, расставила ноги широко, как для игры в камешки, икнула и закричала, с ненавистью глядя на меня:
- Да с парнем этим молодым! Все уже знают, все! Чего тут непонятного?
- Да что вы?! - изобразила я крайнюю степень ханжеского изумления-осуждения. - Да не может этого быть! Она же и по телевизору говорит, как любит покойного мужа...
- Ой, не могу! Ой, не могу! - задыхаясь, сморкаясь в полу халата, расхохоталась распоясавшаяся женщина. - И вы верите! Вы, дураки, верите! Но я разоблачу ее! Я дам интервью! Я такое выдам про Володьку...
Тут-то я и вставила, тоже как бы от великой, постыдной наивности:
- Но ведь Михайлов сам написал о себе...
- Сам? - женщина захохотала во все горло, её седоватая головка моталась туда-сюда, а золотоволосым париком она била об пол, о синий палас. - Сам он только свой ... из штанов вытаскивал, сколько его знаю! Сам на толчок садился. Сам икру черную на белый хлеб мазал! Сам речи толкал с трибун про всякую нравственность! Сам баб трахал! Все! Уходи! Больше ни слова!
Я поднялась с кресла. Наталья Ильинична тоже встала, натянула на себя, как пришлось, парик и внезапно больно схватила меня за плечи, встряхнула, уставилась мутным взглядом в мои глаза и едва не зарычала:
- Подосланная ты тварь! Ирка тебя подослала! Сначала своего любовника, потом - тебя! За черновиками охотитесь? Я и ему сказала - "вон!" И тебе скажу - вон! Из окна прыгнула! Прямо на мою кровать! Я ей все волосы выдрала! Скажи, скажи этой суке - Наталья не сдается! Наталья ещё в силе! Наталья переедет её машиной! Скажи - я это на кресте написала и приклеила! Имею право - я с Володькой целых девять лет прожила, а она всего ничего четыре годика!
... Как там говорится-то? "Хорошая мысля приходит опосля". Я вдруг сообразила, где читала начало статьи Михайлова, которую мне дала оплеванная Натальей Ильиничной последняя жена-вдова Ирина.
Схватила телефонную трубку:
- Дарья! Золотце! Надо срочно повидаться! На дачу съездить к тебе!
- Ой, не могу! В поликлинику бегу! Зуб дергает ужас как! Потом! Потом!
"Как же это у тебя не вовремя!" - хотела брякнуть, но удержалась. Ну до того некстати этот её больной зуб! Ну просто сил нет!
- Когда тебе можно будет позвонить?
- Если все нормально, если никакого воспаления надкостницы не обнаружат... Ой, болит, болит, бегу, бегу!
Раздражение следовало растоптать. Оно мешает принимать разумные решения. Так я и поступила. И тотчас выстроилась в голове цепочка тех необходимейших действий, которые требовалось предпринять, если...
Если мое чудовищное, невероятное, безумное предположение окажется чистой правдой...
Но прежде сделала уже дежурный звонок Любе Пестряковой:
- Очень бы хотела с тобой повидаться, Люба...
- Это зачем еще?
- Может быть, могла быть тебе полезной...
- Какая чушь! Бредятина! Чем это ты мне можешь быть полезной? Чем? Я же тебе уже сколько раз говорила - мне никакие советчики не нужны! Я - сама по себе! Поняла? Все поздно, все...
- Люба, ты такая красивая...
- Завела шарманку... Гуляй и дыши свежим воздухом! Не мешай мне читать сказки братьев Гримм!
Трубка брошена. Загадка осталась: "Почему эта девушка затаилась? Почему так упорно не желает встречаться со мной? Какие тайны скрывает её душа? Кому может повредить, если она вдруг разговорится? Значит, все-таки, она не сама сиганула с восьмого этажа... Значит, кто-то помог..."
Впрочем, обо всем этом можно было думать до бесконечности, а толку... Мне было известно доподлинно одно: врачи поставили девушку на ноги. Она вернулась домой. На улицу не выходит. Дышит воздухом, выбредая на балкон. С подругами по телефону разговаривает только о пустяках: о погоде-природе, о кино-театрах, выставках, последнем модном цвете плащей и юбок.
Есть у меня подозрение: боится чего-то Люба. Или кого-то. Даже из дома выходить боится...
Но рано или поздно её бюллетень закончится... И что тогда? Как она поступит? Если боится? Что-то придумает, чтобы и дальше отсиживаться в четырех стенах?
Упорная девушка Люба. Мне известно и то, как бились с ней следователи, пытаясь выведать, что это было, там, в гостинице "Орбита", сама ли она решила свести счеты с жизнью или...
Я, признаться, затаила обиду на эту непробиваемую девушку, на её насмешливый, небрежный тон, какой она взяла для ответов на мои вполне доброжелательные вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69