– спросила я, углубившись в меню.
– Не знаю… Мне все равно.
– Вот, например, шашлык по-карски…
– Я не ем мяса.
– Извини, протертого молочного супа в меню нет. Ладно, не злись, сейчас подыщу тебе компромиссный вариант…. Салат из кинзы и свежих помидоров тебя устроит? И сулугуни?
– Да.
– Господи, какой же ты скучный человек! Неужели хотя бы раз в жизни нельзя наплевать на правила? – Я откинулась на спинку и поставила ногу на стул.
– Зато с тобой не соскучишься… Ты бы еще с ботинками на скатерть влезла, – укорил меня Митяй.
– Еще не время, – туманно пообещала я. Я заказала подошедшему официанту множество блюд с потешными и трудно произносимыми грузинскими названиями и две бутылки “Цинандали” – в память о первом визите в “Попугай Флобер”. Официант разлил вино, и, когда он удалился, я подняла бокал:
– Хочу выпить за тебя, Митяй. Ты милый.
– Не очень-то ты разнообразна в эпитетах.
– Да нет, просто ничего, кроме этого, я в тебе не нахожу. Прости.
– А я не нахожу в тебе даже этого.
Боже мой, только сегодня утром я позволила жалкой мысли о том, что я хочу его, уютно устроиться на груди. А еще вчера его тело, так безжалостно и так нежно касавшееся меня, казалось мне таким привлекательным… Он не будет спать с тобой, а ты не будешь спать с ним. Это невозможно…
Как жаль, что это невозможно. Я грустно посмотрела на Митяя и, не говоря ни слова, выпила вино.
– Симпатичная музыка, – виновато сказал Митяй. Музыку можно было назвать какой угодно, только не симпатичной.
– Это Дебюсси. “Послеполуденный отдых фавна”. – Больше всего я боялась, что Митяй спросит “а кто такой Дебюсси?”. Но он не спросил, и мне даже захотелось поцеловать его за это.
Еда была вкусной, а вино легким – легким и смущающим душу одновременно. Под Дебюсси между нами начали рушиться все барьеры, Гайдн ускорил этот процесс, а третья бутылка “Цинандали” довершила дело. Глаза Митяя снова перестали быть уныло голубыми, в них появилась глубина и оттенки всех цветов сразу. Спустя два часа я уже знала о нем все. Он выговаривался так, как будто никто и никогда до этого не давал ему шанса быть услышанным.
– Черт его знает, почему я все это тебе рассказываю, – иногда пытался оправдаться он.
В его жизни не было ничего примечательного, это была самая обыкновенная жизнь, не заполненная ни особыми привязанностями, ни особой любовью. Даже особой морали у него не было, только афоризмы в еженедельнике. Он два раза ломал правую руку, три раза ему вправляли вывихнутое плечо; он перенес сложную операцию на голеностопе и только потому не стал профессиональным спортсменом. Все, что мучило его, ограничивалось мениском и растяжением связок. Ему нравился порядок и темное белье, ему нравились натуральные блондинки с маленькой грудью, это часто не совпадало, потому что все блондинки в его жизни носили пятый размер лифчика.
– А Валентина? – не удержалась я.
– Мне не хотелось бы обсуждать это с тобой.
– Прости, пожалуйста…
Интересно, чем такой парень мог привлечь Кравчука?
И все же в Митяе было что-то такое, что по-настоящему волновало меня. Не голая же физиология, в самом деле!..
Его отец был крупным чиновником в Спорткомитете, а мать одно время тренировала юношескую сборную страны по спортивной гимнастике. Митяй боготворил их. Но тринадцать лет назад они погибли в автомобильной катастрофе. На следующий день после катастрофы четырнадцатилетний Митяй возвращался в Москву из пионерского лагеря. И в метро, уткнувшись в газету “Советский спорт”, которую бегло просматривал сосед, он прочел сообщение о гибели своих родителей.
– Ты не представляешь, что это такое… Летний день, и метро битком набито людьми, все сверкают потными подмышками и утираются платками размером с наволочку. А рядом со мной сидит лысый хрен и читает “Советский спорт”… Я до сих пор помню его ухо… И родимое пятно на щеке. Я просто хотел посмотреть, как сыграл “Спартак”, а увидел эту черную рамку: “Вчера, в автомобильной катастрофе погибли… Национальный олимпийский комитет скорбит…” И потом – они. Ты знаешь, что это такое, узнать о смерти близких из дурацкой газеты в метро? Когда невозможно ни закричать, ни заплакать, только вцепиться в сиденье и думать, что у тебя еще переход с “Белорусской" – кольцевой на “Белорусскую" – радиальную… Ты знаешь, что это такое? Я больше никогда не читал “Советский спорт”, я вообще больше ничего не читал. Почти ничего… Как будто мог увидеть эту рамку еще раз…
Я протянула руку и осторожно сжала ладонь Митяя.
– Что ты… Все в порядке.
Митяй и его старшая сестра разменяли огромную четырехкомнатную квартиру родителей на Тверской-Ямской, и Митяю досталась Якиманка. И спортивные кубки матери, в которые я стряхивала пепел. Прости меня, Митяй…
– Пора уходить, – наконец сказала я.
– Да, наверное. Спасибо за вечер.
– Ну что ты…
Когда официант принес счет, все очарование вечера сошло на нет, а “Цинандали” мгновенно выветрилось из головы: в запредельном кабаке и цены были запредельными. Но я была готова к этому. Митяй выдержал ценовой удар спокойно, он вообще привык держать стойку.
– Я заплачу, – сказал он.
– Нет. Сюда мы приехали по моему приглашению. Так что плачу я.
Митяй с сомнением посмотрел на меня: околачиваясь на студии, в группе Кравчука, он не мог не знать, сколько я зарабатываю. Для того чтобы вот так посидеть с мальчиком в симпатичном кабаке пару-тройку часов, я должна была бы горбатиться три месяца.
– Интересно, чем? – наконец не выдержал он.
– Момент.
Пора было вспомнить вылазки в навороченные бутики и плебейские универмаги. Украденный у Братны “Паркер” вселял в меня уверенность. Внимательно осмотрев внутренности ресторана, я наконец нашла то, что искала, – разудалая компашка нуворишей, потные рожи, запотевшие бутылки с водкой, поросенок, фаршированный икрой.
– Я сейчас приду.
– Ты куда? – почуял неладное Митяй.
– Сиди смирно. Экспроприация экспроприаторов.
– Ты что задумала?.. – Но он уже не успел меня удержать.
Я подошла к столу с компашкой, выбрала жертву и невинно попросила у нее закурить. Жертва посмотрела на меня мутным глазом, но прикурить дала. Через пять минут я уже сидела за своим столиком и на глазах у изумленного Митяя потрошила бумажник: триста долларов и распухшее отделение с рублями. От неожиданности Митяй потерял дар речи.
– Ты.., ты что это сделала?
– Пошерстила буржуа. А что? – Я была абсолютно спокойна. – Не обеднеет.
– Ты воровка?
– Ага. Воровка на доверии.
– На каком, к черту, доверии? Самая банальная карманница!
– Хочешь позвать милицию? Или эту, как ее, – я щелкнула пальцами, – секьюрити?
– Ну, ты и!.. – однако возмущение Митяя куда-то испарилось. – Ты просто меня поражаешь! И часто ты проделываешь такие штучки?
– Не часто. Сегодня – специально для тебя. Показательные выступления. Главное, чтобы тебя не стошнило от твоей же собственной нравственности. Ну что, двинули?
– Да, не стоит здесь задерживаться.
– Очень милое портмоне, – я поднесла кошелек к глазам, – тебе такие не нравятся?
– Спрячь, – сквозь зубы процедил Митяй, – что ты как цыганка на вещевом рынке?
– И кожа отличная, – не унималась я, – произведет большое впечатление на твою невесту. Ничего, что упоминаю всуе ее имя?
– Расплачиваемся и уходим. – Он не злился, наоборот, я еще никогда не видела его таким веселым.
…Возвращаясь к машине, мы хохотали до упаду. Я беспечно выбросила бумажник с остатками денег в первую попавшуюся урну, чем удивила Митяя еще больше.
– Ты чего это?
– Краденые деньги всегда жгут мне руки, мальчик. Я беру ровно столько, сколько мне необходимо. Как и всякое разумное животное.
Он надолго замолк и посмотрел на меня так, как будто видел впервые. Я взъерошила его волосы и поцеловала в щеку.
– Поехали отсюда. Спать хочу.
В машине Митяй долго и сосредоточенно молчал, прежде чем начать со мной разговор. Трогательное единение осталось на дне бокалов с недопитым “Цинандали”, беспричинное веселье тоже прошло, все становилось на свои места.
– Лихо это у тебя получилось. – Прелюдия не предвещала ничего хорошего.
– Лихо получается, когда затаскиваешь в постель красивую женщину, предназначенную вовсе не для тебя. Так сказал мне однажды один человек. – Я откинулась на спинку и закрыла глаза.
Когда-то эту фразу произнес майор ФСБ Олег Мари-лов, погибший на стылом декабрьском шоссе. Я бы могла погибнуть тогда вместе с ним, но осталась жива.
Вот и теперь я жива, а рядом со мной сидит совсем другой мужчина…
– А что с ним потом случилось? С этим человеком?
– Он погиб. – Почему простые слова звучат так мелодраматично: “он погиб”, “он спас мне жизнь”, “он любил меня” – почему сейчас все это вызывает неловкость, как будто меня уличили в чем-то, как будто бы я воспользовалась чужой смертью для того, чтобы возвыситься самой: вот она сидит, седая и не очень хорошо одетая, но в ее жизни что-то было.
Черт возьми, в моей жизни действительно что-то было, но это не сюжет для необязательного разговора с Митяем.
– Прости, – запоздало сказал он, – ты любила этого человека? Ты очень его любила?
Я так и знала! Я нравлюсь ему, я действительно нравлюсь ему, но как примириться с моим свитером, с моим неухоженным лицом, со всем тем, что вызывает раздражение? У меня должно быть что-то, что оправдывает и меня самое, и интерес Митяя ко мне: роковое стечение обстоятельств, роковая страсть или полтора года за кражу в колонии общего режима, например.
– Нет, я не любила его. Просто это был знакомый человек. И все.
Мне не хотелось больше разговаривать, оказывается, я хорошо помню Олега Васильевича, я не забыла его лицо, как не забыла всех остальных лиц. Их уже нет. Они все давно мертвы.
– Понятно. А ты вообще когда-нибудь кого-нибудь любила?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Ну, ты же спрашиваешь у меня о Валентине.
– Я только спросила, спишь ли ты с девушками, вот и все. А на остальное мне плевать. Впрочем, мне и на это наплевать.
– Ты очень странный человек. Если честно, я с подобными женщинами сталкиваюсь впервые.
– С проститутками-неудачницами? Митяй бросил руль:
– Ну что ты за человек?! Все же было хорошо…
– Что – хорошо?
– Провели симпатичный вечер… Я думал… Господи, что я делаю в этой машине, с этим человеком, что я вообще делаю, что я собираюсь делать? Еще несколько месяцев назад, когда была надежда, что люди Лапицкого найдут меня сразу, я ни о чем не беспокоилась. Но теперь… Теперь тоже не стоит беспокоиться, вдруг сказала я себе; обычный для глубокой ночи приступ отчаяния прошел (хоть с этим я научилась справляться). В конце концов, сейчас ты сидишь в “девятке” в качестве подружки “шестерки”. А босс “шестерки” почтительно целует тебе руку, он, должно быть, удачливый респектабельный гангстер. И в крайнем случае его можно шантажировать…
От этой мысли мне стало весело. Пора возвращаться к покинутому Митяю:
– И что же ты думал?
– Я думал… Мы лучше поймем друг друга.
– Зачем?
– Я же говорил. Ты ужасно мне интересна…
– Только и всего? Я думала, ты предложишь мне что-то более оригинальное.
– Я не могу предложить тебе ничего оригинального. Я сам неоригинален.
Что правда, то правда, Митяй. И я снова коснулась его волос:
– Это тебя не портит.
– Я просто хочу понять, кто ты? – Он действительно старался понять – и не мог.
* * *
– ..Ну а теперь расскажи мне, кто я?
– Ты? Ты воришка. Ты украла кошелек, я сам это видел… Что еще ты крадешь? Машины, мотороллеры, побрякушки в Алмазном фонде, апельсины с лотка… Нужно проверить дом. – Он смеется и целует меня в грудь, в несколько шрамов под ключицами, оставшихся от той части жизни, которую я так страстно хотела забыть.
– Это неполный список. Может быть, придумаешь что-нибудь еще? – Я смеюсь и целую его в переносицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Не знаю… Мне все равно.
– Вот, например, шашлык по-карски…
– Я не ем мяса.
– Извини, протертого молочного супа в меню нет. Ладно, не злись, сейчас подыщу тебе компромиссный вариант…. Салат из кинзы и свежих помидоров тебя устроит? И сулугуни?
– Да.
– Господи, какой же ты скучный человек! Неужели хотя бы раз в жизни нельзя наплевать на правила? – Я откинулась на спинку и поставила ногу на стул.
– Зато с тобой не соскучишься… Ты бы еще с ботинками на скатерть влезла, – укорил меня Митяй.
– Еще не время, – туманно пообещала я. Я заказала подошедшему официанту множество блюд с потешными и трудно произносимыми грузинскими названиями и две бутылки “Цинандали” – в память о первом визите в “Попугай Флобер”. Официант разлил вино, и, когда он удалился, я подняла бокал:
– Хочу выпить за тебя, Митяй. Ты милый.
– Не очень-то ты разнообразна в эпитетах.
– Да нет, просто ничего, кроме этого, я в тебе не нахожу. Прости.
– А я не нахожу в тебе даже этого.
Боже мой, только сегодня утром я позволила жалкой мысли о том, что я хочу его, уютно устроиться на груди. А еще вчера его тело, так безжалостно и так нежно касавшееся меня, казалось мне таким привлекательным… Он не будет спать с тобой, а ты не будешь спать с ним. Это невозможно…
Как жаль, что это невозможно. Я грустно посмотрела на Митяя и, не говоря ни слова, выпила вино.
– Симпатичная музыка, – виновато сказал Митяй. Музыку можно было назвать какой угодно, только не симпатичной.
– Это Дебюсси. “Послеполуденный отдых фавна”. – Больше всего я боялась, что Митяй спросит “а кто такой Дебюсси?”. Но он не спросил, и мне даже захотелось поцеловать его за это.
Еда была вкусной, а вино легким – легким и смущающим душу одновременно. Под Дебюсси между нами начали рушиться все барьеры, Гайдн ускорил этот процесс, а третья бутылка “Цинандали” довершила дело. Глаза Митяя снова перестали быть уныло голубыми, в них появилась глубина и оттенки всех цветов сразу. Спустя два часа я уже знала о нем все. Он выговаривался так, как будто никто и никогда до этого не давал ему шанса быть услышанным.
– Черт его знает, почему я все это тебе рассказываю, – иногда пытался оправдаться он.
В его жизни не было ничего примечательного, это была самая обыкновенная жизнь, не заполненная ни особыми привязанностями, ни особой любовью. Даже особой морали у него не было, только афоризмы в еженедельнике. Он два раза ломал правую руку, три раза ему вправляли вывихнутое плечо; он перенес сложную операцию на голеностопе и только потому не стал профессиональным спортсменом. Все, что мучило его, ограничивалось мениском и растяжением связок. Ему нравился порядок и темное белье, ему нравились натуральные блондинки с маленькой грудью, это часто не совпадало, потому что все блондинки в его жизни носили пятый размер лифчика.
– А Валентина? – не удержалась я.
– Мне не хотелось бы обсуждать это с тобой.
– Прости, пожалуйста…
Интересно, чем такой парень мог привлечь Кравчука?
И все же в Митяе было что-то такое, что по-настоящему волновало меня. Не голая же физиология, в самом деле!..
Его отец был крупным чиновником в Спорткомитете, а мать одно время тренировала юношескую сборную страны по спортивной гимнастике. Митяй боготворил их. Но тринадцать лет назад они погибли в автомобильной катастрофе. На следующий день после катастрофы четырнадцатилетний Митяй возвращался в Москву из пионерского лагеря. И в метро, уткнувшись в газету “Советский спорт”, которую бегло просматривал сосед, он прочел сообщение о гибели своих родителей.
– Ты не представляешь, что это такое… Летний день, и метро битком набито людьми, все сверкают потными подмышками и утираются платками размером с наволочку. А рядом со мной сидит лысый хрен и читает “Советский спорт”… Я до сих пор помню его ухо… И родимое пятно на щеке. Я просто хотел посмотреть, как сыграл “Спартак”, а увидел эту черную рамку: “Вчера, в автомобильной катастрофе погибли… Национальный олимпийский комитет скорбит…” И потом – они. Ты знаешь, что это такое, узнать о смерти близких из дурацкой газеты в метро? Когда невозможно ни закричать, ни заплакать, только вцепиться в сиденье и думать, что у тебя еще переход с “Белорусской" – кольцевой на “Белорусскую" – радиальную… Ты знаешь, что это такое? Я больше никогда не читал “Советский спорт”, я вообще больше ничего не читал. Почти ничего… Как будто мог увидеть эту рамку еще раз…
Я протянула руку и осторожно сжала ладонь Митяя.
– Что ты… Все в порядке.
Митяй и его старшая сестра разменяли огромную четырехкомнатную квартиру родителей на Тверской-Ямской, и Митяю досталась Якиманка. И спортивные кубки матери, в которые я стряхивала пепел. Прости меня, Митяй…
– Пора уходить, – наконец сказала я.
– Да, наверное. Спасибо за вечер.
– Ну что ты…
Когда официант принес счет, все очарование вечера сошло на нет, а “Цинандали” мгновенно выветрилось из головы: в запредельном кабаке и цены были запредельными. Но я была готова к этому. Митяй выдержал ценовой удар спокойно, он вообще привык держать стойку.
– Я заплачу, – сказал он.
– Нет. Сюда мы приехали по моему приглашению. Так что плачу я.
Митяй с сомнением посмотрел на меня: околачиваясь на студии, в группе Кравчука, он не мог не знать, сколько я зарабатываю. Для того чтобы вот так посидеть с мальчиком в симпатичном кабаке пару-тройку часов, я должна была бы горбатиться три месяца.
– Интересно, чем? – наконец не выдержал он.
– Момент.
Пора было вспомнить вылазки в навороченные бутики и плебейские универмаги. Украденный у Братны “Паркер” вселял в меня уверенность. Внимательно осмотрев внутренности ресторана, я наконец нашла то, что искала, – разудалая компашка нуворишей, потные рожи, запотевшие бутылки с водкой, поросенок, фаршированный икрой.
– Я сейчас приду.
– Ты куда? – почуял неладное Митяй.
– Сиди смирно. Экспроприация экспроприаторов.
– Ты что задумала?.. – Но он уже не успел меня удержать.
Я подошла к столу с компашкой, выбрала жертву и невинно попросила у нее закурить. Жертва посмотрела на меня мутным глазом, но прикурить дала. Через пять минут я уже сидела за своим столиком и на глазах у изумленного Митяя потрошила бумажник: триста долларов и распухшее отделение с рублями. От неожиданности Митяй потерял дар речи.
– Ты.., ты что это сделала?
– Пошерстила буржуа. А что? – Я была абсолютно спокойна. – Не обеднеет.
– Ты воровка?
– Ага. Воровка на доверии.
– На каком, к черту, доверии? Самая банальная карманница!
– Хочешь позвать милицию? Или эту, как ее, – я щелкнула пальцами, – секьюрити?
– Ну, ты и!.. – однако возмущение Митяя куда-то испарилось. – Ты просто меня поражаешь! И часто ты проделываешь такие штучки?
– Не часто. Сегодня – специально для тебя. Показательные выступления. Главное, чтобы тебя не стошнило от твоей же собственной нравственности. Ну что, двинули?
– Да, не стоит здесь задерживаться.
– Очень милое портмоне, – я поднесла кошелек к глазам, – тебе такие не нравятся?
– Спрячь, – сквозь зубы процедил Митяй, – что ты как цыганка на вещевом рынке?
– И кожа отличная, – не унималась я, – произведет большое впечатление на твою невесту. Ничего, что упоминаю всуе ее имя?
– Расплачиваемся и уходим. – Он не злился, наоборот, я еще никогда не видела его таким веселым.
…Возвращаясь к машине, мы хохотали до упаду. Я беспечно выбросила бумажник с остатками денег в первую попавшуюся урну, чем удивила Митяя еще больше.
– Ты чего это?
– Краденые деньги всегда жгут мне руки, мальчик. Я беру ровно столько, сколько мне необходимо. Как и всякое разумное животное.
Он надолго замолк и посмотрел на меня так, как будто видел впервые. Я взъерошила его волосы и поцеловала в щеку.
– Поехали отсюда. Спать хочу.
В машине Митяй долго и сосредоточенно молчал, прежде чем начать со мной разговор. Трогательное единение осталось на дне бокалов с недопитым “Цинандали”, беспричинное веселье тоже прошло, все становилось на свои места.
– Лихо это у тебя получилось. – Прелюдия не предвещала ничего хорошего.
– Лихо получается, когда затаскиваешь в постель красивую женщину, предназначенную вовсе не для тебя. Так сказал мне однажды один человек. – Я откинулась на спинку и закрыла глаза.
Когда-то эту фразу произнес майор ФСБ Олег Мари-лов, погибший на стылом декабрьском шоссе. Я бы могла погибнуть тогда вместе с ним, но осталась жива.
Вот и теперь я жива, а рядом со мной сидит совсем другой мужчина…
– А что с ним потом случилось? С этим человеком?
– Он погиб. – Почему простые слова звучат так мелодраматично: “он погиб”, “он спас мне жизнь”, “он любил меня” – почему сейчас все это вызывает неловкость, как будто меня уличили в чем-то, как будто бы я воспользовалась чужой смертью для того, чтобы возвыситься самой: вот она сидит, седая и не очень хорошо одетая, но в ее жизни что-то было.
Черт возьми, в моей жизни действительно что-то было, но это не сюжет для необязательного разговора с Митяем.
– Прости, – запоздало сказал он, – ты любила этого человека? Ты очень его любила?
Я так и знала! Я нравлюсь ему, я действительно нравлюсь ему, но как примириться с моим свитером, с моим неухоженным лицом, со всем тем, что вызывает раздражение? У меня должно быть что-то, что оправдывает и меня самое, и интерес Митяя ко мне: роковое стечение обстоятельств, роковая страсть или полтора года за кражу в колонии общего режима, например.
– Нет, я не любила его. Просто это был знакомый человек. И все.
Мне не хотелось больше разговаривать, оказывается, я хорошо помню Олега Васильевича, я не забыла его лицо, как не забыла всех остальных лиц. Их уже нет. Они все давно мертвы.
– Понятно. А ты вообще когда-нибудь кого-нибудь любила?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Ну, ты же спрашиваешь у меня о Валентине.
– Я только спросила, спишь ли ты с девушками, вот и все. А на остальное мне плевать. Впрочем, мне и на это наплевать.
– Ты очень странный человек. Если честно, я с подобными женщинами сталкиваюсь впервые.
– С проститутками-неудачницами? Митяй бросил руль:
– Ну что ты за человек?! Все же было хорошо…
– Что – хорошо?
– Провели симпатичный вечер… Я думал… Господи, что я делаю в этой машине, с этим человеком, что я вообще делаю, что я собираюсь делать? Еще несколько месяцев назад, когда была надежда, что люди Лапицкого найдут меня сразу, я ни о чем не беспокоилась. Но теперь… Теперь тоже не стоит беспокоиться, вдруг сказала я себе; обычный для глубокой ночи приступ отчаяния прошел (хоть с этим я научилась справляться). В конце концов, сейчас ты сидишь в “девятке” в качестве подружки “шестерки”. А босс “шестерки” почтительно целует тебе руку, он, должно быть, удачливый респектабельный гангстер. И в крайнем случае его можно шантажировать…
От этой мысли мне стало весело. Пора возвращаться к покинутому Митяю:
– И что же ты думал?
– Я думал… Мы лучше поймем друг друга.
– Зачем?
– Я же говорил. Ты ужасно мне интересна…
– Только и всего? Я думала, ты предложишь мне что-то более оригинальное.
– Я не могу предложить тебе ничего оригинального. Я сам неоригинален.
Что правда, то правда, Митяй. И я снова коснулась его волос:
– Это тебя не портит.
– Я просто хочу понять, кто ты? – Он действительно старался понять – и не мог.
* * *
– ..Ну а теперь расскажи мне, кто я?
– Ты? Ты воришка. Ты украла кошелек, я сам это видел… Что еще ты крадешь? Машины, мотороллеры, побрякушки в Алмазном фонде, апельсины с лотка… Нужно проверить дом. – Он смеется и целует меня в грудь, в несколько шрамов под ключицами, оставшихся от той части жизни, которую я так страстно хотела забыть.
– Это неполный список. Может быть, придумаешь что-нибудь еще? – Я смеюсь и целую его в переносицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67