Рядом со мной же, на скользком краю ванны, стояла початая бутылка водки. Я выпила добрых три четверти и даже не захмелела.
– Может быть, закусь принести? – в который раз спросил Лапицкий. – У меня сало есть.
Я вспомнила свой первый визит к Лапицкому – тогда тоже было сало.
– Не нужно.
– Смотри, а то надерешься.
– Я не пьянею. Ты же сам меня учил.
– Да, я многому тебя учил. А ты хорошо меня отблагодарила.
– Не стоит говорить об этом. Ты был нечестен со мной с самого начала. Неужели ты действительно думал, что тебе удастся слепить из меня законченную суку?
– Самое смешное, что я и сейчас так думаю. Тебе же нравилось делать то, что ты делала, я помню это. Ни у кого из людей, с которыми я работал, не было такой по-настоящему сучьей сути, такого огня в крови. Такого презрения к общепринятой морали. Ведь это была ты, правда?
Неубиенная карта, он прав, то ощущение полноты власти над людьми сводило меня с ума, я помню эту почти животную страсть к вероломной игре, которой я отдавалась целиком. Будь ты проклят. Костя Лапицкий, ты до сих пор не хочешь отступиться.
– Нет. Я не такая. – Он все-таки спровоцировал меня, и я добавила пошлым голосом затрапезной чтицы из затрапезного клуба:
– Я не такая, я жду трамвая, ты любишь толстых, а я худая.
– Ты жива только потому, что я хотел этого. Ты жива только потому, что я тебя прикрыл.
– Напрасно ты меня прикрыл. Я этого не стоила.
– Стоила. Зачем убивать породистое животное, если им можно любоваться в свободное от работы время? А если повезет, то и случить его с кем-нибудь подходящим для улучшения породы.
– Я уже давно не породистое животное. Разве ты не видишь?
– Твои обычные уловки, – уверенно сказал Лапицкий. Неужели он всерьез решил соблазнить меня прошлой жизнью?
– Я пришла к тебе не за этим.
– В этом тоже вся ты. Иметь наглость явиться ко мне после всего, что произошло…
– Я честно отработала на тебя, – сказала я с невесть откуда взявшимся цинизмом, – ведь Леща в свое время вы получили только с моей помощью. И альфафэтапротеин.
– Ну, Лещ нас всех обставил. Чиркнул плавниками и уплыл в небытие. Не без твоей помощи, я так думаю. Скользкий тип, я всегда это подозревал.
– Ты мне нужен. Раз уж ты появился. Эти убийства – мое личное дело.
– Не сомневаюсь, все убийства – твое личное дело. В них ты всегда преуспеваешь.
Я вытащила руку из воды, взяла бутылку водки и сделала несколько крупных глотков.
– Мылом занюхай, – посоветовал мне Лапицкий, – очень хорошее вкусовое сочетание.
– Ты мне нужен. И знаешь почему?
– Догадываюсь.
– Тебе наплевать на то, будет ли доведено расследование до конца или нет. У тебя свой интерес. Ты можешь запросто скрыть от вялого правосудия кое-какие факты, если тебе будет нужно. Ты можешь использовать запрещенные приемы. У тебя что-то есть на Кравчука?
По лицу Лапицкого пробежала тень.
– Нет. С чего ты взяла? Он проходит по делу как свидетель. Все остальные – тоже. Пока.
– Тогда что там делаешь ты?
– Я теперь рядовой оперативный сотрудник, я же говорил тебе. История с тобой вылезла мне боком.
– Оставляю твою ложь на твоей же совести. Я предлагаю тебе сделку.
– Ты – мне? – Лапицкий расхохотался. – Да кем ты себя мнишь? А за сделку с работником правоохранительных органов – сама знаешь.
– Породистым животным, – просто сказала я. – Сейчас у меня есть выход на Кравчука. Рискованный, но есть.
Ведь именно он тебе нужен? И если бы этого убийства актрисы не было, его бы стоило придумать, правда? Может быть, ты его и организовал, чтобы вскрыть группу изнутри?
Видишь, Костик, я тоже не разучилась провоцировать, Анна Александрова, вскормленная тобой, все еще живет во мне…
– С чего ты взяла, что мне нужен Именно он?
– Он бывший чекист. Довольно состоятельный человек. Зачем состоятельному человеку идти директором съемочной группы, пусть даже и такого сногсшибательного режиссера, как Братны. Сплошная головная боль. И потом, он ничего не смыслит в кино, Братны сам везет этот воз.
– Двужильный парень, – заочно одобрил Братны Лапицкий, – и вообще занятная личность. Так окучил наших ребят, что они, бедняги, сами не понимали, что творят. И это серьезные следователи со стажем… Если бы он сказал им, что старуха сама воткнула нож себе в спину или сделала себе харакири, – они бы подтвердили это документально. И сами бы подобрали недостающие улики. Кино его попутало, ясно. Похоже, он и вправду гений, мать его. Во всяком случае, с людьми он может делать все, что угодно.
Я вспомнила магнетические глаза Братны, они могли бы заставить меня сделать что угодно. Они и заставили меня сделать это. Ева отнеслась к этому совершенно безропотно, но вот сучка Анна Александрова – она бы взбунтовалась. Она приревновала бы мир к этому надменному гению.
– Ну, положим, не со всеми. – И я нынешняя не смогла скрыть ревности, ее нотки проскользнули в моем голосе.
– Да ты никак его ревнуешь? – умилился Лапицкий.
– Только в общечеловеческом смысле, – ушла от ответа я.
– А говоришь, что изменилась, – тотчас же уличил меня капитан, – это и есть честолюбивый сучизм в чистом виде.
– Мне наплевать на то, что ты обо мне думаешь.
– Конечно, тебе всегда и на все было наплевать.
– Не всегда, – тихо сказала я и тотчас же вспомнила аккуратно стриженный затылок Митяя в машине. – Сейчас мне не наплевать.
– Что, пепел кобелька стучит в твое сердце? Хотел бы я, чтобы меня так любили.
– Тебя невозможно любить, Лапицкий. Ты поможешь мне?
– Хочешь обменяться информацией? – Он сдался.
– Да. Я рассказываю тебе все, что знаю, а ты – все, что посчитаешь нужным. Потом сложим наши знания. Такой расклад устраивает?
– Допустим.
И я рассказала Лапицкому о первом убийстве, свидетельницей которого была, и о том, как странно повели себя Братны с Кравчуком, как они сделали все, чтобы скрыть следы преступления…
– Ни Братны, ни Кравчук этого не совершали, – я смыла пену с головы и допила остатки водки, – и не могли совершить по определению. Это невыгодно ни тому, ни другому. С Братны все более или менее понятно, главное для него – снять фильм. Но вот Кравчук, что толкнуло его на этот подвиг? Это не дурачки-киношники, готовые жрать идеи Братны в виде салатов, арбузных корок в сахаре и запеканки из телячьих почек. Здесь, как ты говоришь, “магнетизм Братны” пробуксовывает. Здесь у Кравчука свой собственный шкурный интерес. Когда я говорю “здесь” – я имею в виду студию. У меня есть кое-какие предположения на этот счет…
– Конечно же, девочка, у тебя есть предположения на этот счет, кто же сомневается. – Лапицкий почти влюбленно смотрел на меня – сейчас он назовет меня Анной, я поняла это за секунду до того, как он произнес это, и подняла руку, защищаясь:
– Меня зовут Ева. Прошу тебя не забывать об этом.
– Главное, чтобы ты сама помнила, – туманно сказал Лапицкий.
– Я помню, как бы тебе этого ни хотелось.
– А что с убийствами? – наконец-то поинтересовался он.
– Я не думаю, чтобы они были как-то связаны с дражайшим Андреем Юрьевичем. Здесь мы с ним скорее союзники… Ничто не было так невыгодно ему, как чертово необъяснимое убийство. Оно как горящая палка, воткнутая в термитник, оно может все разворошить и заставить мигрировать на новое место…
– Два, – задумчиво поправил меня Лапицкий, – два убийства, не забывай.
– Да.
– Два убийства – это уже многосерийный телефильм. Что ты думаешь по этому поводу, девочка?
– Ничего. То есть я думала, я даже начала связывать концы. С первым было как-то проще, хотя бы потому, что просматривался мотив. Очень зыбкий, скорее из области психиатрии… Сейчас и близко ничего нет…
И я рассказала Лапицкому о своих жалких построениях, о том, как вполне серьезно подозревала в преступлении убитую несколькими днями позже Фаину Францевну Бергман, и о том, что сейчас почва выбита у меня из-под ног…
– Боюсь, что следствие столкнется с теми же проблемами, что и ты, – потеребив подбородок, нахмурился Лапицкий. – Пока не всплывет мотив, оно не двинется с места…
– И никаких улик? – обреченно спросила я. – Я имею в виду – убийство Бергман.
– Никаких.
– Наш эксперт, Арсений Ардальонович Зайцев, сыто отрыгнув после обеда, называет такие убийства интеллектуальными.
– Вы восстановили картину того, что произошло? – О том, что случилось в павильоне, я уже слышала от дяди Федора, но его почти истеричное изложение ничего не стоит по сравнению с четким анализом, который может провести Костик Лапицкий.
– Кой черт, восстановили, – неожиданно выругался капитан, – ты же понимаешь, чем больше псевдосвидетелей, тем больше головных болей.
– А я думала, все обстоит как раз наоборот…
– Ты просто дилетантка. Оптимальный вариант – это когда два или три человека при свете дня видят, как несмышленого ребенка сбивает автомобиль марки “Москвич" – каблук вишневого цвета с надписью “Хлебозавод № I” с номерным знаком “ОТ 675 М” и скрывается с места происшествия. Кто-то из них запомнил марку машины, кто-то – надпись, кто-то, особенно глазастый, – часть номера. Все это складывается, и получается общая картина. Если свидетелей будет больше, то “Москвич-412” вполне может стать “БМВ”, и пойди докажи, что это не так. Коллективные свидетельства – это как коллективный выброс китов на скалы: никакого проку, только загрязнение акватории. И потом, эти твои киношники… Дряннее ничего и придумать нельзя. – Лапицкий поморщился.
– Что так?
– Пустоголовые какие-то. Никто ничего не помнит, никто ничего не может сказать толком, все кивают друг на друга, все легко поддаются внушению. Какой-нибудь черт говорит, что другой черт, когда выключили свет, стоял там-то и там-то. Ты ему пеняешь: “Как же так, господин первый черт, вот ваш товарищ – третий черт говорит, что искомый второй черт стоял не там-то и там-то, а сям-то и сям-то”. – “Так и говорит?” – спрашивает. “Именно так и говорит”. – “А кто еще так говорит?” Ну, и склоняется на сторону большинства. Инстинкт коллективного бессознательного, истина там, где роются все…
– Неужели так безнадежно?
– Пока никакого просвета. Дамы рыдают. Я вспомнила плачущую Ирэн у окна.
– Это Ирэн, гримерша, она родственница покойной Бергман.
– Да знаю я… К сожалению, борьба за наследство отпадает, у старухи было только двенадцать квадратных метров в богадельне. А жаль. Такой милый, такой благовоспитанный повод, любо-дорого взглянуть…
– Что будет с фильмом?
– Не знаю. Это не компетенция следствия. Естественно, на какое-то время съемки придется приостановить. Пока не снимут все показания, не допросят свидетелей… По вашему Братны очередной Каннский фестиваль, говорят, сохнет?
– Что-то вроде того… А сколько человек вообще было в павильоне?
– Пятнадцать, включая группу, актеров и обслуживающий персонал.
– И никто не входил и не выходил? Хоть это-то установить удалось?
– К сожалению, нет. У вас же бардак, как в публичном доме в Амстердаме: заходи – не бойся, выходи – не плачь. Но нужно отдать должное Андрею Юрьевичу Кравчуку, он оперативно организовал площадку после убийства и к трупу никого не подпустил. Старая закалка.
– Он один?
– Нет, там была пара его мальчиков.
Пара его мальчиков, я даже знаю, кто это был. Сеня и Бадри, хотевшие убить меня. И бедный Митяй, хотевший, чтобы я осталась с ним… Мысль о Митяе снова острой иглой прошила сердце, и мне стало холодно в Костиной горячей ванне…
– У тебя еще есть водка? – спросила я.
– Тебе хватит.
– Я же не пьянею.
– Это еще хуже. Перевод натурального зернового продукта.
– Ладно, черт с тобой. Чем ее убили? Ты сказал – “нож в спину”.
– Ну, это фигурально выражаясь. Вообще-то это было специально заточенное шило.
– Так же, как и в случае Александровой… – Я нырнула в ванну и тотчас же выскочила, отплевываясь. – Почему шило?
– Я сказал, специально заточенное шило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Может быть, закусь принести? – в который раз спросил Лапицкий. – У меня сало есть.
Я вспомнила свой первый визит к Лапицкому – тогда тоже было сало.
– Не нужно.
– Смотри, а то надерешься.
– Я не пьянею. Ты же сам меня учил.
– Да, я многому тебя учил. А ты хорошо меня отблагодарила.
– Не стоит говорить об этом. Ты был нечестен со мной с самого начала. Неужели ты действительно думал, что тебе удастся слепить из меня законченную суку?
– Самое смешное, что я и сейчас так думаю. Тебе же нравилось делать то, что ты делала, я помню это. Ни у кого из людей, с которыми я работал, не было такой по-настоящему сучьей сути, такого огня в крови. Такого презрения к общепринятой морали. Ведь это была ты, правда?
Неубиенная карта, он прав, то ощущение полноты власти над людьми сводило меня с ума, я помню эту почти животную страсть к вероломной игре, которой я отдавалась целиком. Будь ты проклят. Костя Лапицкий, ты до сих пор не хочешь отступиться.
– Нет. Я не такая. – Он все-таки спровоцировал меня, и я добавила пошлым голосом затрапезной чтицы из затрапезного клуба:
– Я не такая, я жду трамвая, ты любишь толстых, а я худая.
– Ты жива только потому, что я хотел этого. Ты жива только потому, что я тебя прикрыл.
– Напрасно ты меня прикрыл. Я этого не стоила.
– Стоила. Зачем убивать породистое животное, если им можно любоваться в свободное от работы время? А если повезет, то и случить его с кем-нибудь подходящим для улучшения породы.
– Я уже давно не породистое животное. Разве ты не видишь?
– Твои обычные уловки, – уверенно сказал Лапицкий. Неужели он всерьез решил соблазнить меня прошлой жизнью?
– Я пришла к тебе не за этим.
– В этом тоже вся ты. Иметь наглость явиться ко мне после всего, что произошло…
– Я честно отработала на тебя, – сказала я с невесть откуда взявшимся цинизмом, – ведь Леща в свое время вы получили только с моей помощью. И альфафэтапротеин.
– Ну, Лещ нас всех обставил. Чиркнул плавниками и уплыл в небытие. Не без твоей помощи, я так думаю. Скользкий тип, я всегда это подозревал.
– Ты мне нужен. Раз уж ты появился. Эти убийства – мое личное дело.
– Не сомневаюсь, все убийства – твое личное дело. В них ты всегда преуспеваешь.
Я вытащила руку из воды, взяла бутылку водки и сделала несколько крупных глотков.
– Мылом занюхай, – посоветовал мне Лапицкий, – очень хорошее вкусовое сочетание.
– Ты мне нужен. И знаешь почему?
– Догадываюсь.
– Тебе наплевать на то, будет ли доведено расследование до конца или нет. У тебя свой интерес. Ты можешь запросто скрыть от вялого правосудия кое-какие факты, если тебе будет нужно. Ты можешь использовать запрещенные приемы. У тебя что-то есть на Кравчука?
По лицу Лапицкого пробежала тень.
– Нет. С чего ты взяла? Он проходит по делу как свидетель. Все остальные – тоже. Пока.
– Тогда что там делаешь ты?
– Я теперь рядовой оперативный сотрудник, я же говорил тебе. История с тобой вылезла мне боком.
– Оставляю твою ложь на твоей же совести. Я предлагаю тебе сделку.
– Ты – мне? – Лапицкий расхохотался. – Да кем ты себя мнишь? А за сделку с работником правоохранительных органов – сама знаешь.
– Породистым животным, – просто сказала я. – Сейчас у меня есть выход на Кравчука. Рискованный, но есть.
Ведь именно он тебе нужен? И если бы этого убийства актрисы не было, его бы стоило придумать, правда? Может быть, ты его и организовал, чтобы вскрыть группу изнутри?
Видишь, Костик, я тоже не разучилась провоцировать, Анна Александрова, вскормленная тобой, все еще живет во мне…
– С чего ты взяла, что мне нужен Именно он?
– Он бывший чекист. Довольно состоятельный человек. Зачем состоятельному человеку идти директором съемочной группы, пусть даже и такого сногсшибательного режиссера, как Братны. Сплошная головная боль. И потом, он ничего не смыслит в кино, Братны сам везет этот воз.
– Двужильный парень, – заочно одобрил Братны Лапицкий, – и вообще занятная личность. Так окучил наших ребят, что они, бедняги, сами не понимали, что творят. И это серьезные следователи со стажем… Если бы он сказал им, что старуха сама воткнула нож себе в спину или сделала себе харакири, – они бы подтвердили это документально. И сами бы подобрали недостающие улики. Кино его попутало, ясно. Похоже, он и вправду гений, мать его. Во всяком случае, с людьми он может делать все, что угодно.
Я вспомнила магнетические глаза Братны, они могли бы заставить меня сделать что угодно. Они и заставили меня сделать это. Ева отнеслась к этому совершенно безропотно, но вот сучка Анна Александрова – она бы взбунтовалась. Она приревновала бы мир к этому надменному гению.
– Ну, положим, не со всеми. – И я нынешняя не смогла скрыть ревности, ее нотки проскользнули в моем голосе.
– Да ты никак его ревнуешь? – умилился Лапицкий.
– Только в общечеловеческом смысле, – ушла от ответа я.
– А говоришь, что изменилась, – тотчас же уличил меня капитан, – это и есть честолюбивый сучизм в чистом виде.
– Мне наплевать на то, что ты обо мне думаешь.
– Конечно, тебе всегда и на все было наплевать.
– Не всегда, – тихо сказала я и тотчас же вспомнила аккуратно стриженный затылок Митяя в машине. – Сейчас мне не наплевать.
– Что, пепел кобелька стучит в твое сердце? Хотел бы я, чтобы меня так любили.
– Тебя невозможно любить, Лапицкий. Ты поможешь мне?
– Хочешь обменяться информацией? – Он сдался.
– Да. Я рассказываю тебе все, что знаю, а ты – все, что посчитаешь нужным. Потом сложим наши знания. Такой расклад устраивает?
– Допустим.
И я рассказала Лапицкому о первом убийстве, свидетельницей которого была, и о том, как странно повели себя Братны с Кравчуком, как они сделали все, чтобы скрыть следы преступления…
– Ни Братны, ни Кравчук этого не совершали, – я смыла пену с головы и допила остатки водки, – и не могли совершить по определению. Это невыгодно ни тому, ни другому. С Братны все более или менее понятно, главное для него – снять фильм. Но вот Кравчук, что толкнуло его на этот подвиг? Это не дурачки-киношники, готовые жрать идеи Братны в виде салатов, арбузных корок в сахаре и запеканки из телячьих почек. Здесь, как ты говоришь, “магнетизм Братны” пробуксовывает. Здесь у Кравчука свой собственный шкурный интерес. Когда я говорю “здесь” – я имею в виду студию. У меня есть кое-какие предположения на этот счет…
– Конечно же, девочка, у тебя есть предположения на этот счет, кто же сомневается. – Лапицкий почти влюбленно смотрел на меня – сейчас он назовет меня Анной, я поняла это за секунду до того, как он произнес это, и подняла руку, защищаясь:
– Меня зовут Ева. Прошу тебя не забывать об этом.
– Главное, чтобы ты сама помнила, – туманно сказал Лапицкий.
– Я помню, как бы тебе этого ни хотелось.
– А что с убийствами? – наконец-то поинтересовался он.
– Я не думаю, чтобы они были как-то связаны с дражайшим Андреем Юрьевичем. Здесь мы с ним скорее союзники… Ничто не было так невыгодно ему, как чертово необъяснимое убийство. Оно как горящая палка, воткнутая в термитник, оно может все разворошить и заставить мигрировать на новое место…
– Два, – задумчиво поправил меня Лапицкий, – два убийства, не забывай.
– Да.
– Два убийства – это уже многосерийный телефильм. Что ты думаешь по этому поводу, девочка?
– Ничего. То есть я думала, я даже начала связывать концы. С первым было как-то проще, хотя бы потому, что просматривался мотив. Очень зыбкий, скорее из области психиатрии… Сейчас и близко ничего нет…
И я рассказала Лапицкому о своих жалких построениях, о том, как вполне серьезно подозревала в преступлении убитую несколькими днями позже Фаину Францевну Бергман, и о том, что сейчас почва выбита у меня из-под ног…
– Боюсь, что следствие столкнется с теми же проблемами, что и ты, – потеребив подбородок, нахмурился Лапицкий. – Пока не всплывет мотив, оно не двинется с места…
– И никаких улик? – обреченно спросила я. – Я имею в виду – убийство Бергман.
– Никаких.
– Наш эксперт, Арсений Ардальонович Зайцев, сыто отрыгнув после обеда, называет такие убийства интеллектуальными.
– Вы восстановили картину того, что произошло? – О том, что случилось в павильоне, я уже слышала от дяди Федора, но его почти истеричное изложение ничего не стоит по сравнению с четким анализом, который может провести Костик Лапицкий.
– Кой черт, восстановили, – неожиданно выругался капитан, – ты же понимаешь, чем больше псевдосвидетелей, тем больше головных болей.
– А я думала, все обстоит как раз наоборот…
– Ты просто дилетантка. Оптимальный вариант – это когда два или три человека при свете дня видят, как несмышленого ребенка сбивает автомобиль марки “Москвич" – каблук вишневого цвета с надписью “Хлебозавод № I” с номерным знаком “ОТ 675 М” и скрывается с места происшествия. Кто-то из них запомнил марку машины, кто-то – надпись, кто-то, особенно глазастый, – часть номера. Все это складывается, и получается общая картина. Если свидетелей будет больше, то “Москвич-412” вполне может стать “БМВ”, и пойди докажи, что это не так. Коллективные свидетельства – это как коллективный выброс китов на скалы: никакого проку, только загрязнение акватории. И потом, эти твои киношники… Дряннее ничего и придумать нельзя. – Лапицкий поморщился.
– Что так?
– Пустоголовые какие-то. Никто ничего не помнит, никто ничего не может сказать толком, все кивают друг на друга, все легко поддаются внушению. Какой-нибудь черт говорит, что другой черт, когда выключили свет, стоял там-то и там-то. Ты ему пеняешь: “Как же так, господин первый черт, вот ваш товарищ – третий черт говорит, что искомый второй черт стоял не там-то и там-то, а сям-то и сям-то”. – “Так и говорит?” – спрашивает. “Именно так и говорит”. – “А кто еще так говорит?” Ну, и склоняется на сторону большинства. Инстинкт коллективного бессознательного, истина там, где роются все…
– Неужели так безнадежно?
– Пока никакого просвета. Дамы рыдают. Я вспомнила плачущую Ирэн у окна.
– Это Ирэн, гримерша, она родственница покойной Бергман.
– Да знаю я… К сожалению, борьба за наследство отпадает, у старухи было только двенадцать квадратных метров в богадельне. А жаль. Такой милый, такой благовоспитанный повод, любо-дорого взглянуть…
– Что будет с фильмом?
– Не знаю. Это не компетенция следствия. Естественно, на какое-то время съемки придется приостановить. Пока не снимут все показания, не допросят свидетелей… По вашему Братны очередной Каннский фестиваль, говорят, сохнет?
– Что-то вроде того… А сколько человек вообще было в павильоне?
– Пятнадцать, включая группу, актеров и обслуживающий персонал.
– И никто не входил и не выходил? Хоть это-то установить удалось?
– К сожалению, нет. У вас же бардак, как в публичном доме в Амстердаме: заходи – не бойся, выходи – не плачь. Но нужно отдать должное Андрею Юрьевичу Кравчуку, он оперативно организовал площадку после убийства и к трупу никого не подпустил. Старая закалка.
– Он один?
– Нет, там была пара его мальчиков.
Пара его мальчиков, я даже знаю, кто это был. Сеня и Бадри, хотевшие убить меня. И бедный Митяй, хотевший, чтобы я осталась с ним… Мысль о Митяе снова острой иглой прошила сердце, и мне стало холодно в Костиной горячей ванне…
– У тебя еще есть водка? – спросила я.
– Тебе хватит.
– Я же не пьянею.
– Это еще хуже. Перевод натурального зернового продукта.
– Ладно, черт с тобой. Чем ее убили? Ты сказал – “нож в спину”.
– Ну, это фигурально выражаясь. Вообще-то это было специально заточенное шило.
– Так же, как и в случае Александровой… – Я нырнула в ванну и тотчас же выскочила, отплевываясь. – Почему шило?
– Я сказал, специально заточенное шило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67