– Садись, – сказал Митяй и почему-то распахнул заднюю дверцу. А я так привыкла ездить рядом с ним…
Я поняла – почему – сразу же, как только села в дальний угол салона. Кроме меня и Митяя, в “девятке” был еще и телохранитель Кравчука Сеня. А рядом со мной тотчас же устроился еще один из ребят Кравчука, выполнявший в группе расплывчатые функции водителя, – Бадри, обладатель вальяжного грузинского имени и совершенно обычной, интернационально-европейской морды.
Я не испугалась такому расширенному составу делегации, лишь слегка удивилась.
– Куда едем? – стараясь быть беспечной, спросила я и, не вытаскивая из сумочки всю пачку, нащупала в ней сигарету и достала ее. Бадри, сидевший рядом со мной, галантно поднес зажигалку, демонстрируя отработанные до автоматизма навыки официанта. Должно быть, перед тем как впихнуться в съемочную группу, он проходил стажировку в “Попугае Флобере”.
– На похороны, – вместо Митяя, к которому я обращалась, сказал Сеня В его устах это прозвучало зловеще.
– На похороны? – переспросила я.
– Сегодня хоронят Александрову, – не дав мне по-настоящему испугаться, продолжил телохранитель Кравчука, – все должно быть по-человечески. Раз уж так случилось. У Юрьевича знакомый директор кладбища. Он и за могилой будет присматривать. Известная же была актриса… Шеф тоже подъедет.
Еще один посвященный, но, судя по всему, здесь все посвящены в происшедшее с актрисой, включая Митяя. Как же мало я тебя знаю, мальчик, мой собственный мальчик. А ведь я была почти согласна остаться с тобой, я была почти согласна сказать тебе “да”. “Да, да, да, – говорило мне мое собственное тело, замиравшее в предчувствии его тела, оно и сейчас говорило то же самое, несмотря на присутствие двух угрюмых свидетелей. – Да, почему нет? Ведь ты же хочешь его?” Иначе хотя бы сейчас ты не думала бы о его руках, напряженных и легких, как ветви деревьев, о его икрах, сильных, как греческие колонны, о его груди, утыканной двумя очаровательными факелами сосков, о том, о чем я даже мысленно боюсь произнести вслух без того, чтобы у меня не подкашивались ноги и не становилось пусто в животе. Все ясно, сказал бы сукин сын Лапицкий, фаллос, пенис, член, дальше по списку, ты просто ополоумела от долгого воздержания; или ты просто ополоумела от этого кобелька, так идеально тебе подходящего… Или ты просто открыла для себя оголтелый, ничем не прикрытый секс, ничего не поделаешь, издержки позднего развития…
Так и есть, пока существует это безудержное влечение, ему невозможно противостоять, даже если на самом его дне нет никакого осадка романтической любви.
Странно, что Сеня поехал с нами, а не с Кравчуком, мельком подумала я и тотчас же забыла об этом, представив, куда мы едем. И тут же устыдилась своих крамольных фантазий, связанных с Митяем, его затылок и сейчас покачивался у меня перед глазами. Во всяком случае, ее хотя бы похоронят по-человечески, такого милосердия и сострадания я даже не ожидала от Кравчука. Возможно, он пошел на определенный риск, решив официально похоронить старуху на одном из кладбищ. Или его приятель директор сделает это неофициально и кладбище обогатится еще одной заросшей могилой с деревянной табличкой “Неизвестная”?..
Никто в салоне не разговаривал. Сеня даже включил магнитолу, чтобы тишина не была такой тягостной. От нечего делать он стал крутить ручки настройки, бездумно перескакивая со станции на станцию, – и ни на чем не мог остановиться.
Наконец он поймал “Барселону”. Фредди Меркьюри и Монтсеррат Кабалье.
– О, оставь педрилу, классно поет, – вступился за Меркьюри Бадри. И Сеня успокоился.
В голове у меня царил полный хаос. Барселона, Испания, Дан Сикора, моя любовь к нему совсем не похожа на то острое, почти звериное чувство, которое я испытываю к Митяю… Монтсеррат Кабалье, “Забыть Монтсеррат”, рабочее название фильма, Анджей Братны, две его актрисы, так странно погибшие, на тайные похороны одной из них я еду Почему Кравчук позвал меня? Чтобы я убедилась, что тело будет предано земле по христианскому обычаю, и успокоилась? Я ведь столько раз спрашивала у него об Александровой… И почему Сеня сказал, что и сам Кравчук будет на похоронах? При нынешней ситуации, при том, что случилось сегодня на съемках, это слишком рискованный шаг, нет никакой гарантии, что группу не начнут шерстить. А светиться сейчас с какими-то полулегальными похоронами ему нет никакого резона. Да и сам Кравчук не похож на доблестного рыцаря Айвенго. И на какое кладбище мы едем?.
Все это смущало меня, не вызывало паники, нет, просто смущало. Но я видела перед собой спокойный, коротко стриженный затылок Митяя.
С ним я всегда буду в безопасности.
…На выезде с Варшавки на Кольцевую машина неожиданно чихнула и затихла.
– Что случилось? – недовольно спросил Сеня.
– Черт его знает… Карбюратор барахлит. Две недели как. Все собирался посмотреть, да руки не доходили – Ну да, зато к другому они у тебя доходили! – Сеня обернулся, посмотрел на меня и выразительно хмыкнул. Я не осталась в долгу и так же светски ему улыбнулась.
"И чем ты взяла паренька, профура старая?” – прочла я в его выцветших рыжеватых глазах.
"Чем и все, дурашка”, – ответила я ему таким же наглым взглядом и выпустила струю дыма прямо в лицо.
Митяй вылез из машины, поднял капот и почти наполовину увяз во внутренностях “девятки”.
– Много курите, мамаша, – попенял мне Сеня, – так и загнуться недолго. Сегодня живы, а завтра нет. Одни хлопоты.
– Ну, у нашего уважаемого директора, как только что выяснилось, есть знакомый директор кладбища. Без крыши над головой не останусь, – парировала я.
– Бойкая женщина, – одобрительно сказал Сеня.
– Очень бойкая, – подтвердил Бадри.
– Повезло нашему парню, – подвел итог Сеня. Этот пустой разговор стал уже надоедать мне, когда появился Митяй. Он обошел машину и открыл дверцу с моей стороны. И тотчас же Бадри положил мне руку на колено, нежный прикус, непонятное телодвижение, но очень по-грузински, в стиле продавцов подмерзшего винограда – “Дэвишка, ай, красавица…”. Только этого не хватало. Хорошо, что в салоне темно. Я попыталась отстраниться, но цепкая рука Бадри сжала мое колено еще больнее – это мало походило на бесстыдный флирт. Лучше затихнуть и переждать угрозу в пальцах…
– Чего там? – недовольно спросил Сеня.
– Жиклеры прочистить надо, – терпеливо объяснил Митяй, – у меня в аптечке игла.
– Все у тебя не слава Богу.
– Можешь идти пешком, – отбрил Сеню Митяй и углубился в аптечку. Его рука незаметно нашла мою руку, и от этого легкого касания по моему телу снова пробежала дрожь. Когда же я привыкну к его прикосновениям?.. Но решить, когда же я привыкну, я просто не успела – в мою ладонь лег маленький кусочек бумаги. Ничего себе, любовные записки!.. Его рука снова незаметно пожала мою – теперь в ней была только настойчивость и какое-то отчаяние.
Ты должна прочитать, сказало мне его пожатие. Найди способ, чтобы прочесть. Я подняла глаза и увидела над собой замерзший подбородок Митяя, он все еще искал иглу.
– Черт, не могу найти…
– Свет включи, дурила! – нетерпеливо посоветовал Митяю Сеня. – Теряем время.
Митяй щелкнул выключателем, и в салоне зажегся тусклый свет.
– Пригнись, – односложно бросил мне Митяй, занятый поисками, – куда же я ее сунул?..
Я пригнулась – совершенно естественно – и осторожно развернула крохотный клочок промасленной бумаги. Свет был тусклым, света было мало, но я прочла все, что он написал. Митяй написал это только что, торопливо и неровно, толстыми буквами, очевидно – маслом. В записке было только одно слово: “БЕГИ”.
Беги.
От этого слова у меня похолодело в груди, а Митяй как ни в чем не бывало вытащил из аптечки иглу для каких-то одному ему ведомых жиклеров, снова отчаянно коснулся меня всем телом и захлопнул дверь. Бадри моментально убрал руку с моего колена.
Беги.
Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Значит, случилось что-то серьезное, если Митяй прибегнул к такому способу передачи информации. Все нестыковки этой поездки мгновенно выстроились в одну стройную логическую цепочку. Сеня, никогда не расстававшийся с боссом, вдруг бросает его в самый ответственный момент и едет со мной на какие-то мифические похороны. Сеня утверждает, что сам босс будет присутствовать на похоронах Александровой, хотя более неподходящего момента и придумать невозможно. Скорее всего, когда группа обложена и когда на Братны свалились такие неприятности, он сам может оказаться под пристальным вниманием органов – и Кравчук, бывший чекист, не может этого не понимать.
Все дело во мне.
За Братны можно быть спокойным – он никому не скажет о первом убийстве, с самого начала они бегут в одной упряжке. Я же – темная лошадка, которая движется аллюром сама по себе. Он заключил со мной пакт о ненападении, но кто и когда в мировой истории соблюдал пакты о ненападении? И потом – в тот момент была совершенно иная ситуация. Теперь она осложнилась, более того, второе убийство сделало ее критической, спутало все карты.
Кравчуку есть что скрывать.
И я для него – нежелательный свидетель. И нет гарантии, что я не начну давать показания "Почему вы не заявили о первом убийстве? Какую цель преследовали вы, скрыв первое убийство? Кому охота отвечать на подобные вопросы? А тем более имея вполне респектабельный бизнес и занимая вполне респектабельный особнячок в районе подмосковного пансионата “Лесные дали”. А если копнуть поглубже, могут всплыть самые невероятные подробности, о которых я даже предположить не могу.
И предполагать не стоит.
"Беги”, – написал мне Митяй.
Женщина без документов – кто хватится женщины без документов? Женщина без всякого права на жизнь, облезшая марийская футболка “Фестиваль финно-угорской культуры” и теплые носки не в счет. И пальто, купленное за копейки, тоже. Сомнительный пропуск на “Мосфильм” – даже без фотографии – вот и все, что хоть как-то может подтвердить ее существование. Никто не хватится ее, когда она исчезнет. Ее даже нельзя объявить в федеральный розыск, никому и в голову не придет это сделать.
Я столько раз умирала – пора бы умереть окончательно.
Именно поэтому я здесь. Именно поэтому они здесь.
Вот только Митяй… Пятая колонна в хорошо отрепетированном государстве Кравчука, пятый элемент в моей собственной жизни. Я могла представить, что заставило его написать эту отчаянную записку, – могла, но боялась этого больше всего. Неужели он вот так, с лету, ради седой стареющей женщины, с которой провел всего лишь несколько ничем не примечательных дней и одну безумную ночь, решился сломать свою жизнь? Ведь если это произойдет – у него ничего не останется. И, может статься, не останется его самого. Отступники, даже влюбленные отступники, – самая уязвимая мишень…
Бедный мой, бедный…
Я почувствовала к Митяю запоздалую и потому особенно острую нежность. У меня даже заломило в висках и задрожал подбородок.
Беги.
Я вдруг отчетливо поняла, что останусь с ним, здесь, в машине, что бы ни произошло.
Прошла вечность, и он вернулся.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Сеня.
– Все в порядке.
– Двинули?
– Ага, – односложно ответил Митяй, но так и не включил зажигание. Он так и не включил его…
То, что произошло потом, за считанные мгновения объяснило и без того ясный смысл торопливой записки Митяя. Он с ходу развернулся и заехал гаечным ключом, который до этого держал в левой, опущенной руке, прямо в переносицу Бадри. Это был мощный удар, может быть, чуть смазанный, ведь Митяй не был левшой.
Кровь Бадри брызнула мне в лицо, на затылок Сени, на сиденья, на стекло… Казалось, она залила весь салон.
– Беги! – заорал мне Митяй, пока опешивший Сеня терял секунды. – Беги!..
– Ах ты, сука!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67