* * *
ВМФ США, "ДЖОРДЖ ВАШИНГТОН"
Уорд подвел в уме итог прошедшего дня. Им всем на редкость повезло. Они обвели вокруг пальца и, вернее, утерли нос хитроумнейшему из противников.
Они потеряли один крейсер и двадцать истребителей, но сокрушили воздушную мощь ЕвроКона. Пятьсот моряков и летчиков заплатили своей жизнью за эту победу, но затяжные бои потребовали бы гораздо большого числа жертв.
Место "Дейла" в сторожевом патруле занял другой ракетный крейсер, эскадрильи вернулись на авианосцы. Пилотам был дан кратковременный отдых. Но операцию "Удар Альфа" он не отменял. Удар по военно-воздушным и морским базам Франции и Германии будет нанесен незамедлительно. ЕвроКон должен сполна расплатиться за свои деяния.
Конечно, если в ближайшее время подойдет, наконец, авианосец "Винсон", удар Объединенных сил будет еще эффективнее. ЕвроКон перешел опасную грань, применив ядерное оружие. Уорд предчувствовал, что у него будут большие разногласия с политиками, как в Вашингтоне, так и в Лондоне. Но что характер войны резко изменился, в связи с событиями сегодняшнего дня, должно быть ясно не ему одному. Теперь все пойдет по-другому. Спираль войны вышла на новый виток.
Глава 23
Фортуна изменчива
СОВЕЩАНИЕ СОВЕТА ПО НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ, ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
Росс Хантингтон, почти утонув в мягком кресле, прислушивался к словесным перепалкам, беспрестанно возникающим вокруг него. Он твердо решил хранить молчание и воздержаться от полемики.
Пусть члены Совета по национальной безопасности сначала выпустят пар. Чисто военные проблемы, возникшие после ядерной атаки на "Вашингтон", были вне его компетенции. Он согласился быть политическим советником президента, но не военным экспертом. Последние двадцать четыре часа и так стоили ему пятнадцати лет жизни, хотя вряд ли он мог на них рассчитывать:
Он метался из одной страны в другую, встречался с людьми из организаций с закодированными аббревиатурами, ничего не говорящими простым налогоплательщикам этих стран, выдерживал штурмовые налеты лидеров средств массовой информации, пытаясь загасить ту мусорную свалку, которая загорелась в Европе, отравляя весь мир зловонным дымом. Все, с кем он общался, знали, что делать и требовали, чтобы это было сделано немедленно.
Ему стоило огромного труда слушать, молчать, иногда улыбаться. Слова, слова, слова – они сыпались на него, как бомбы. Взбешенные консерваторы требовали немедленной массированной бомбардировки Франции и Германии, чтобы эта территория превратилась в пустыню; еще более бешеные настаивали на ядерном ударе. Были и такие советчики, предлагавшие дать возможность европейским малышам разбить в драке друг другу носы, а уж потом разнять их, взяв на себя роль доброго дядюшки или строгого, но справедливого отца.
Невежество и наивность потребителей и поставщиков информации раздражали его постоянно. Неужели они верят, что русские решатся применить химическое оружие или, например, Саддам Хуссейн... испугавшись экономических санкций уйдет из Кувейта. Реальность была далека от действительной картины мировой политики, созданной средствами массовой информации. Люди верили во все: в могущество СОИ, в донесения спутников-шпионов – верили вроде бы бесстрастным тирадам, бросаемым в эфир дикторами Си-эн-эн.
К несчастью, он пришел к такому выводу – влияние телевидения победило в схватке со здравым смыслом.
Неудивительно, что в высших кругах администрации президента тоже начались бои. Те, кто с самого начала были противниками активной поддержки Восточной Европы, тотчас же после ядерной вылазки ЕвроКона подняли крик о бессмысленности войны за чужие интересы, о том, что подвергать риску жизни и благополучие граждан Америки – это преступление.
Лусиер, Скоуфилд и Куинн, наоборот, придерживались мнения, что надо стоять насмерть и выдержать любое давление ЕвроКона. Терман метался между двумя противоборствующими лагерями, надеясь, вероятно, усидеть своей толстой задницей на двух остроконечных заборах одновременно. Разумеется, военные чины заботились о тех, кто был в их подчинении – жизнь этих мужчин и женщин буквально была в их руках. Им не хотелось идти на уступки, но и бросать на жертвенный алтарь войны своих товарищей по оружию, ради не очень понятных целей, они тоже отказывались.
В зале появился президент, и совещание началось.
Первый вопрос он задал председателю Объединенного комитета начальников штабов.
– Какие силы мы можем бросить в Европу незамедлительно?
Рид Галлоуэй с готовностью доложил:
– Мы имеем возможность перебросить по воздуху 101-ую и 82-ую дивизии в Гданьск.
Хантингтон понимал, что скрывалось за этими цифрами. Для перемещения только одной бригады 101-й дивизии потребовалось бы поднять в воздух до пятисот боевых вертолетов и других машин.
Во время памятной всем операции "Буря в пустыне" аналогичное количество войск перебрасывалось в течение тринадцати дней. Лишь два фактора облегчали задачу. Во-первых, 101-ая дивизия была уже готова к передислокации на территорию Объединенного королевства, чтобы участвовать там в намеченных на лето совместных учениях, во-вторых, Польша была не так далеко от Штатов, как Аравийские пески.
– А как обстоят дела с морской пехотой?
На вопрос президента ответил офицер штаба тактических операций флота, худощавый, весь пропитанный океанскими ветрами и солеными морскими волнами, профессионал-моряк, с явственным акцентом урожденного бостонца.
– Транспортные суда подготовлены для переброски двух дивизий вместе с тяжелой техникой. Вся операция займет время от восьми до десяти суток.
Занявший место рядом с президентом Терман легким покашливанием напомнил о себе.
– В чем дело, Харрис?
Государственный секретарь состроил самую серьезную мину.
– Я бы воздержался от немедленной отправки транспортов. До полного выяснения ситуации.
– Выражайтесь точнее, сэр.
– Хорошо, мистер президент. Я буду предельно откровенен. Мы направляем наше ценнейшее достояние – людей – в зону, контролируемую ядерными средствами Франции. Медленные и громоздкие транспортные суда, заполненные людьми и техникой – соблазнительная мишень для отчаявшихся политиков и военных стратегов. Согласитесь со мной, мистер президент... Дразнить буйно помешанных, сбросивших смирительные рубашки, разумно ли это, сэр? Прежде, чем выпустить первые суда из гавани, я предлагаю добиться от Парижа твердых заверений, что ядерная атака не повторится!
Чуть слышный шепот нарушил тишину, воцарившуюся в зале после выступления госсекретаря. "Изоляционисты" явно разделяли его точку зрения.
– Опять ждать? Опять плестись в хвосте стада и глотать пыль, вонь и дерьмо?
Хантингтон твердо решил держать рот на замке, но не смог удержаться. Он и сам не ожидал, что с его уст сорвутся такие грубые слова.
– Как нас обзывают поляки... и все, все, все... У каждого из народов Европы в языке достаточно крепких выражений... О, боже... – Хантингтон осекся и распластался в кресле, пронзенный болью в груди. Он услышал, как президент распорядился.
– Врача! Немедленно!
Очнувшись примерно через час, Хантингтон с неудовольствием обнаружил, что находится в стерильно белом помещении и в плотном окружении белых халатов. В его обнаженную грудь впились какие-то резиновые присоски, от них куда-то в пространство уходили провода. Он разжал губы и спросил:
– Ну и что? Где я?
Френсис Пардолези, личный врач президента, ответил тотчас же:
– На этом свете, сэр. Не надейтесь, что вы в раю.
Он пошуршал над беспомощно лежащим Россом длинным свитком бумаги, только что выползшим из электронной машины. Он манипулировал им, как древнеегипетский жрец свитком из папируса.
– Вам огласить сейчас ваш диагноз или?..
– Лучше положите его со мной в мой саркофаг, – сказал Хантингтон и закрыл глаза. Боль отпустила его, и он отдыхал.
– Ваше последнее желание будет исполнено, сэр, – жизнерадостно откликнулся врач. Все вокруг были так озабочены и деятельны, их белые одеяния порхали, как крылья ангелов. Хантингтон понял, что на этот раз "снаряд" пролетел мимо и ему еще придется помучиться и поработать на этом свете.
– Мы на войне, доктор. Поэтому верните мне мою форму – рубашку, галстук и пиджак.
– Парочка дней отдыха вам бы не повредила.
– А вы мне можете гарантировать, что ничего не случится за эти два дня?
– Я не волшебник Мерлин!
– Зато вы Гиппократ и Парацельс. Спасибо вам, мистер Целитель.
– Оставьте мне ваш автограф, мистер Хантингтон. – Врач протянул ему листок бумаги с напечатанным текстом. – Подпишитесь там, где я поставил галочку.
Росс удивился.
– Что это?
– Формальность, сэр. Обыкновенный бланк АМА.
– Что значит АМА? – нахмурил брови Росс.
– Аббревиатура Американской Медицинской Ассоциации. Ваша подпись подтвердит, что больной сам, в здравом уме и памяти, отказался от дальнейшего излечения.
– Если я подпишусь, а потом отдам концы, моя семья не предъявит вам никаких претензий...
– Вы ловите мои мысли на лету, сэр.
Росс поставил свою подпись не раздумывая.
Приоткрыв дверь, в палату заглянул президент.
– Как дела, Фрэнк?
– Мы вернули мистеру Хантингтону его любимый галстук, – отрапортовал Френсис Пардолези.
Президент тактично остался стоять у двери, пока Росс одевался.
– Мне не хотелось бы, чтоб мои друзья превращались в "камикадзе". Расслабься, Росс.
Хантингтону не понравилось, что с ним обращаются, как с ребенком, подхватившим простуду во время игры в футбол на школьной площадке.
– Давайте забудем про этот инцидент, – сказал он. – Мистер президент, вы нашли время подумать о моем проекте?
Президент был несколько обескуражен таким стремительным переходом от пустой беседы к насущным делам.
– Вы считаете, что УНБ недостаточно компетентен?
– Нет, сэр, но...
Они вышли в коридор, плотно закрыв за собой дверь медицинской палаты.
– Скажи мне, Росс, честно – ты плетешь свою сеть?
– Не совсем так, мистер президент, – улыбнулся Хантингтон. Но скрытый подтекст явно читался в его усмешке.
– Я не вмешиваюсь в твои дела, я не проникаю в твою тайну. Я только выслушиваю здравые и разумные суждения... Мой совет – отдохни в мягкой постели в гостевой комнате Белого дома... у меня под боком. Вместе мы дождемся донесений и выводов нашей разведки, а тогда...
Хантингтон не сдержался и повысил голос:
– А если я вздремну на минутку... и транспорты с войсками окажутся в зоне ядерного удара?!
Лицо президента внезапно словно окаменело. Исчезла улыбка и морщинки со лба и из уголков глаз. Он стал похож на собственное скульптурное изображение.
– В конце концов, решать придется мне. Для этого меня избрали.
* * *
МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ, ВАРШАВА
Генерал Веслав Старон молча изучал карту, не обращая внимания на снующих по комнате офицеров. У каждого из них было свое дело, своя задача. Военное счастье пока еще ни разу не улыбнулось полякам. Войска медленно, но постоянно отходили на заранее подготовленные позиции, и, неся потери, покидали их, вновь отступая. Три польские дивизии сохраняли боеспособность и, вообще, избежали уничтожения только благодаря тактическому отступлению, отдавая тем самым противнику польскую землю кусок за куском. В воздушном пространстве ситуация складывалась по-другому – более счастливо для поляков, ЕвроКон потерял гораздо больше самолетов, чем они.
Проигранное ЕвроКоном воздушное сражение над Северным морем изменило весь характер авиационной войны. Острые жала немецких и французских "ос" реже стали впиваться в тело истерзанной Польши. Но добрые вести тут же сменялись плохими, и даже очень плохими. Давление ЕвроКона на каждом участке фронта усиливалось. Он опустил руки в карман мундира в поисках сигарет и обнаружил мятую пачку с одной единственной сигаретой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138