Именно звукооператором и именно – на студии научно-популярных фильмов. Прихотливость такого выбора крыса объяснить так и не смогла и потому ограничилась скучным исполнением скучных профессиональных обязанностей: кто, когда и как, где и в каком состоянии видел актрису в последний раз. В основном его интересовало здоровье пропавшей, от этих старых актрис только головная боль, как я вас понимаю, господа кинематографисты… Все синхронно и великодушно втолковали ему, что Александрова в последний день съемок была утомлена, что съемки пришлось отменить, а старуху на директорской машине отвезти домой. Оказалось, крыса успела побеседовать с вахтершей, дежурившей той ночью, и она подтвердила, что Александрова в сопровождении Кравчука и шофера отправилась домой в районе пяти часов утра, выглядела не очень хорошо, хотя и перекинулась с вахтершей парой слов.
Кравчук действительно подстраховался, он блестяще закрыл Братны и защитил фильм от возможных неприятностей, я и сама была готова малодушно поверить, что дело со старухой обстояло именно так, что не было никакого трупа, ведь и вахтерша говорит то же самое… Но как, черт возьми, как он сумел это сделать?..
Покончив с формальностями, крыса осталась на площадке, и с ней тотчас же произошел прискорбный инцидент. К ней, робко жавшейся в уголке павильона и с упоением взирающей на таинство кино, подошли Вован Трапезников и ассистент по съемочной технике Садыков. Оба тотчас же стали задирать очкастого опера, особенно преуспел в этом шпанистый Садыков, который ненавидел чужаков на съемочной площадке.
– Вован, ты только посмотри, – громко обратился он к Трапезникову, – какие у нас тут посетители застенчивые, к стенке жмутся, а потом экспонометры пропадают. И трансфокаторы. И рельсы для тележки, между прочим!
– Застенчивый, говоришь? Застенчивый – все равно что робкий, – наставительно сказал Трапезников. – Робкий – все равно что несмелый, несмелый – все равно что трус, трус – все равно что дезертир, дезертир – все равно что мародер, мародер – все равно что преступник, преступник – все равно что уголовник. Значит – наш человек. А наших людей обижать нельзя. Так что отстань от Человека, а лучше – угости его косячком…
– Надо же! – восхитился классификации Вована Садыков. – И откуда ты только это взял?
– В книжке прочел.
– В какой?
– Серия “Библиотечка “Крокодила”, понял?
Крыса пропустила мимо ушей и издевательства Вована, и пассаж о косячке и даже попыталась строить глазки Даше Костромеевой. А спустя полчаса была выдавлена с площадки безжалостным Кравчуком: “Извините, наш режиссер не любит посторонних в павильоне во время съемок…” – “Да-да, я понимаю, простите, пожалуйста, как только что-нибудь выяснится, мы обязательно вам сообщим. Но лучше, конечно, со временем подать в федеральный розыск…"
Напоследок подружка главного героя Даша Костромеева улыбнулась молодому оперу улыбкой Татьяны Александровой с фотографии пятидесятилетней давности, губки сердечком, мечта курсантов Высшей школы милиции и разведенных сотрудников РУОПов. Но ведь кто-то же оставил фотографию в гримерке?.. Нужно обязательно спросить о ней Кравчука… Если он вообще захочет говорить со мной на эту тему.
…Последние формальности с Александровой были улажены, ее судьба не волновала больше никого, кроме сердобольной Ирэн, вообще склонной к абстрактному гуманизму; теперь об Александровой можно было благополучно забыть – в фильме появилась новая звезда.
И в честь новой звезды в конце смены была устроена грандиозная попойка.
Не пили только трое: Братны, Кравчук и Митяй. Даже Фаина Францевна опрокинула несколько стопок, предварив их витиеватым тостом во славу киноискусства вообще и гениального режиссера Анджея Братны, – грубая лесть сошла ей с рук и была встречена нестройными аплодисментами и лихим посвистом. “Вы такие славные, такие молодые, я и сама чувствую себя рядом с вами помолодевшей, вы такие талантливые, такие красивые”, – вдохновенно врала старуха, по очереди обводя глазами распаренные от выпитой водки, сомнительные рожи членов съемочной группы.
"Звезда родилась! – провозгласил умиленный Вован Трапезников. – И не просто звезда, а идеальная женщина. Женщина XXI века! Ур-ря!!!"
Ко мне подсела чрезвычайно довольная Ирэн:
– Ты не представляешь себе, Ева, это просто сюрреализм какой-то: все обыскала, на всех собак спустила, а нашла ее там же, где положила, – в гримерке… Полтергейст какой-то, сначала с ключами, а теперь вот…
– Поздравляю. – Эта чертова видеокассета не выходила у меня из головы все это время.
Через час упирающуюся старуху уговорили уехать – вам нужно отдохнуть, Фаина Францевна, съемки завтра с утра, – и пьянка покатилась по накатанной колее. Впервые за время работы у Братны мне захотелось напиться вдрызг – давно забытое ощущение, связанное со смертью и чувством вины.
– Смотри не нажрись, – шепотом посоветовал мне Митяй, – я тебя волочь на своем горбу не собираюсь.
– А куда ты денешься? Еще как поволочешь, и в ванне помоешь, если будет такая необходимость, – ласково потрепав его по щеке, сказала я. – А я тебе еще и квартиру облюю в знак особого расположения. Твой миленький атлетический клубешник. Что скажешь?
– Сука!
– Ты тоже мне очень нравишься, милый. – Щеки было явно недостаточно, и я взъерошила Митяю волосы.
– Убери лапы, – процедил он.
– И не подумаю… Не будь таким кретином, расслабься…
– Ты только посмотри на себя, старая шлюха!
– Милый мальчик.
– Потаскуха.
– Красавчик. Породистый кобелек.
– Тварь!
– Душка. Идеальный вариант для койки. – Мне стало весело.
– Стерва…
– Необъезженный жеребчик. Нужно серьезно тобой заняться.
– Дешевка!
– Лучшие яйца спортивного общества “Трудовые резервы”.
– Курва киношная!
– Переходящий сексуальный кубок Международного олимпийского комитета.
– Ты… – на этом красноречие Митяя иссякло, – лучше дерьмо жрать, чем с тобой трахаться.
– Поверь мне, не лучше. Твое здоровье, мальчик. Я подняла рюмку, но выпить так и не успела: только теперь заметила, что за нами наблюдают, – это был рассеянный и немного завистливый взгляд. А спустя минуту к нам подсела и обладательница взгляда – сценаристка Братны Ксения Новотоцкая.
– Выпьем? – спросила она меня, не сводя глаз с Митяя.
– Можно.
Мы чокнулись: я своей наперсточной рюмкой, а Ксения – граненым стаканом с налитой почти до краев водкой. Ксения пила по-мужски: громко и крупными глотками, в этом был особый шик, и это удивительно шло ей. За все время съемок я не заговорила с ней ни разу – она вообще не общалась ни с кем из группы, за исключением разве что Братны и парочки молоденьких ассистентов оператора Сереги Волошко и звукооператора Шуренка Вепрева. Братны полностью удовлетворял ее разбухшую от образов и символов душу, а ассистенты – разбухшее от жратвы и выпивки тело.
– Пишу целыми днями, – абстрактно пожаловалась Ксения, – по пятнадцать часов за чертовым компьютером.
После каннского триумфа “Танцующих теней” с Ксенией произошло то же, что и со всеми, кто работал с Братны, – она стала модной. Модной сценаристкой. И модной женщиной, что было уж совсем невероятно, учитывая ее чрезмерно расплывшуюся фигуру и задорный двойной подбородок. Она давала интервью многочисленным безмозглым журнальчикам, позволяя себе философствовать на темы Кафки и яблочных оладьев, выступала экспертом в многочисленных феминистских ток-шоу и принимала живейшее участие в обсуждении вечных вопросов: “Мужские носки: стирать или не стирать”, “Оральный секс: удовольствие или унижение”. Сейчас, по заказу одного крупного издательства, Новотоцкая работала над книгой “Женщина в мегаполисе: взгляд с двадцать первого этажа”.
– Сочувствую, – проблеяла я.
– Не поверите, щиколотки опухают, ноги – как колоды, уже и в домашние тапочки не влезаю… Не говоря уже о летних платьях. Пашу, как каторжная. Нет времени на личную жизнь и тихое семейное счастье.
– Сочувствую. – Мои ресницы лживо задрожали. От Новотоцкой пахло водкой, потом и агрессивными американскими духами (подарок ассоциации женщин-парфюмеров штата Северная Каролина). Сочувствовать ей не хотелось, да и разговаривать особо тоже.
– Как вам новая актриса? – спросила Новотоцкая.
– А вам?
– Блестящая находка. Правда, это не совсем то, что было в сценарии…
– Это лучше.
– Вы полагаете? – ревниво спросила Ксения.
– Не стоит сравнивать кино и сценарий, – ушла от ответа я.
– А ведь старухе понравился именно сценарий, – самодовольно сказала Ксения, – он просто с ума ее свел. Она ведь мне звонила, настаивала на встрече. Я даже удивилась, как мог попасть рукописный вариант в Дом ветеранов сцены.
– Действительно, как? – Мне было совершенно наплевать, как старуха добыла сценарий.
– Вы же знаете нашу гримершу, Ирэн. Ирэн замужем за Яшей Кляузером, он работает в обувном цехе на студии… А Яша – племянник Бергманихи, сын покойной сестры, она здесь тоже работала в пошивочном цехе, еще при Пырьеве. Кинематографическая семья, ничего не скажешь, – хихикнула Ксения, и ее подбородки заколыхались – Яша с Ирэн как-то ездили навещать старуху, и Ирэн забыла сценарий у нее. Это провидение, что так все сложилось, хотя и прошло по самому сложному варианту. Это как в писательстве, знаете?
– Понятия не имею. Я же не писатель. – Бывший корректор, а ныне преуспевающая сценаристка даже не почувствовала в моем голосе иронии.
– Писатель приходит к тем же прописным истинам, к которым приходят и все остальные. Вот только идет он кружным путем. И этот путь, его траектория, его направление, – и есть самое интересное в писательстве. Это то, что определяет суть профессии. Не что, а как.
Она говорила это, придвинувшись ко мне и подобрав подбородки – репетируешь очередное интервью, толстая мартышка-капуцин, не иначе. И, судя по сдержанному пафосу, это будет программа “Русский век”. Только пусть Андрей Караулов популярно объяснит тебе после съемки, что духи не должны быть такими агрессивными, такими навязчиво-сексуальными. Те духи, которыми пахла шаль мертвой актрисы, были совсем другими, едва уловимыми, в них было тихое отчаяние отвергнутой любви.
Почему я подумала об этом?
Почему я вообще подумала об Александровой именно сейчас? Какая-то фраза из долгого монолога Ксении заставила меня подумать о ней. Уже не прислушиваясь к канареечному щебетанью сценаристки, я наконец-то обнаружила в своей памяти эту ничем не примечательную фразу.
"Ирэн замужем за Яшей Кляузером, он работает в обувном цехе на студии… А Яша – племянник Бергманихи…"
"Очень нетипичное орудие преступления…” “Женщина никогда не будет убивать шилом…"
"А если она – дочь сапожника?” – неудачно пошутил в ту ночь Кравчук.
Дочь сапожника – термин вполне опереточный, годящийся для одноактового балета-миниатюры. Но вот тетя сапожника… Тетя сапожника – вполне реальный персонаж. Вполне реальный персонаж, занявший место другого персонажа… Я вспомнила кровоточащую, неистовую ненависть, которую питала Бергман к Александровой, – эта ненависть может заставить пойти на все…
Абсурд.
– Почему же абсурд? – обиделась Новотоцкая. – Мне это не кажется абсурдом.
Черт возьми, я, кажется, начала разговаривать сама с собой, не хватало только, чтобы сценаристка Братны вот так, походя, возненавидела меня.
– Нет-нет, это вовсе не касается того, о чем вы говорили, – поспешила реабилитироваться я, – по-моему, это довольно неожиданный взгляд на мир….
– Можно кое о чем спросить вас? – Круглое, как луна, лицо Ксении нависло надо мной, она прижалась жаркими водочными губами к моему уху.
– Да, конечно.
– Чем вы приманиваете такие молоденькие, такие аппетитные яички? – скабрезно хихикнув, прошептала Новотоцкая, имея в виду Митяя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Кравчук действительно подстраховался, он блестяще закрыл Братны и защитил фильм от возможных неприятностей, я и сама была готова малодушно поверить, что дело со старухой обстояло именно так, что не было никакого трупа, ведь и вахтерша говорит то же самое… Но как, черт возьми, как он сумел это сделать?..
Покончив с формальностями, крыса осталась на площадке, и с ней тотчас же произошел прискорбный инцидент. К ней, робко жавшейся в уголке павильона и с упоением взирающей на таинство кино, подошли Вован Трапезников и ассистент по съемочной технике Садыков. Оба тотчас же стали задирать очкастого опера, особенно преуспел в этом шпанистый Садыков, который ненавидел чужаков на съемочной площадке.
– Вован, ты только посмотри, – громко обратился он к Трапезникову, – какие у нас тут посетители застенчивые, к стенке жмутся, а потом экспонометры пропадают. И трансфокаторы. И рельсы для тележки, между прочим!
– Застенчивый, говоришь? Застенчивый – все равно что робкий, – наставительно сказал Трапезников. – Робкий – все равно что несмелый, несмелый – все равно что трус, трус – все равно что дезертир, дезертир – все равно что мародер, мародер – все равно что преступник, преступник – все равно что уголовник. Значит – наш человек. А наших людей обижать нельзя. Так что отстань от Человека, а лучше – угости его косячком…
– Надо же! – восхитился классификации Вована Садыков. – И откуда ты только это взял?
– В книжке прочел.
– В какой?
– Серия “Библиотечка “Крокодила”, понял?
Крыса пропустила мимо ушей и издевательства Вована, и пассаж о косячке и даже попыталась строить глазки Даше Костромеевой. А спустя полчаса была выдавлена с площадки безжалостным Кравчуком: “Извините, наш режиссер не любит посторонних в павильоне во время съемок…” – “Да-да, я понимаю, простите, пожалуйста, как только что-нибудь выяснится, мы обязательно вам сообщим. Но лучше, конечно, со временем подать в федеральный розыск…"
Напоследок подружка главного героя Даша Костромеева улыбнулась молодому оперу улыбкой Татьяны Александровой с фотографии пятидесятилетней давности, губки сердечком, мечта курсантов Высшей школы милиции и разведенных сотрудников РУОПов. Но ведь кто-то же оставил фотографию в гримерке?.. Нужно обязательно спросить о ней Кравчука… Если он вообще захочет говорить со мной на эту тему.
…Последние формальности с Александровой были улажены, ее судьба не волновала больше никого, кроме сердобольной Ирэн, вообще склонной к абстрактному гуманизму; теперь об Александровой можно было благополучно забыть – в фильме появилась новая звезда.
И в честь новой звезды в конце смены была устроена грандиозная попойка.
Не пили только трое: Братны, Кравчук и Митяй. Даже Фаина Францевна опрокинула несколько стопок, предварив их витиеватым тостом во славу киноискусства вообще и гениального режиссера Анджея Братны, – грубая лесть сошла ей с рук и была встречена нестройными аплодисментами и лихим посвистом. “Вы такие славные, такие молодые, я и сама чувствую себя рядом с вами помолодевшей, вы такие талантливые, такие красивые”, – вдохновенно врала старуха, по очереди обводя глазами распаренные от выпитой водки, сомнительные рожи членов съемочной группы.
"Звезда родилась! – провозгласил умиленный Вован Трапезников. – И не просто звезда, а идеальная женщина. Женщина XXI века! Ур-ря!!!"
Ко мне подсела чрезвычайно довольная Ирэн:
– Ты не представляешь себе, Ева, это просто сюрреализм какой-то: все обыскала, на всех собак спустила, а нашла ее там же, где положила, – в гримерке… Полтергейст какой-то, сначала с ключами, а теперь вот…
– Поздравляю. – Эта чертова видеокассета не выходила у меня из головы все это время.
Через час упирающуюся старуху уговорили уехать – вам нужно отдохнуть, Фаина Францевна, съемки завтра с утра, – и пьянка покатилась по накатанной колее. Впервые за время работы у Братны мне захотелось напиться вдрызг – давно забытое ощущение, связанное со смертью и чувством вины.
– Смотри не нажрись, – шепотом посоветовал мне Митяй, – я тебя волочь на своем горбу не собираюсь.
– А куда ты денешься? Еще как поволочешь, и в ванне помоешь, если будет такая необходимость, – ласково потрепав его по щеке, сказала я. – А я тебе еще и квартиру облюю в знак особого расположения. Твой миленький атлетический клубешник. Что скажешь?
– Сука!
– Ты тоже мне очень нравишься, милый. – Щеки было явно недостаточно, и я взъерошила Митяю волосы.
– Убери лапы, – процедил он.
– И не подумаю… Не будь таким кретином, расслабься…
– Ты только посмотри на себя, старая шлюха!
– Милый мальчик.
– Потаскуха.
– Красавчик. Породистый кобелек.
– Тварь!
– Душка. Идеальный вариант для койки. – Мне стало весело.
– Стерва…
– Необъезженный жеребчик. Нужно серьезно тобой заняться.
– Дешевка!
– Лучшие яйца спортивного общества “Трудовые резервы”.
– Курва киношная!
– Переходящий сексуальный кубок Международного олимпийского комитета.
– Ты… – на этом красноречие Митяя иссякло, – лучше дерьмо жрать, чем с тобой трахаться.
– Поверь мне, не лучше. Твое здоровье, мальчик. Я подняла рюмку, но выпить так и не успела: только теперь заметила, что за нами наблюдают, – это был рассеянный и немного завистливый взгляд. А спустя минуту к нам подсела и обладательница взгляда – сценаристка Братны Ксения Новотоцкая.
– Выпьем? – спросила она меня, не сводя глаз с Митяя.
– Можно.
Мы чокнулись: я своей наперсточной рюмкой, а Ксения – граненым стаканом с налитой почти до краев водкой. Ксения пила по-мужски: громко и крупными глотками, в этом был особый шик, и это удивительно шло ей. За все время съемок я не заговорила с ней ни разу – она вообще не общалась ни с кем из группы, за исключением разве что Братны и парочки молоденьких ассистентов оператора Сереги Волошко и звукооператора Шуренка Вепрева. Братны полностью удовлетворял ее разбухшую от образов и символов душу, а ассистенты – разбухшее от жратвы и выпивки тело.
– Пишу целыми днями, – абстрактно пожаловалась Ксения, – по пятнадцать часов за чертовым компьютером.
После каннского триумфа “Танцующих теней” с Ксенией произошло то же, что и со всеми, кто работал с Братны, – она стала модной. Модной сценаристкой. И модной женщиной, что было уж совсем невероятно, учитывая ее чрезмерно расплывшуюся фигуру и задорный двойной подбородок. Она давала интервью многочисленным безмозглым журнальчикам, позволяя себе философствовать на темы Кафки и яблочных оладьев, выступала экспертом в многочисленных феминистских ток-шоу и принимала живейшее участие в обсуждении вечных вопросов: “Мужские носки: стирать или не стирать”, “Оральный секс: удовольствие или унижение”. Сейчас, по заказу одного крупного издательства, Новотоцкая работала над книгой “Женщина в мегаполисе: взгляд с двадцать первого этажа”.
– Сочувствую, – проблеяла я.
– Не поверите, щиколотки опухают, ноги – как колоды, уже и в домашние тапочки не влезаю… Не говоря уже о летних платьях. Пашу, как каторжная. Нет времени на личную жизнь и тихое семейное счастье.
– Сочувствую. – Мои ресницы лживо задрожали. От Новотоцкой пахло водкой, потом и агрессивными американскими духами (подарок ассоциации женщин-парфюмеров штата Северная Каролина). Сочувствовать ей не хотелось, да и разговаривать особо тоже.
– Как вам новая актриса? – спросила Новотоцкая.
– А вам?
– Блестящая находка. Правда, это не совсем то, что было в сценарии…
– Это лучше.
– Вы полагаете? – ревниво спросила Ксения.
– Не стоит сравнивать кино и сценарий, – ушла от ответа я.
– А ведь старухе понравился именно сценарий, – самодовольно сказала Ксения, – он просто с ума ее свел. Она ведь мне звонила, настаивала на встрече. Я даже удивилась, как мог попасть рукописный вариант в Дом ветеранов сцены.
– Действительно, как? – Мне было совершенно наплевать, как старуха добыла сценарий.
– Вы же знаете нашу гримершу, Ирэн. Ирэн замужем за Яшей Кляузером, он работает в обувном цехе на студии… А Яша – племянник Бергманихи, сын покойной сестры, она здесь тоже работала в пошивочном цехе, еще при Пырьеве. Кинематографическая семья, ничего не скажешь, – хихикнула Ксения, и ее подбородки заколыхались – Яша с Ирэн как-то ездили навещать старуху, и Ирэн забыла сценарий у нее. Это провидение, что так все сложилось, хотя и прошло по самому сложному варианту. Это как в писательстве, знаете?
– Понятия не имею. Я же не писатель. – Бывший корректор, а ныне преуспевающая сценаристка даже не почувствовала в моем голосе иронии.
– Писатель приходит к тем же прописным истинам, к которым приходят и все остальные. Вот только идет он кружным путем. И этот путь, его траектория, его направление, – и есть самое интересное в писательстве. Это то, что определяет суть профессии. Не что, а как.
Она говорила это, придвинувшись ко мне и подобрав подбородки – репетируешь очередное интервью, толстая мартышка-капуцин, не иначе. И, судя по сдержанному пафосу, это будет программа “Русский век”. Только пусть Андрей Караулов популярно объяснит тебе после съемки, что духи не должны быть такими агрессивными, такими навязчиво-сексуальными. Те духи, которыми пахла шаль мертвой актрисы, были совсем другими, едва уловимыми, в них было тихое отчаяние отвергнутой любви.
Почему я подумала об этом?
Почему я вообще подумала об Александровой именно сейчас? Какая-то фраза из долгого монолога Ксении заставила меня подумать о ней. Уже не прислушиваясь к канареечному щебетанью сценаристки, я наконец-то обнаружила в своей памяти эту ничем не примечательную фразу.
"Ирэн замужем за Яшей Кляузером, он работает в обувном цехе на студии… А Яша – племянник Бергманихи…"
"Очень нетипичное орудие преступления…” “Женщина никогда не будет убивать шилом…"
"А если она – дочь сапожника?” – неудачно пошутил в ту ночь Кравчук.
Дочь сапожника – термин вполне опереточный, годящийся для одноактового балета-миниатюры. Но вот тетя сапожника… Тетя сапожника – вполне реальный персонаж. Вполне реальный персонаж, занявший место другого персонажа… Я вспомнила кровоточащую, неистовую ненависть, которую питала Бергман к Александровой, – эта ненависть может заставить пойти на все…
Абсурд.
– Почему же абсурд? – обиделась Новотоцкая. – Мне это не кажется абсурдом.
Черт возьми, я, кажется, начала разговаривать сама с собой, не хватало только, чтобы сценаристка Братны вот так, походя, возненавидела меня.
– Нет-нет, это вовсе не касается того, о чем вы говорили, – поспешила реабилитироваться я, – по-моему, это довольно неожиданный взгляд на мир….
– Можно кое о чем спросить вас? – Круглое, как луна, лицо Ксении нависло надо мной, она прижалась жаркими водочными губами к моему уху.
– Да, конечно.
– Чем вы приманиваете такие молоденькие, такие аппетитные яички? – скабрезно хихикнув, прошептала Новотоцкая, имея в виду Митяя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67