Шанхайскую войну, например, или еще что-нибудь?
– Вы напали на след ребенка, Сальви?
– Э, если честно, то еще нет. Сказать по правде, я несколько разочарован.
Роснер перебил его:
– У меня для вас есть более веселые новости, ребята.
Репортеры обменялись взглядами; у всех на лице было одинаковое выражение, которое говорило: давно пора, черт возьми.
– Ребенок жив и здоров, – сказал Роснер, сбивая на пол пепел с сигары. – Даю вам личную гарантию, что ребенок в ближайшее время вернется к родителям.
Казалось, даже Спитале и Битз удивлены его словами.
Репортеры принялись закидывать Роснера вопросами, среди которых на этот раз были и трудные, но он поднял руку, чтобы остановить их; на пальцах его засверкали кольца с бриллиантами.
– То, что я говорю, это не просто мое мнение, – сказал он. – Я говорю то, что на самом деле знаю.
– Вы ведете переговоры о возвращении ребенка?
– Если бы я вел их, то, сообщив вам об этом поставил бы их под угрозу, верно? Поэтому давайте сейчас закончим, о'кей? Спасибо, ребята.
Он встал и протиснулся через репортеров, оставив Спитале и Битза отвечать на сложные вопросы. Роснер направился к мужскому туалету; его никто не стал преследовать.
Кроме меня.
Я приехал в Манхэттен в середине утра, чтобы сообщить о своем приезде Фрэнку Уилсону из Налогового управления и встретиться после работы с Брекинриджем. Я собирался провести вечер с адвокатом и чудаковатым доктором Кондоном в доме последнего в Бронксе, ожидая ответа на объявление: «Деньги приготовлены. Джефси», которое сегодня должно было появиться в газете.
В мои планы в Нью-Йорке, кроме всего прочего, входило также знакомство с кабаком Спитале и Битза: я зашел в ресторан, отведал бесплатной закуски, услышал разговоры о предстоящей «пресс-конференции» и проторчал там два часа, прихлебывая пиво и ожидая, когда появится Роснер и компания.
Теперь Микки стоял у писсуара. Помещение, в котором мы находились, было маленькое; я запер дверь на крючок и ждал, когда он закончит. Он повернулся, застегивая ширинку, увидел меня и ухмыльнулся:
– Что, черт возьми, вы здесь делаете. Геллер?
– А как вы думаете, Микки? Наблюдаю за вами.
Он попытался пройти мимо меня.
– Дайте мне пройти.
Я взял его за руку.
– Вы не помыли руки, Микки. Задержитесь ненадолго и помойте их.
Он вырвал руку.
– Не приставай ко мне, коп.
Я загородил ему дорогу.
– Скажите мне, Микки, что это за сказки вы рассказываете о том, что ребенок жив-здоров и может в любую минуту вернуться к родителям?
Он поправил пиджак, пытаясь держаться с достоинством.
– Просто кинул кость этим газетчикам.
– Вы или кто-нибудь из ваших людей ведете переговоры с Капоне?
– Может быть.
Я расстегнул свой пиджак и подбоченился, чтобы он смог увидеть пистолет у меня под мышкой.
– Это не ответ, Микки.
– Да пошел ты! Ты не знаешь, с кем имеешь дело. Ты можешь однажды не проснуться, если попытаешься ставить палки мне в колеса.
Я схватил его за лацканы пиджака.
– Полегче на поворотах, ты, грязный гаденыш. Говори, а не то я сейчас пущу тебе кровь.
– Пустишь кровь?
– А как ты думал?
Роснер облизал губы и сказал:
– Я ни черта не знаю, будь оно все проклято! А теперь оставь меня в покое. Геллер, иначе я скажу Линдбергу, что ты мне угрожаешь.
Я неохотно отпустил его пиджак.
– Скажи ему, – сказал я. – А я объясню ему, почему я делал это.
Я дал ему уйти. Он так и не помыл руки.
Еще раньше я встретился с Уилсоном; этому сотруднику министерства финансов тоже почти нечего было сказать мне: никаких новостей о пропавшем человеке Капоне Бобе Конрое; агент О'Рурке сумел внедриться в спиритическую церковь Маринелли-Сивеллы, но еще ничего путного сообщить не мог.
Я рассказал агенту Уилсону о Кондоне, и он был взбешен тем, что Линдберг не привлек его к участию в плане, связанном с профессором.
– Может, вам следует понаблюдать за этим профессором, – сказал я. – Не исключено, что он связан с этими спиритами, если, конечно, вы не думаете, что сестра Сара на самом деле выудила имя «Джефси» у мира духов.
– Бронкс и Гарлем находятся совсем рядом, – задумчиво проговорил Уилсон. – Для того чтобы попасть из одного района в другой, не требуется планшетка для спиритических сеансов.
– Если Линдберг узнает, что я дал вам эти сведения, то я сразу стану персоной нон грата. Поэтому держите эту информацию при себе.
* * *
Кондон проживал в районе Бронкса под названием Бедфорд Парк, что к западу от Вебстер Авеню, в скромном, обшитом вагонкой белом двухэтажном доме на тихой, окаймленной деревьями Декатур Авеню. К дому примыкали кустарниковые насаждения, и тщательно ухоженный газон перед ними был припорошен снегом.
Было почти шесть часов, когда я поднялся на крыльцо дома Кондона и постучался в дверь со вставкой из цветного стекла. Темнота уже опустилась на Бронкс – самое прекрасное в мире место! – и ночной воздух был морозным. Я уже собирался постучаться еще раз, когда дверь открыла приятная темноглазая и темноволосая женщина лет двадцати пяти; внимательно вглядываясь в меня, она поинтересовалась, кто я такой.
– Детектив Геллер, – сказал я, намеренно умолчав, к какому полицейскому управлению я прикреплен. – Меня ждут.
Она устало кивнула и открыла дверь шире.
Стараясь сделать это как можно незаметнее, я разглядывал аккуратные линии ее тела под коричневым платьем с белым воротником.
– А вы кто будете?
Она насмешливо улыбнулась:
– Во-первых, я замужем. Во-вторых, я дочь доктора Кондона и зовут меня Майра. И в-третьих, все это дело вызывает у меня отвращение.
– Ну, что касается последнего, то мы с вами сходимся во мнении, – сказал я, подавая ей шляпу и пальто, которые, как мне показалось, она не особенно была расположена брать. Мы оказались в передней, откуда лестница вела наверх. Она равнодушно провела меня через хорошо, но не роскошно обставленную, старомодного вида общую комнату, устланную коврами. Потом она позвала меня в соседнюю гостиную, где рояль, словно чья-то бабушка, был покрыт пестрой шалью; на застеленной парчой кушетке сидели профессор и приятного вида пухлая женщина лет шестидесяти семи в цветастом ситцевом платье и с озабоченным выражением лица.
Кондон погладил ее по руке и сказал:
– Ну, полно, полно... Майра... тебе нечего беспокоиться.
– Я думал, это вы Майра, – прошептал я своей хозяйке поневоле.
– Это моя мать, – вежливо сказала она. – Меня назвали в ее честь.
– О, – сказал я, так как больше сказать было нечего.
Она села на кушетку возле своих родителей и положила ногу на ногу, поправив платье так, чтобы я не заметил, какие они у нее красивые.
– Добрый вечер, детектив, – произнес Кондон загробным голосом.
– Добрый вечер, профессор, – сказал я. – Добрый вечер, мэм. Рад с вами познакомиться.
Кондон, что было для него несвойственно, опустил формальности.
– Миссис Кондон незадолго до вашего прихода ответила на их звонок.
Я пододвинул себе стул; судя по виду, на нем могла сидеть и есть торт еще Мария Антуанетта.
– Пожалуйста, расскажите мне об этом, – обратился я к миссис Кондон.
– Кто-то позвонил и позвал моего мужа, – проговорила она теплым контральто, окрашенным беспокойным вибрато. – Это было примерно в полдень.
– Мужчина или женщина? – спросил я.
– Мужчина. Я сказала ему, что мой муж читает лекцию и придет домой между шестью и семью часами. Он сказал, что позвонит еще раз около семи. – Она взглянула на профессора, у которого на лице было выражение больной коровы. – Он сказал, чтобы ты находился дома и ждал звонка, дорогой.
Кондон сделал умное лицо и спросил:
– А как его звали?
– Но дорогой, он не назвал своего имени. Вот черт.
– Ваше объявление «Деньги приготовлены» опубликовано в утреннем выпуске, – сказал я. – Довольно быстро сработали.
Кондон прищурился, напряженно о чем-то размышляя.
– Значит, вы думаете, – наконец сказал он, – что этот звонок был ответом похитителей на мое объявление?
Я вздохнул.
– Что вы, профессор. Это только предположение.
Ирония в моем голосе осталась незамеченной доктором и миссис Кондон, зато Майра-младшая улыбнулась мне невеселой улыбкой.
– Папа, – сказала дочь, наклонившись вперед, – мне не меньше других хочется видеть, как этот ребенок вернется к своим родителям. Но не думаешь ли ты, что тебе нужна отказаться от участия в этом и предоставить возможность кому-нибудь другому занять твое место посредника?
Он приподнял подбородок. Дать бы ему по этому подбородку, подумал я.
– Я поклялся, что доведу это дело до самого конца.
– Но рапа, ты уже немолод. Для тебя опасно...
– Давай не будем об этом думать, – сказал он. – Когда наступит такое время, что уважаемый человек не сможет выходить из своего собственного дома только потому, что пытается помочь одному из величайших героев всех времен, тогда... тогда я не захочу жить ни дня больше.
Он что, пытается меня развеселить?
– С вами все в порядке, миссис Кондон? – спросил я.
– Да. Спасибо. Я не расслышала вашего имени, молодой человек.
– Меня зовут Натан Геллер. Я полицейский из Чикаго. Я благодарен вам за гостеприимство.
– Честно говоря, – сказала она, прижав руку к изрядной груди, – я была несколько шокирована. К счастью, Майра осталась у нас и приготовила замечательный ужин. Его хватит на всех.
Я повернулся к Майре:
– Вы здесь не живете?
– Нет, – сказала она с натянутой улыбкой на лице, с той улыбкой, которая отрицает саму себя.
– Это похоже на маленькую Майру, – сказал Кондон. – Хотя она категорически против того, чтобы я принимал участие в этом деле, она тем не менее приехала ко мне сюда в Бронкс, чтобы взять на себя часть моих повседневных дел.
– Например, каких? – спросил я ее.
– Сегодня отец получил несколько сот писем, – сказала она, – в ответ на свое письмо редактору «Хоум Ньюз». И так каждый день с тех пор, как это письмо опубликовали.
– Вам следует сохранить эти письма и передать их копам, – сказал я.
– Вы имеете в виду полковника Шварцкопфа? – спросил Кондон.
– Это было бы лучше, чем ничего. Но здесь Нью-Йорк. В этом штате, как вы знаете, тоже есть копы.
В дверь постучали: дочь Кондона неторопливо поднялась, чтобы открыть ее, и через минуту вернулась в гостиную в сопровождении полковника Брекинриджа.
Я коротко рассказал ему о телефонном звонке, на который ответила мисс Кондон.
– Уже почти полседьмого, – сказал Брекинридж. – Еще никто не звонил?
– Еще нет, – сказал я. – Почему бы нам не поесть?
– Сэр! – воскликнул Кондон, выпрямившись на кушетке. – Как можете вы думать о еде, когда на волоске висит жизнь ребенка?
– Э, я не думаю, что этот волосок порвется, если мы пообедаем, – сказал я. – Иначе мы все разнервничаемся, как кошки во время грозы.
Мы поели. Столовая находилась позади гостиной, и Майра – плохая хозяйка, но чудесная кухарка – подала нам тушеное мясо с жареной картошкой, морковью и луком.
– Полковник, – сказал Кондон, который, позабыв про висящего на волоске ребенка, уплетал вторую порцию, – вы, возможно, помните, я говорил, что особенная подпись похитителей, изображающая красный и синие круги, напоминает мне знак сицилийской мафии.
– Да, – неуверенно сказал Брекинридж. Он только ковырял свою еду.
– Я сделал копию этого знака и сегодня показал его в Фордхеме.
– Что-что? – спросил я.
Он сделал глоток своего любимого напитка – полезного для здоровья молока – и слово в слово повторил то, что уже сказал.
Я только покачал головой. Его дочь, Майра, посмотрела на меня свирепым взглядом.
Довольный собой, подняв в воздух вилку с куском мяса, Кондон сказал:
– Обратите внимание, я никому ничего не сказал о своей поездке в Хоупуэлл вчера ночью. Но я был решительно настроен узнать, если возможно, значение этого таинственного знака.
– Профессор, – сказал Брекинридж, лицо которого стало белым, как напиток Кондона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84