Редкий экземпляр, достойный украсить музей криминалистики. Во-первых, очень длинное и очень острое, я такого не видел вообще никогда. Во-вторых, тонкие насечки. По отношению к рукоятке эти насечки расположены под определенным углом, они создают эффект желобков. Человечек падает замертво, но никакой крови.
– Так же, как и в случае с Александровой, – снова повторила я, – и, конечно же, никаких отпечатков пальцев.
– Отчего же, имеются пальчики министра рейхспропаганды Геббельса, Че Гевары и Элеоноры Рузвельт, – ухмыльнулся Лапицкий.
– Ладно тебе… Я всегда догадывалась, что Элеонора Рузвельт – женщина твоей мечты…
– Женщина моей мечты – это ты. Обожаю циничных сук, способных отправить к праотцам кого угодно. Вот только ты кобенишься… Не хочешь поглубже в себя заглянуть. Никогда не надо бояться самого дна, девочка, только так можно обрести почву под ногами…
Конечно же, он знал меня именно такой – циничной сукой. И именно такой я всегда для него и была. Он вложил в меня максимум веселой ярости к миру, на которую был способен сам, и я только один раз дала ему повод думать иначе… То, что он сказал мне сейчас, было каким-то извращенным признанием в извращенной любви, это была страсть наизнанку, не знающая иного выражения. Если так будет продолжаться и дальше, я действительно могу получить пулю в голову. И только потому, что он так и не сможет согласиться с нынешней трактовкой моего образа… Не стоит забывать, что добродушный капитан, сидящий сейчас на полу в вытянутых трико и с чашкой дешевого псевдобразильского кофе, без всякой жалости отправил на тот свет не один десяток человек. Не один десяток, если того требовали интересы дела, которому он фанатично служил. Только на моей памяти их было трое. Еще троих убрала я сама.
Хороша парочка – баран да ярочка. Славная пара – гусь да гагара. Милый дуэт – альт да кларнет. На каждый горшочек – своя крышечка…
– А что с ее вещами? – спросила я только для того, чтобы не думать о нашей мистической связи, о пуповине, которая нас соединила и которую не так-то просто перегрызть.
– А что с вещами? Обыкновенная старушечья сумка. Обыкновенные старушечьи вещи. Пудреница, носовой платок, тушь для ресниц “Ленинград” 1977 года выпуска, валидол – пять таблеток, но-шпа – семь таблеток, пенсионное удостоверение, фотография…
– Фотография? Какая фотография?
– Да ее фотография.
– С родственниками на фоне Фонтана слез в Бахчисарае?
– У тебя извращенные представления. Ну, не совсем фотография…
– Открытка, – сказала я.
– Точно. Открытка. Ты права. Откуда знаешь?
– Не просто открытка. Очень старая открытка. Год эдак пятьдесят первый. – Я уже не слушала Лапицкого.
– Пятьдесят второй, если уж быть совсем точным.
– Как назывался фильм, в котором она играла? Ведь там кадр из фильма, да?
– Не ставь в тупик старика Лапицкого. Там кадр из фильма, точно. Как же он назывался?.. То ли “Крым в дыму”, то ли “Дым в Крыму”… Ага, “Выстрел в лесной чаще”, что-то вроде этого. В роли патриотки Наденьки Гвоздевой – арт. Ф. Бергман. А что?
– Дело в том, что в гримерке, где убили Александрову, кто-то заткнул за угол зеркала одну старую фотографию с молодой Александровой. Там тоже был кадр из фильма, совсем из другого – он назывался “Ключи от Кенигсберга”. И там главную роль играла Татьяна Петровна Александрова.
– Ну, это просто бред какой-то. Или мы имеем дело с маньяком-эстетом, который из любви к этому… – Лапицкий щелкнул пальцами.
– Антониони.
– Да нет…
– Феллини…
– Нет.
– Эльдар Рязанов…
– Еще называй!
– Братья Васильевы, братья Маркс , братья Микки и Акки Каурисмякки , Радж Капур, Акира Куросава, Френсис Форд Коппола, Чарли Чаплин, Лукино Висконти, Вуди Аллен…
– О! Вроде он. Маньяк-эстет из любви к высокому искусству Вуди Аллена убивает представительниц низкого жанра, старых шлюх со стажем. Чем не мотив? На свете до черта людей с протекающей крышей.
– А почему Вуди Аллена? – медленно спросила я.
– Просто так, к примеру.
– Странно. Ты телепат?
– Да я ни одного его фильма не видел. Прочел как-то в программке название – “Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить”, очень порадовался. Фильмец как раз по тому каналу шел, который у меня не ловится.
– Знаешь, а ведь Вуди Аллен – любимый режиссер нашей гримерши Ирэн.
– Ну и на здоровье.
– И в ту ночь… В ту ночь, когда убили Александрову, она оставила кассету в гримерке, как раз с его фильмом. И кассета исчезла.
– Да ладно тебе, исчезла. Какая-то тварь сперла, только и всего.
– Она исчезла, но потом снова появилась. Вместе с фотографией молодой Александровой.
– И ты придаешь этому большое значение?
– Да нет, так просто. К слову.
– Ну, понятно. Долго еще в ванне валяться собираешься?
– Жду, пока ты выйдешь.
– Стесняешься? – Капитан прищурил глаза и потянулся. – С каких это пор ты начала стесняться? Что-то на тебя не похоже…
– Принеси мне, пожалуйста, сигареты. Они в сумке.
– Ладно.
В этом был наивный расчет: сейчас капитан выйдет, и я успею вылезти из ванны и облачиться хотя бы в его халат… Или завернуться в полотенце. Мне страшно не хотелось остаться перед ним унизительно голой, мне хватило и того, что он без стука вперся в ванную, едва я только начала мыться. Странная мысль вдруг посетила меня: Лапицкий ведет себя со мной так же, как вела себя с несчастным целомудренным Митяем я сама: он постоянно провоцирует меня. Но делает это еще более нагло, еще более бесцеремонно. Костик Лапицкий был обаятельным моральным уродом, а я была его порождением, он слишком много вложил в меня, яблочко от яблоньки недалеко падает. Теперь я окончательно поняла, откуда появились во мне все эти развеселые ухваты провинциальной шлюхи.
– Они в боковом кармане, – запоздало добавила я. Костя ухмыльнулся и вышел из ванной, прихватив по дороге не только мои вещички, но и свой сомнительной чистоты халат и огромное полотенце с пальмами “Хэппи Саммер”, на которое я было нацелилась. Так и есть, он выжидает, он снова хочет вызвать к жизни Анну, для которой нагота не значила ничего и которая так бесстыже и так профессионально умела ею пользоваться – почти как тем самым остро заточенным шилом, самым экзотическим орудием убийства.
Ну и черт с тобой. Не зубной же щеткой срам прикрывать, в самом деле.
И я сдалась.
…Когда он вернулся, волоча за собой мою сумку, я сидела голая в пустой ванне, заложив ногу на ногу.
– Выбей мне сигарету. У меня руки мокрые, – независимо сказала я, прикрывая руками грудь.
– Они у тебя не только мокрые, – сочувствие Лапицкого относилась к моим израненным пальцам.
Он вытащил сигарету и вопросительно посмотрел на меня.
– Не прикуришь?
– Куда денусь. – Он прикурил сигарету и вставил ее мне в губы. Я с наслаждением затянулась.
– Тело у тебя не изменилось, – сказал он. – Хоть это радует. И вообще ты хорошо это делаешь. Любо-дорого смотреть.
Он специально напомнил мне нашу вчерашнюю встречу на барже с песком в павильоне “Мосфильма”, он долго следил, как мы с Митяем занимаемся любовью. И он снова хотел уколоть меня этим. Никакого стыда. Чем не девиз для вуайериста со стажем…
– Я рада, что тебе понравилось, – сказала я, с ужасом улавливая в своем голосе интонации ненавистной мне Анны.
– Вот теперь ты становишься похожей на себя. – Он присел на корточки и бесцеремонно вытряхнул содержимое моей сумки на пол. И принялся копаться в нем.
– Эй! Я пока еще не умерла. И моя сумка еще не стала вещественным доказательством. Оставь ее в покое. Но он не слушал меня. И не слышал.
– Если хочешь понять, что в голове женщины, – залезь к ней в сумку, – наставительно сказал он, – хреново же ты жила в последнее время.
В сумке действительно не было ничего выдающегося: несколько пачек “Житана”, копеечная одноразовая зажигалка, купленная за два рубля в киоске возле дома Митяя, простецкий ключ от квартиры Серьги на “Пражской”, пластмассовая щетка для волос и мелкие мятые купюры. И несколько фигурок оригами, которые я взяла у Кравчука во время своего первого визита в “Попугай Флобер”. Мосфильмовский пропуск лежал в кармане моего пальто. И больше ничего.
– Да-а, – крякнул Лапицкий, – ты из тех, кому можно сделать контрольный выстрелов голову совершенно безнаказанно. И по сводкам будешь проходить под кодовым названием “труп неизвестной”. До сих пор без документов шастаешь, а?
– Тебе какое дело?
– Переживаю. Говорил же тебе, не чужие люди… – Его иезуитство становилось невыносимым.
– Я смотрю, слава Великого Инквизитора тебе спать не дает, – показала зубы я.
– А тебе слава Ларошфуко. – Лапицкий взял одну из пачек “Житан Блондз” и с выражением прочел:
– “ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА – НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ”, тоже мне, изобретательница афоризмов. Монтень, “Опыты”.
– Ну-ка, дай сюда! – Совершенно забыв о голой груди, я выскочила из ванны и протянула руку к пачке.
Так и есть. Те же печатные буквы, далеко отстоящие друг от друга, та же шариковая ручка: “ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА – НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ”. Эта коротенькая фраза выглядела гораздо более безобидной, чем первое послание на сигаретной пачке. Она действительно напоминала доморощенный афоризм, Лапицкий прав. И все же от четких печатных букв исходила угроза. К чему она относилась, я не знала. Как не знала и того, получили ли аналогичную записку Братны и Кравчук, или неизвестный мне автор выбрал для странной переписки именно меня.
Еще один привет от человека, который знает об убийствах, по крайней мере, не меньше меня. Я намеренно не рассказала о записках Лапицкому. В них было что-то кокетливо-ненастоящее, как будто человек, писавший их, старался привлечь к себе внимание. Братны прав, вести такую опереточную игру может только тип, работающий в кино. Не очень-то я поверила в случайно оброненную Костей фразу о маньяке – хотя бы потому, что их маниакальность просматривалась чересчур явно. Они не были совершены, они были хорошо обставлены. Ведь только маньяков привлекают ритуальные убийства, как бы говорило каждое из совершенных злодеяний. Да и сами убийства не несут в себе ничего, кроме бессмысленности. Какие комплексы может удовлетворить смерть старых женщин: все удивительно стерильно, никаких надругательств над трупами, никакой крови, тишь, гладь и Божья благодать.
И почему убивают актрис, работающих только у одного режиссера? Это похоже на спланированную акцию.
"ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА – НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ”, мне снова подбросили привет из Зазеркалья, где уже находились две актрисы. “…НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ” означает только то, что игра может быть продолжена.
А если фильм закроют?
– Ты, я смотрю, стала увлекаться традиционными японскими ремеслами, – вытащил меня из куцых размышлений голос Лапицкого, – сад камней еще не завела?
Он выстроил вокруг себя фигурки оригами и задумчиво смотрел на них. От натекшей на пол воды фигурки стремительно портились, скоро бумага полностью пропитается водой, и оригами потеряют всякую привлекательность.
– Эти фигурки делает один наш общий знакомый – Андрей Юрьевич Кравчук, – сказала я.
– Надо же, какой глубокий человек, какой разносторонний человек. С утра над куском бумаги упражняется, а вечером беззащитных женщин заказывает…
Едва приехав к Лапицкому, я рассказала ему обо всем случившемся у Кольцевой дороги.
– Я хочу одеться. – Я вспомнила о своем внешнем виде только тогда, когда почувствовала легкий озноб, идущий от просохшей кожи и влажных волос.
– Сообразила наконец, эксгибиционистка! – довольно засмеялся Лапицкий. – Идем в комнату, я тебе уже постелил.
Мы вернулись в комнату, которая ничуть не изменилась со времени моего последнего визита: те же разваленные полки с книгами по криминалистике, тот же уголок любителя альпийского слалома, те же горнолыжные ботинки над диваном, похожие на болиды “Формулы-1”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Так же, как и в случае с Александровой, – снова повторила я, – и, конечно же, никаких отпечатков пальцев.
– Отчего же, имеются пальчики министра рейхспропаганды Геббельса, Че Гевары и Элеоноры Рузвельт, – ухмыльнулся Лапицкий.
– Ладно тебе… Я всегда догадывалась, что Элеонора Рузвельт – женщина твоей мечты…
– Женщина моей мечты – это ты. Обожаю циничных сук, способных отправить к праотцам кого угодно. Вот только ты кобенишься… Не хочешь поглубже в себя заглянуть. Никогда не надо бояться самого дна, девочка, только так можно обрести почву под ногами…
Конечно же, он знал меня именно такой – циничной сукой. И именно такой я всегда для него и была. Он вложил в меня максимум веселой ярости к миру, на которую был способен сам, и я только один раз дала ему повод думать иначе… То, что он сказал мне сейчас, было каким-то извращенным признанием в извращенной любви, это была страсть наизнанку, не знающая иного выражения. Если так будет продолжаться и дальше, я действительно могу получить пулю в голову. И только потому, что он так и не сможет согласиться с нынешней трактовкой моего образа… Не стоит забывать, что добродушный капитан, сидящий сейчас на полу в вытянутых трико и с чашкой дешевого псевдобразильского кофе, без всякой жалости отправил на тот свет не один десяток человек. Не один десяток, если того требовали интересы дела, которому он фанатично служил. Только на моей памяти их было трое. Еще троих убрала я сама.
Хороша парочка – баран да ярочка. Славная пара – гусь да гагара. Милый дуэт – альт да кларнет. На каждый горшочек – своя крышечка…
– А что с ее вещами? – спросила я только для того, чтобы не думать о нашей мистической связи, о пуповине, которая нас соединила и которую не так-то просто перегрызть.
– А что с вещами? Обыкновенная старушечья сумка. Обыкновенные старушечьи вещи. Пудреница, носовой платок, тушь для ресниц “Ленинград” 1977 года выпуска, валидол – пять таблеток, но-шпа – семь таблеток, пенсионное удостоверение, фотография…
– Фотография? Какая фотография?
– Да ее фотография.
– С родственниками на фоне Фонтана слез в Бахчисарае?
– У тебя извращенные представления. Ну, не совсем фотография…
– Открытка, – сказала я.
– Точно. Открытка. Ты права. Откуда знаешь?
– Не просто открытка. Очень старая открытка. Год эдак пятьдесят первый. – Я уже не слушала Лапицкого.
– Пятьдесят второй, если уж быть совсем точным.
– Как назывался фильм, в котором она играла? Ведь там кадр из фильма, да?
– Не ставь в тупик старика Лапицкого. Там кадр из фильма, точно. Как же он назывался?.. То ли “Крым в дыму”, то ли “Дым в Крыму”… Ага, “Выстрел в лесной чаще”, что-то вроде этого. В роли патриотки Наденьки Гвоздевой – арт. Ф. Бергман. А что?
– Дело в том, что в гримерке, где убили Александрову, кто-то заткнул за угол зеркала одну старую фотографию с молодой Александровой. Там тоже был кадр из фильма, совсем из другого – он назывался “Ключи от Кенигсберга”. И там главную роль играла Татьяна Петровна Александрова.
– Ну, это просто бред какой-то. Или мы имеем дело с маньяком-эстетом, который из любви к этому… – Лапицкий щелкнул пальцами.
– Антониони.
– Да нет…
– Феллини…
– Нет.
– Эльдар Рязанов…
– Еще называй!
– Братья Васильевы, братья Маркс , братья Микки и Акки Каурисмякки , Радж Капур, Акира Куросава, Френсис Форд Коппола, Чарли Чаплин, Лукино Висконти, Вуди Аллен…
– О! Вроде он. Маньяк-эстет из любви к высокому искусству Вуди Аллена убивает представительниц низкого жанра, старых шлюх со стажем. Чем не мотив? На свете до черта людей с протекающей крышей.
– А почему Вуди Аллена? – медленно спросила я.
– Просто так, к примеру.
– Странно. Ты телепат?
– Да я ни одного его фильма не видел. Прочел как-то в программке название – “Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить”, очень порадовался. Фильмец как раз по тому каналу шел, который у меня не ловится.
– Знаешь, а ведь Вуди Аллен – любимый режиссер нашей гримерши Ирэн.
– Ну и на здоровье.
– И в ту ночь… В ту ночь, когда убили Александрову, она оставила кассету в гримерке, как раз с его фильмом. И кассета исчезла.
– Да ладно тебе, исчезла. Какая-то тварь сперла, только и всего.
– Она исчезла, но потом снова появилась. Вместе с фотографией молодой Александровой.
– И ты придаешь этому большое значение?
– Да нет, так просто. К слову.
– Ну, понятно. Долго еще в ванне валяться собираешься?
– Жду, пока ты выйдешь.
– Стесняешься? – Капитан прищурил глаза и потянулся. – С каких это пор ты начала стесняться? Что-то на тебя не похоже…
– Принеси мне, пожалуйста, сигареты. Они в сумке.
– Ладно.
В этом был наивный расчет: сейчас капитан выйдет, и я успею вылезти из ванны и облачиться хотя бы в его халат… Или завернуться в полотенце. Мне страшно не хотелось остаться перед ним унизительно голой, мне хватило и того, что он без стука вперся в ванную, едва я только начала мыться. Странная мысль вдруг посетила меня: Лапицкий ведет себя со мной так же, как вела себя с несчастным целомудренным Митяем я сама: он постоянно провоцирует меня. Но делает это еще более нагло, еще более бесцеремонно. Костик Лапицкий был обаятельным моральным уродом, а я была его порождением, он слишком много вложил в меня, яблочко от яблоньки недалеко падает. Теперь я окончательно поняла, откуда появились во мне все эти развеселые ухваты провинциальной шлюхи.
– Они в боковом кармане, – запоздало добавила я. Костя ухмыльнулся и вышел из ванной, прихватив по дороге не только мои вещички, но и свой сомнительной чистоты халат и огромное полотенце с пальмами “Хэппи Саммер”, на которое я было нацелилась. Так и есть, он выжидает, он снова хочет вызвать к жизни Анну, для которой нагота не значила ничего и которая так бесстыже и так профессионально умела ею пользоваться – почти как тем самым остро заточенным шилом, самым экзотическим орудием убийства.
Ну и черт с тобой. Не зубной же щеткой срам прикрывать, в самом деле.
И я сдалась.
…Когда он вернулся, волоча за собой мою сумку, я сидела голая в пустой ванне, заложив ногу на ногу.
– Выбей мне сигарету. У меня руки мокрые, – независимо сказала я, прикрывая руками грудь.
– Они у тебя не только мокрые, – сочувствие Лапицкого относилась к моим израненным пальцам.
Он вытащил сигарету и вопросительно посмотрел на меня.
– Не прикуришь?
– Куда денусь. – Он прикурил сигарету и вставил ее мне в губы. Я с наслаждением затянулась.
– Тело у тебя не изменилось, – сказал он. – Хоть это радует. И вообще ты хорошо это делаешь. Любо-дорого смотреть.
Он специально напомнил мне нашу вчерашнюю встречу на барже с песком в павильоне “Мосфильма”, он долго следил, как мы с Митяем занимаемся любовью. И он снова хотел уколоть меня этим. Никакого стыда. Чем не девиз для вуайериста со стажем…
– Я рада, что тебе понравилось, – сказала я, с ужасом улавливая в своем голосе интонации ненавистной мне Анны.
– Вот теперь ты становишься похожей на себя. – Он присел на корточки и бесцеремонно вытряхнул содержимое моей сумки на пол. И принялся копаться в нем.
– Эй! Я пока еще не умерла. И моя сумка еще не стала вещественным доказательством. Оставь ее в покое. Но он не слушал меня. И не слышал.
– Если хочешь понять, что в голове женщины, – залезь к ней в сумку, – наставительно сказал он, – хреново же ты жила в последнее время.
В сумке действительно не было ничего выдающегося: несколько пачек “Житана”, копеечная одноразовая зажигалка, купленная за два рубля в киоске возле дома Митяя, простецкий ключ от квартиры Серьги на “Пражской”, пластмассовая щетка для волос и мелкие мятые купюры. И несколько фигурок оригами, которые я взяла у Кравчука во время своего первого визита в “Попугай Флобер”. Мосфильмовский пропуск лежал в кармане моего пальто. И больше ничего.
– Да-а, – крякнул Лапицкий, – ты из тех, кому можно сделать контрольный выстрелов голову совершенно безнаказанно. И по сводкам будешь проходить под кодовым названием “труп неизвестной”. До сих пор без документов шастаешь, а?
– Тебе какое дело?
– Переживаю. Говорил же тебе, не чужие люди… – Его иезуитство становилось невыносимым.
– Я смотрю, слава Великого Инквизитора тебе спать не дает, – показала зубы я.
– А тебе слава Ларошфуко. – Лапицкий взял одну из пачек “Житан Блондз” и с выражением прочел:
– “ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА – НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ”, тоже мне, изобретательница афоризмов. Монтень, “Опыты”.
– Ну-ка, дай сюда! – Совершенно забыв о голой груди, я выскочила из ванны и протянула руку к пачке.
Так и есть. Те же печатные буквы, далеко отстоящие друг от друга, та же шариковая ручка: “ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА – НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ”. Эта коротенькая фраза выглядела гораздо более безобидной, чем первое послание на сигаретной пачке. Она действительно напоминала доморощенный афоризм, Лапицкий прав. И все же от четких печатных букв исходила угроза. К чему она относилась, я не знала. Как не знала и того, получили ли аналогичную записку Братны и Кравчук, или неизвестный мне автор выбрал для странной переписки именно меня.
Еще один привет от человека, который знает об убийствах, по крайней мере, не меньше меня. Я намеренно не рассказала о записках Лапицкому. В них было что-то кокетливо-ненастоящее, как будто человек, писавший их, старался привлечь к себе внимание. Братны прав, вести такую опереточную игру может только тип, работающий в кино. Не очень-то я поверила в случайно оброненную Костей фразу о маньяке – хотя бы потому, что их маниакальность просматривалась чересчур явно. Они не были совершены, они были хорошо обставлены. Ведь только маньяков привлекают ритуальные убийства, как бы говорило каждое из совершенных злодеяний. Да и сами убийства не несут в себе ничего, кроме бессмысленности. Какие комплексы может удовлетворить смерть старых женщин: все удивительно стерильно, никаких надругательств над трупами, никакой крови, тишь, гладь и Божья благодать.
И почему убивают актрис, работающих только у одного режиссера? Это похоже на спланированную акцию.
"ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА – НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ”, мне снова подбросили привет из Зазеркалья, где уже находились две актрисы. “…НЕ ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ИГРУ” означает только то, что игра может быть продолжена.
А если фильм закроют?
– Ты, я смотрю, стала увлекаться традиционными японскими ремеслами, – вытащил меня из куцых размышлений голос Лапицкого, – сад камней еще не завела?
Он выстроил вокруг себя фигурки оригами и задумчиво смотрел на них. От натекшей на пол воды фигурки стремительно портились, скоро бумага полностью пропитается водой, и оригами потеряют всякую привлекательность.
– Эти фигурки делает один наш общий знакомый – Андрей Юрьевич Кравчук, – сказала я.
– Надо же, какой глубокий человек, какой разносторонний человек. С утра над куском бумаги упражняется, а вечером беззащитных женщин заказывает…
Едва приехав к Лапицкому, я рассказала ему обо всем случившемся у Кольцевой дороги.
– Я хочу одеться. – Я вспомнила о своем внешнем виде только тогда, когда почувствовала легкий озноб, идущий от просохшей кожи и влажных волос.
– Сообразила наконец, эксгибиционистка! – довольно засмеялся Лапицкий. – Идем в комнату, я тебе уже постелил.
Мы вернулись в комнату, которая ничуть не изменилась со времени моего последнего визита: те же разваленные полки с книгами по криминалистике, тот же уголок любителя альпийского слалома, те же горнолыжные ботинки над диваном, похожие на болиды “Формулы-1”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67