– Неужели я позволю распоряжаться собой после всего того, что произошло?
Позволю, еще как позволю, это не потеющий лесоруб Костик Лапицкий – это глава ордена иезуитов.
– Сейчас ты пойдешь на площадку. Пойдешь, как будто ничего не произошло. Настоятельно попросишь не расходиться. Придумай какую угодно причину, самую невинную. У нас этих чертовых невинных причин хоть пруд пруди… Сообразишь что-нибудь по дороге. Я сам позвоню куда следует.
– Это все?
– Все. Ни слова о том, что произошло. Не нужно волновать людей, ты же знаешь кинематографистов, очень нежный человеческий материал, просто филе какое-то. Ты любишь филе? Филе трески, а?
– Что? – Его глаза немного ослабили хватку, и я перевела дух.
– Иди. Ты все поняла. Иди.
Только в коридоре я окончательно пришла в себя. Он не так уж не прав, уговаривала я себя весь короткий отрезок пути до павильона. Он делает то, что сделал бы любой здравомыслящий человек на его месте. Нужно попытаться удержать в узде всю съемочную группу, чтобы не создавать лишних проблем следствию: чуть тепленьких киношников допросят, и…
Что – и?
Если существует убитая, значит, где-то должен существовать и убийца. А если где-то существует убийца – они будут шерстить всех. И ты первая попадешь под этот чес заезжих гастролеров-оперработников. А из всех документов у тебя есть только сляпанный на скорую руку студийный пропуск: именно так оформляются на работу в съемочной группе Братны… Даже фотографии нет. Только теперь я поняла, какой легкой мишенью могу оказаться: сомнительная дамочка с сомнительным, ничем не подтвержденным прошлым. Уйдя в ту ночь от капитана Лапицкого, отказавшись выдать чужую жизнь за свою собственную, я перестала существовать не только как Анна Александрова, но и как Ева. Но ведь и Ева придумана мной самой. Кто бы ни был Братны, он ошибся ненамного: во мне не двойное, а тройное дно.
Тогда я не рассчитывала на долгую жизнь, а быстрой смерти никакие документы не нужны. Могила без опознавательных знаков на северной оконечности любого из кладбищ – вот и все, что она заслуживает. Но конец света неожиданно отказался отложенным, чертов капитан Лапицкий подставил меня и на этот раз… Неужели я так сильно хочу жить, что даже не в состоянии подумать о чужой смерти?.. О чужой смерти, которая так близко?
…На съемочной площадке ничего не изменилось, разве что прибавилось народу. Волошко и Кузьмин возились со светофильтрами, гримерша Ирэн медленно убивала дядю Федора печальным щебетаньем о последнем фильме Вуди Аллена – “Разбирая Гарри”. Ее отравляла мысль, что забытая в гримерке кассета все еще не в ее руках. От этой мысли я похолодела: Ирэн ничего не стоит отправиться за ней прямо сейчас. И если Анджей не закрыл гримерку… А дядя Федор продолжал смотреть на гримершу остановившимися глазами снулой рыбы и держался за тщедушное тельце юпитера. Наверняка дернул в перерыве косячок у Трапезникова, Трапезников мастер подсовывать неокрепшим душам психоделические презенты.
Все были на месте – ассистенты, реквизиторы, осветители: режиссер обожал мастер-классы имени себя, замершая в благоговении, растущая изо дня в день толпа фанатов вдохновляла его. Но кое-кого я все-таки недосчиталась: Леночки Ганькевич, с позором изгнанной из кинематографического рая Анджея Братны.
Обычная предсъемочная ленивая суета, никаких следов волнения, блаженное неведение на лицах. Пройдет не так много времени, и от этого неведения не останется и следа.
– Скоро вы там? – проявил сдержанное неудовольствие Серега Волошко. – Бежит времечко-то, до конца смены не успеем…
– Проблемы с актрисой. – Я не соврала, но и не сказала правды.
Серега сморщился и посмотрел на меня с откровенной неприязнью – за месяц съемок он привык считать, что я являюсь самой уязвимой частью Братны и мне можно высказать все то, что никогда не будет сказано деспотичному гению.
– Вечно у вас… То хер короткий, то рубашка длинная… Говорил же, нужно снимать двужильную молодежь. Или, на крайняк, этих… Чемпионов всемирных игр инвалидов. Что со старухой?
– Неважно себя чувствует. – Гипнотический взгляд Братны все еще преследовал меня.
– Неважно чувствует – на бойню. Менструация – на бойню. Воспаление придатков – на бойню. Плоскостопие – на бойню. Дальтонизм – на бойню. Триппер – в лепрозорий. С вами, бабами, нужно только так…
– С кем же ты останешься? – Мне с трудом удалось поддержать игривый тон Серега.
– А куплю у Вована его “Идеальную женщину” и буду любоваться долгими зимними вечерами.
…“Идеальная женщина”, или “Женщина XXI века”, была последним шедевром Вована Трапезникова, исполненным в стиле наивного “героинового лубка”. Огромная картина, полтора на два метра, во всей красе воспроизвела мечту Трапезникова о подруге жизни каждого мужчины: в центре композиции – маленькая толстая женщина с квадратной головой, упирающейся прямо в пухлый живот мужчины (в отличие от собирательного образа модели, в слегка утрированном мужике легко можно было признать самого Вована). На квадратной голове дамы стояла кружка с пивом, об нее же, как о стойку бара, опирался нарисованный Трапезников. А “идеальная женщина” в это время делала Вовану самый банальный минет. Скабрезная картинка пользовалась большим успехом у мужчин и вызывала ярость женской половины группы. Впечатлительная Ирэн проплакала в гримерке половину смены и в качестве разовой акции неповиновения отказалась работать с Чернышевым, никак не причастным к художествам Вована Трапезникова. Леночка Ганькевич грозилась собственноручно сжечь “Идеальную женщину” вместе с героиновыми запасами Вована, а провокатор Братны пообещал Трапезникову пристроить срамное полотнище на аукцион “Кристи”… Идеальная женщина.
Идеальная женщина, идеальное преступление… Интересно, можно ли назвать убийство Александровой идеальным? И кому понадобилось убивать старую актрису? Бессмысленное убийство, бессмысленнее и не придумаешь. И с этой точки зрения оно идеально. Хотя бы потому, что не преследует никаких целей. Бессмысленность всегда идеальна… Да и если судить по количеству крови – это тоже приближенный к идеальному вариант. Никто не будет испытывать чувство дискомфорта, подтирая загустевшие лужи… А кто вообще подтирает кровь за убитыми?.. Почему я никогда не задумывалась над этим – я, оставившая после себя столько мертвых тел… Вот только к этому убийству я непричастна. Смогу ли я доказать это? Смогу ли я до конца в него поверить? Ведь я не верю, я и сейчас в него не верю.
Я рассматривала лица киношников так, как будто видела их первый раз, – и никогда еще они не казались мне такими милыми, такими обыкновенными, такими беззащитными. Ничего общего с гримеркой, в которой лежит мертвое тело. А с чего я взяла, что должно быть что-то общее?
Я так углубилась в свои мысли, что не заметила появления режиссера. Он был собой даже больше, чем обычно, он слишком старательно играл роль себя самого – раздраженного неожиданным стечением обстоятельств великого Анджея Братны.
– Сворачиваемся на сегодня. Нашей приме нездоровится, – объявил он сбившейся в кучу съемочной группе. – Завтра работаем в обычном режиме, смена заказана с двух.
– Мне помочь? – тотчас же вызвалась сердобольная Ирэн, и Анджей посмотрел на нее почти с ненавистью.
– Не стоит. Все не так страшно. Обыкновенное переутомление.
– Бардак какой-то, – глядя в пространство, сказал Серега Волошко, – и метро еще закрыто. Куда попремся-то, на ночь глядя?
У Сереги был отличный новенький “Фольксваген-Пассат”, еще один неоспоримый аргумент в брачных играх. До того как Волошко попутал бес связаться с Братны, он успел поработать оператором на нескольких кинопроектах НТВ и сколотил неплохой капиталец.
– Тема тебя прихватит. И всех остальных тоже. Тема, единственный водитель, не относящийся к мрачному клану директора группы Кравчука, был нанят именно для этих целей: развозить съемочную группу после ночных смен. После первого же рейса Тему последовательно увольняли все автобусные парки Москвы: он имел обыкновение кардинально менять маршруты общественного транспорта. И переполненный автобус мог легко оказаться вместо подмосковного Зеленограда в Шереметьеве-1, вместо Шаболовки – в районе Выхина, вместо проспекта Вернадского – на “Войковской”. Тема славился страстью к героину, обращением к пассажирам “Вас приветствует “Эйр Франс”. Ну что, ломанулись, смертнички?!” и бесконечным наркотическим бредом за рулем своего “Икаруса”.
Тему привел в съемочную группу апостол героина Трапезников. В свое время Трапезников имел неосторожность сесть в его рейсовый автобус и проследовать с обдолбанным Темой и несчастными пассажирами от улицы Павла Корчагина до дачного поселка Поваровка. Возле Поваровки у Темы кончился бензин и начались крупные неприятности, от которых его и спас всемогущий Братны.
Тема, несомненно, являлся украшением группы, но его услугами пользовались лишь немногие любители острых ощущений… А этих ощущений сегодня ночью и помимо Темы предостаточно.
– Зачем ты всех отпускаешь? – шепотом спросила я.
– Так нужно. Заткнись, умоляю тебя. Пусть они все линяют отсюда, и как можно быстрее.
– Ты с ума сошел! Произошло убийство…
– Если ты еще раз произнесешь это слово вслух… Ничего не произошло, слышишь. Ни для кого ничего не произошло. Пока, во всяком случае…
– Ты собираешься это скрыть?!
– Нет, – поколебавшись, сказал Братны.
– Ты… Ты сообщил об этом?
– Сообщил. В некотором роде.
– Что значит – “в некотором роде”?
– Проводи всех и проследи, чтобы никто не остался. После этого вернешься в гримерку.
– Я не хочу в этом участвовать.
– Ты уже в этом участвуешь.
Он, как всегда, был прав: я в этом участвую, будь все проклято.
– Кассета, – одними губами прошептала я.
– Какая кассета, о чем ты?
– Ирэн забыла видеокассету в гримерке. “Пурпурная роза Каира”.
– Черт, черт, черт! – выругался Братны. – Чертова кукла… Если она сейчас пойдет туда…
Он схватился за голову и заскрипел зубами.
– Бегу! Сделай все, как я просил, Ева, умоляю!…..Спустя полчаса в павильоне не осталось никого, за исключением осветителя Келли: образцово-показательный работник все еще возился с кабелями.
– А вы почему домой не идете? – приветливо спросил он. – Всех же отпустили.
– Не рискую садиться в Темину колымагу.
– Хотите, я провожу вас?
Только этого не хватало! Этот простодушный тип может спутать все карты.
– Нет-нет, спасибо. Я как-нибудь сама.
– Надеюсь, с вашей актрисой ничего серьезного не произошло? – Чертов осветитель присел рядом и принялся за свой бесконечный соленый арахис.
– Ничего серьезного. Легкое недомогание. Возраст, знаете ли…
– Да, я знаю, что такое возраст. Ничего отвратительнее и придумать невозможно. Может быть, я все-таки провожу вас? – Я была готова убить милого рохлю-осветителя, но ограничилась кислой улыбкой:
– Не люблю провожатых.
– У вас очень странная группа. Странная группа и странная картина… Я работал на нескольких, но ваша – самая необычная. Хотя это кино мне не нравится. Современное кино, я хотел сказать. Но не исключаю, что зрителей будет поджидать парочка-другая приятных сюрпризов.
Это уж точно. Пора прекращать ночные павильонные откровения.
– Всего доброго, Келли, спасибо за компанию. Мне нравится болтать с вами. Спокойной ночи.
* * *
…Дверь в гримерку оказалась закрытой. И никаких причитаний, никаких воплей, оглашающих окрестности, – значит, Анджей успел до Ирэн, слава Богу… Страшно подумать, что было бы, если бы Ирэн увидела тело…
Осмотревшись по сторонам, я тихонько поскреблась в нее и услышала сквозь двери приглушенный голос Анджея:
– Кого несет?
– Это я, Ева.
Спустя мгновение я была уже внутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Позволю, еще как позволю, это не потеющий лесоруб Костик Лапицкий – это глава ордена иезуитов.
– Сейчас ты пойдешь на площадку. Пойдешь, как будто ничего не произошло. Настоятельно попросишь не расходиться. Придумай какую угодно причину, самую невинную. У нас этих чертовых невинных причин хоть пруд пруди… Сообразишь что-нибудь по дороге. Я сам позвоню куда следует.
– Это все?
– Все. Ни слова о том, что произошло. Не нужно волновать людей, ты же знаешь кинематографистов, очень нежный человеческий материал, просто филе какое-то. Ты любишь филе? Филе трески, а?
– Что? – Его глаза немного ослабили хватку, и я перевела дух.
– Иди. Ты все поняла. Иди.
Только в коридоре я окончательно пришла в себя. Он не так уж не прав, уговаривала я себя весь короткий отрезок пути до павильона. Он делает то, что сделал бы любой здравомыслящий человек на его месте. Нужно попытаться удержать в узде всю съемочную группу, чтобы не создавать лишних проблем следствию: чуть тепленьких киношников допросят, и…
Что – и?
Если существует убитая, значит, где-то должен существовать и убийца. А если где-то существует убийца – они будут шерстить всех. И ты первая попадешь под этот чес заезжих гастролеров-оперработников. А из всех документов у тебя есть только сляпанный на скорую руку студийный пропуск: именно так оформляются на работу в съемочной группе Братны… Даже фотографии нет. Только теперь я поняла, какой легкой мишенью могу оказаться: сомнительная дамочка с сомнительным, ничем не подтвержденным прошлым. Уйдя в ту ночь от капитана Лапицкого, отказавшись выдать чужую жизнь за свою собственную, я перестала существовать не только как Анна Александрова, но и как Ева. Но ведь и Ева придумана мной самой. Кто бы ни был Братны, он ошибся ненамного: во мне не двойное, а тройное дно.
Тогда я не рассчитывала на долгую жизнь, а быстрой смерти никакие документы не нужны. Могила без опознавательных знаков на северной оконечности любого из кладбищ – вот и все, что она заслуживает. Но конец света неожиданно отказался отложенным, чертов капитан Лапицкий подставил меня и на этот раз… Неужели я так сильно хочу жить, что даже не в состоянии подумать о чужой смерти?.. О чужой смерти, которая так близко?
…На съемочной площадке ничего не изменилось, разве что прибавилось народу. Волошко и Кузьмин возились со светофильтрами, гримерша Ирэн медленно убивала дядю Федора печальным щебетаньем о последнем фильме Вуди Аллена – “Разбирая Гарри”. Ее отравляла мысль, что забытая в гримерке кассета все еще не в ее руках. От этой мысли я похолодела: Ирэн ничего не стоит отправиться за ней прямо сейчас. И если Анджей не закрыл гримерку… А дядя Федор продолжал смотреть на гримершу остановившимися глазами снулой рыбы и держался за тщедушное тельце юпитера. Наверняка дернул в перерыве косячок у Трапезникова, Трапезников мастер подсовывать неокрепшим душам психоделические презенты.
Все были на месте – ассистенты, реквизиторы, осветители: режиссер обожал мастер-классы имени себя, замершая в благоговении, растущая изо дня в день толпа фанатов вдохновляла его. Но кое-кого я все-таки недосчиталась: Леночки Ганькевич, с позором изгнанной из кинематографического рая Анджея Братны.
Обычная предсъемочная ленивая суета, никаких следов волнения, блаженное неведение на лицах. Пройдет не так много времени, и от этого неведения не останется и следа.
– Скоро вы там? – проявил сдержанное неудовольствие Серега Волошко. – Бежит времечко-то, до конца смены не успеем…
– Проблемы с актрисой. – Я не соврала, но и не сказала правды.
Серега сморщился и посмотрел на меня с откровенной неприязнью – за месяц съемок он привык считать, что я являюсь самой уязвимой частью Братны и мне можно высказать все то, что никогда не будет сказано деспотичному гению.
– Вечно у вас… То хер короткий, то рубашка длинная… Говорил же, нужно снимать двужильную молодежь. Или, на крайняк, этих… Чемпионов всемирных игр инвалидов. Что со старухой?
– Неважно себя чувствует. – Гипнотический взгляд Братны все еще преследовал меня.
– Неважно чувствует – на бойню. Менструация – на бойню. Воспаление придатков – на бойню. Плоскостопие – на бойню. Дальтонизм – на бойню. Триппер – в лепрозорий. С вами, бабами, нужно только так…
– С кем же ты останешься? – Мне с трудом удалось поддержать игривый тон Серега.
– А куплю у Вована его “Идеальную женщину” и буду любоваться долгими зимними вечерами.
…“Идеальная женщина”, или “Женщина XXI века”, была последним шедевром Вована Трапезникова, исполненным в стиле наивного “героинового лубка”. Огромная картина, полтора на два метра, во всей красе воспроизвела мечту Трапезникова о подруге жизни каждого мужчины: в центре композиции – маленькая толстая женщина с квадратной головой, упирающейся прямо в пухлый живот мужчины (в отличие от собирательного образа модели, в слегка утрированном мужике легко можно было признать самого Вована). На квадратной голове дамы стояла кружка с пивом, об нее же, как о стойку бара, опирался нарисованный Трапезников. А “идеальная женщина” в это время делала Вовану самый банальный минет. Скабрезная картинка пользовалась большим успехом у мужчин и вызывала ярость женской половины группы. Впечатлительная Ирэн проплакала в гримерке половину смены и в качестве разовой акции неповиновения отказалась работать с Чернышевым, никак не причастным к художествам Вована Трапезникова. Леночка Ганькевич грозилась собственноручно сжечь “Идеальную женщину” вместе с героиновыми запасами Вована, а провокатор Братны пообещал Трапезникову пристроить срамное полотнище на аукцион “Кристи”… Идеальная женщина.
Идеальная женщина, идеальное преступление… Интересно, можно ли назвать убийство Александровой идеальным? И кому понадобилось убивать старую актрису? Бессмысленное убийство, бессмысленнее и не придумаешь. И с этой точки зрения оно идеально. Хотя бы потому, что не преследует никаких целей. Бессмысленность всегда идеальна… Да и если судить по количеству крови – это тоже приближенный к идеальному вариант. Никто не будет испытывать чувство дискомфорта, подтирая загустевшие лужи… А кто вообще подтирает кровь за убитыми?.. Почему я никогда не задумывалась над этим – я, оставившая после себя столько мертвых тел… Вот только к этому убийству я непричастна. Смогу ли я доказать это? Смогу ли я до конца в него поверить? Ведь я не верю, я и сейчас в него не верю.
Я рассматривала лица киношников так, как будто видела их первый раз, – и никогда еще они не казались мне такими милыми, такими обыкновенными, такими беззащитными. Ничего общего с гримеркой, в которой лежит мертвое тело. А с чего я взяла, что должно быть что-то общее?
Я так углубилась в свои мысли, что не заметила появления режиссера. Он был собой даже больше, чем обычно, он слишком старательно играл роль себя самого – раздраженного неожиданным стечением обстоятельств великого Анджея Братны.
– Сворачиваемся на сегодня. Нашей приме нездоровится, – объявил он сбившейся в кучу съемочной группе. – Завтра работаем в обычном режиме, смена заказана с двух.
– Мне помочь? – тотчас же вызвалась сердобольная Ирэн, и Анджей посмотрел на нее почти с ненавистью.
– Не стоит. Все не так страшно. Обыкновенное переутомление.
– Бардак какой-то, – глядя в пространство, сказал Серега Волошко, – и метро еще закрыто. Куда попремся-то, на ночь глядя?
У Сереги был отличный новенький “Фольксваген-Пассат”, еще один неоспоримый аргумент в брачных играх. До того как Волошко попутал бес связаться с Братны, он успел поработать оператором на нескольких кинопроектах НТВ и сколотил неплохой капиталец.
– Тема тебя прихватит. И всех остальных тоже. Тема, единственный водитель, не относящийся к мрачному клану директора группы Кравчука, был нанят именно для этих целей: развозить съемочную группу после ночных смен. После первого же рейса Тему последовательно увольняли все автобусные парки Москвы: он имел обыкновение кардинально менять маршруты общественного транспорта. И переполненный автобус мог легко оказаться вместо подмосковного Зеленограда в Шереметьеве-1, вместо Шаболовки – в районе Выхина, вместо проспекта Вернадского – на “Войковской”. Тема славился страстью к героину, обращением к пассажирам “Вас приветствует “Эйр Франс”. Ну что, ломанулись, смертнички?!” и бесконечным наркотическим бредом за рулем своего “Икаруса”.
Тему привел в съемочную группу апостол героина Трапезников. В свое время Трапезников имел неосторожность сесть в его рейсовый автобус и проследовать с обдолбанным Темой и несчастными пассажирами от улицы Павла Корчагина до дачного поселка Поваровка. Возле Поваровки у Темы кончился бензин и начались крупные неприятности, от которых его и спас всемогущий Братны.
Тема, несомненно, являлся украшением группы, но его услугами пользовались лишь немногие любители острых ощущений… А этих ощущений сегодня ночью и помимо Темы предостаточно.
– Зачем ты всех отпускаешь? – шепотом спросила я.
– Так нужно. Заткнись, умоляю тебя. Пусть они все линяют отсюда, и как можно быстрее.
– Ты с ума сошел! Произошло убийство…
– Если ты еще раз произнесешь это слово вслух… Ничего не произошло, слышишь. Ни для кого ничего не произошло. Пока, во всяком случае…
– Ты собираешься это скрыть?!
– Нет, – поколебавшись, сказал Братны.
– Ты… Ты сообщил об этом?
– Сообщил. В некотором роде.
– Что значит – “в некотором роде”?
– Проводи всех и проследи, чтобы никто не остался. После этого вернешься в гримерку.
– Я не хочу в этом участвовать.
– Ты уже в этом участвуешь.
Он, как всегда, был прав: я в этом участвую, будь все проклято.
– Кассета, – одними губами прошептала я.
– Какая кассета, о чем ты?
– Ирэн забыла видеокассету в гримерке. “Пурпурная роза Каира”.
– Черт, черт, черт! – выругался Братны. – Чертова кукла… Если она сейчас пойдет туда…
Он схватился за голову и заскрипел зубами.
– Бегу! Сделай все, как я просил, Ева, умоляю!…..Спустя полчаса в павильоне не осталось никого, за исключением осветителя Келли: образцово-показательный работник все еще возился с кабелями.
– А вы почему домой не идете? – приветливо спросил он. – Всех же отпустили.
– Не рискую садиться в Темину колымагу.
– Хотите, я провожу вас?
Только этого не хватало! Этот простодушный тип может спутать все карты.
– Нет-нет, спасибо. Я как-нибудь сама.
– Надеюсь, с вашей актрисой ничего серьезного не произошло? – Чертов осветитель присел рядом и принялся за свой бесконечный соленый арахис.
– Ничего серьезного. Легкое недомогание. Возраст, знаете ли…
– Да, я знаю, что такое возраст. Ничего отвратительнее и придумать невозможно. Может быть, я все-таки провожу вас? – Я была готова убить милого рохлю-осветителя, но ограничилась кислой улыбкой:
– Не люблю провожатых.
– У вас очень странная группа. Странная группа и странная картина… Я работал на нескольких, но ваша – самая необычная. Хотя это кино мне не нравится. Современное кино, я хотел сказать. Но не исключаю, что зрителей будет поджидать парочка-другая приятных сюрпризов.
Это уж точно. Пора прекращать ночные павильонные откровения.
– Всего доброго, Келли, спасибо за компанию. Мне нравится болтать с вами. Спокойной ночи.
* * *
…Дверь в гримерку оказалась закрытой. И никаких причитаний, никаких воплей, оглашающих окрестности, – значит, Анджей успел до Ирэн, слава Богу… Страшно подумать, что было бы, если бы Ирэн увидела тело…
Осмотревшись по сторонам, я тихонько поскреблась в нее и услышала сквозь двери приглушенный голос Анджея:
– Кого несет?
– Это я, Ева.
Спустя мгновение я была уже внутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67