"Вы позволите вам помочь?” Конечно же, позволю, куда я денусь?!.
– Это было бы очень любезно… , Интересно, как это выглядит со стороны, я даже улыбнулась про себя абсурду ситуации: вчера этот человек приказал убрать меня, и я осталась жива лишь благодаря жертвенности Митяя… Интересно, что бы было с нами, если бы Сеня оказался чуть менее ловким?.. Должно быть, мы попытались бы уехать, затеряться, исчезнуть в близкой перспективе какого-нибудь иного природного ландшафта, чем не финал романтической драмы? Должно быть, я осталась бы с ним, во всяком случае, мне бы очень хотелось остаться…
Но ничего этого уже не будет.
А человек, сидящий рядом со мной, еще вчера приказал убрать меня. А сегодня мы мило беседуем под аккомпанемент Гайдна. Из симфонического полотна постепенно исчезает звучание инструментов, музыканты задувают свечи и покидают сцену, и скоро останется последняя скрипка…
Что ж, это выглядит очень символично, как раз в духе интеллектуальных убийств, поселившихся на съемочной площадке Братны.
Интересно только, чья скрипка в конце концов останется последней?..
* * *
…Мой несостоявшийся убийца Кравчук помог мне снять крошечную квартирку в Ясеневе.
Наш разговор в машине на студийной стоянке был единственным прорывом в отношениях – с тех пор прошло десять дней, в течение которых мы виделись лишь мельком, – я снова стала ассистенткой режиссера, одной из многих, не очень-то заслуживающей внимания. Изредка его взгляд все-таки выдергивал меня из массовки – иногда он был откровенным, иногда – завуалированным: Кравчук присматривался ко мне. Не исключено, что с течением времени наши отношения будут видоизменяться: я любопытна ему, и чем черт не шутит… Возможно, мне даже удастся быть чем-то полезной Лапицкому. Каким бы безнравственным, ничем не гнушающимся типом ни был Костя, сейчас я на его стороне… Если мне удастся приблизиться к Кравчуку…
Впрочем, так далеко я не заглядывала.
Братны, также как и Кравчука, я видела редко. Он впал в яростную депрессию и, видимо, именно поэтому сделал группе колоссальные выплаты. Это были фантастические деньги для нищего “Мосфильма”. Каждый, включая технический персонал, получил, в зависимости от должности, от десяти до двадцати тысяч.
Все эти деньги планомерно спускались в студийном кафе, где наша группа почти в полном составе заседала с утра до вечера. Здесь мы составили конкуренцию целой отаре безработных актеров, сшивающихся в кафе в поисках ролей для многочисленных милицейских и исторических сериалов. Иногда им фартило, и прямо от стопки водки они отлучались на съемки. Подвыпивший дядя Федор шутил по этому поводу: “Запомни, Ева, все актерские ансамбли всех самых популярных сериалов в полном составе перекочевывают на экран из буфетов”.
Муза сильно преувеличила насчет крыс, да и Кравчук оказался прав – из группы почти никто не ушел, за исключением слабонервного режиссера по монтажу Тропинина. Тропинин проработал на студии много лет, помнил, как погиб актер Урбанский, и был исключительно суеверным человеком.
Возможно, такой сплоченности группы способствовала неожиданно и щедро выплаченная зарплата, но скорее всего все дело было в Братны. Никому не хотелось вылезать из той атмосферы веселого безумия, которая окружала режиссера. Оправившись от первого потрясения, вызванного убийством Бергман, все как-то незаметно истерично повеселели. Самой популярной игрой в группе стала игра в поиски убийцы. Но для буфета она оказалась слишком серьезной, и спустя некоторое время мы перекочевали в маленькую, отлично оборудованную музыкальную студию композитора Богомила Стоянова, находящуюся тут же, на “Мосфильме”. Студия состояла из двух комнат и вполне могла разместить всех желающих.
С самого начала все выглядело вполне безобидно: до тех пор, пока не были утверждены правила. Из них следовало, что убийство не могло быть совершено чужаком, пришлым человеком и что убийцу необходимо искать в самой съемочной группе. Каждый из участников этого следственного эксперимента по очереди становился обвинителем и обвиняемым, каждый искал мотив, каждый пытался оправдаться. Пока игра набирала силу, доказательства вины выглядели уж совсем нелепо и вызывали взрывы хохота: так, Вован Трапезников был обвинен в убийстве старухи только потому, что продавал ей наркотики, а ушлая старуха решила шантажировать его. Серега Волошко был уличен в нелюбви к снимаемому объекту: все знали, что Волошко постоянно склочничал с Братны из-за ракурсов и крупных планов и деспотичный Братны заставлял Серегу искать все новые комбинации светофильтров. Заочно обвинялись Ирэн, редко посещавшая сходки в музыкальной студии Стоянова, и Леночка Ганькевич, не посещавшая их вовсе. Ирэн инкриминировали утаенные от следствия сведения о зарубежных счетах старухи, которыми гримерша, став близкой родственницей покойной, могла воспользоваться. С Леночкой Ганькевич оказалось и того проще: все знали о той любви, которую Леночка испытывала к Братны. Слепое убийство на почве слепой ревности – чем не мотив? Руководствуясь тем же мотивом, Бергман могла пришпилить и Музон.
Еще проще дело обстояло с героинщиком Темой: он мог расправиться со старухой в приступе абстинентного синдрома. У группы осветителей, возглавляемых Келли, тоже могли быть свои причины: как только Бергман появлялась на площадке, сразу же летели все юпитеры и софиты – и самым удивительным было то, что так и было в действительности. С тех пор как Братны утвердил Бергман на роль и она начала сниматься, осветительная техника выходила из строя регулярно.
Дядю Федора обвинили в женоненавистничестве и геронтофобии – и это несказанно польстило молодому хакеру-интеллектуалу. Актеры проходили по одной и той же статье обвинения: Бергман составляла им профессиональную конкуренцию в работе и во влиянии на недосягаемого Братны.
Из всей группы стопроцентное алиби имела только я: меня не было на площадке в день убийства, это признали все. Посему мне досталась роль судьи и по совместительству эксперта. Все это подкреплялось изрядным количеством коньяка, водки, героина и анаши, которыми снабжал всех Вован Трапезников.
Игра оказалась затягивающей: определив статьи обвинения, все коллективно принялись воссоздавать ту атмосферу, которая царила на площадке за несколько минут до того, как погас свет. А также расположение всех фигур на доске и всех предметов в пространстве. Ничего хорошего из этого не получилось: все интуитивно хотели находиться подальше от Бергман на венском стуле в момент убийства. Потом пошли нестыковки со временем: Вован утверждал, что на распределительный шит он потратил не меньше семи-восьми минут, в то время как Садыков говорил о двух-трех: “У тебя, Вован, как у всякого наркомана, совершенно извращенное представление о минутах, равно как и о времени вообще”. Но когда шофер Тема сказал, что он сидел у дверей павильона (Тема действительно любил сидеть именно у дверей, в кресле-качалке, унесенной им из реквизиторского цеха. Это кресло фигурировало в нескольких фильмах Михалкова) и за то время, что Вован и Садыков возились со светом, никто из посторонних не входил и не выходил из павильона, все вдруг поняли, что игра становится серьезной.
Муза попыталась смягчить ситуацию, обвинив Тему в злоупотреблении тяжелыми наркотиками: “Как можно доверять показаниям человека, который сидит на героине?” Все сделали вид, что согласились с ней, хотя и знали, что Тема говорит правду.
Убийство совершил кто-то, кто был на площадке.
Кто-то из своих.
Это открытие лишь придало дополнительный стимул игре. Осознание того, что в группе находится убийца, что он и сейчас играет вместе со всеми в обвинение и защиту, щекотало нервы и делало игру опасной. Теперь никого больше не устраивали смехотворные мотивы. Повод к убийству может быть либо слишком серьезным, либо чересчур невинным, и в обоих случаях его очень трудно определить.
Неизвестно, кто первым выдвинул версию о неполной психической адекватности убийцы – кажется, Келли (да, это был привыкший к витиеватому изложению мыслей осветитель, все другие ограничились бы коротким, но емким словом “маньяк”). Это послужило толчком к анализу различных фобий вообще, а потом плотину прорвало: одуревшие от спиртного и наркотиков киношники вдруг начали анализировать свои собственные комплексы и свое собственное подсознание: на поверхность вытягивались неизжитые, еще детские, страхи и иногда постыдные тайны взрослой жизни. Временами все это напоминало мне сеансы психоанализа и выглядело довольно мрачно.
Первым не выдержал исполнитель главной роли молоденький Володя Чернышев: в один из дней он просто не пришел в студию Богомила и автоматически стал одним из главных обвиняемых. Но дело было не в Чернышеве: меня не покидало смутное чувство, что во всех этих утомительных, полубезумных, многочасовых и многоходовых построениях проглядывает нечто похожее на истину; как будто кто-то подсказывал мне правильный ответ с задней парты, едва заметно артикулируя, вот только расслышать его я не могла.
В какой-то момент все вдруг стали серьезно подозревать и серьезно ненавидеть друг друга. Неизвестно, как далеко бы это зашло, если бы появившийся на студии Братны не объявил нам, что новая актриса найдена и съемки фильма будут возобновлены.
…Братны все-таки удалось отстоять кино.
Даже с его веселой гипнотической властью над людьми сделать это было непросто. Два происшествия в группе: одно исчезновение и одно убийство – это был явный перебор. Такого никто из чиновников-старожилов Госкино и припомнить не мог. Братны откровенно намекали на то, что у него чересчур много недоброжелателей среди менее удачливых коллег по цеху, и особенно в Актерской гильдии. Разнузданное поведение Братны на пробах не осталось безнаказанным: актеры – а среди них было много популярных персонажей светской хроники, – в свое время так унизительно отвергнутые Анджеем, подняли шумиху в прессе. Впрочем, на первый взгляд выглядело это довольно опосредованно и вполне невинно. Так, Ким Сартаков в одном из своих многочисленных интервью женским журналам заявил, что Братны практически профнепригоден, деспотичен и неумен и что его Золотая пальмовая ветвь – всего лишь легкое недоразумение, результат сложных закулисных интриг и очередной поворот причудливой мировой киноконъюнктуры. Кроме того, Сартаков позволил себе усомниться в психическом здоровье Братны, и растиражированный образ режиссера-безумца пошел гулять по страницам прессы. В конце концов его стали туманно обвинять в причастности к смерти одной актрисы и исчезновению другой: одна из скандальных публикаций о съемках фильма так и называлась: “Смерть в кино”. Ругать Братны стало хорошим тоном.
"Мосфильм” стали осаждать журналисты, жаждущие взять интервью. Братны откровенно посылал их, тогда писаки взялись за съемочную группу. Но так же, как и Братны, группа стойко держала оборону. Прокололся лишь один незадачливый шофер Тема, которого ушлый репортер бульварного издания “День: скандалы и сенсации” застал ширяющимся в туалете. Сразу после этого “День…” разразился большой статьей о “героиновом оскале нового русского кино”. Статья имела неожиданный резонанс – на студию нагрянули сотрудники региональной группы по борьбе с наркотиками и попытались произвести шмон в офисе съемочной группы.
Впрочем, эта история закончилась, так и не начавшись.
Братны, используя свое магнетическое влияние на людей как таран, успел обаять всех: от руководителя группы до двух симпатичных овчарок, специально натасканных на поиск наркотиков.
Следствие же по делу об убийстве Бергман продвигалось вяло, пока не зашло в тупик совсем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67