На ступеньках перед зданием суда можно было приобрести весьма своеобразные товары: различных размеров миниатюрные лестницы похитителей по десять центов за штуку (одну из таких изящных лесенок вы могли приколоть к рубашке или к лацкану пиджака), фотографии Чарльза и Энн Линдберг с весьма сомнительного вида автографами и мешочки с прядями волос покойного ребенка, которые продавал преждевременно и подозрительно неравномерно лысеющий субъект.
Операторы кинохроники, расположившиеся на крышах автомобилей со своими мудреными паукообразными аппаратами, дружно навели на меня объективы; репортеры, кто с блокнотом, кто с микрофоном, набросились на меня, как пчелы, желая знать, не являюсь ли я важной фигурой. Я сказал, что не являюсь, и протиснулся в здание суда. Я показал пропуск с цветовым кодом одному из дежуривших у двери полицейских штата Нью-Джерси, повесил свое пальто и, захватив шляпу с собой, поднялся по винтовой лестнице и вошел в большой квадратный зал суда с высокими потолками, бледно-желтыми стенами и множеством затуманившихся от влаги окон. Справа находилась скамья присяжных, за которой висел американский флаг, и между скамьей судьи и местами присяжных стоял простой деревянный стул для свидетелей. На стене за скамьей судьи высоко вверху, почти под потолком, отделанным в греческом стиле, расположился герб графства, изображающий золотистый стебель кукурузы.
В этом строгом на вид зале в тот момент было шумно, как на стадионе перед началом матча. Сотни зрителей сидели на скамьях, похожих на церковные, еще несколько сот ютились, сидя на складных стульях, в то время как балкон был битком набит репортерами: примерно сто пятьдесят лучших представителей пятого сословия трудились за самодельными, сколоченными из сосновых досок письменными столами.
Среди зрителей было немало знаменитостей: Клифтон Уэбб, Джек Бенни, Лин Фонтан и толстый, изнеженный Александр Вулкот. Но он казался стройным в сравнении с усатой и взъерошенной Элсой Максуэлл, этой грушевидной матроной из кофейни, возглавляющей целую стаю дам в норках, при виде которых вспоминалось, что норка принадлежит к семейству куньих и что самка этого вида особенно кровожадна.
Среди представителей прессы тоже попадались знакомые лица, такие как Уолтер Уинчел, который в своей колонке комментатора, опубликованной в нескольких газетах, уже давно объявил Хауптмана виновным; прозаик Фанни Херст; журналист-комментатор Артур Брисбейн, который прославил Капоне в начале этого дела; Деймон Раньон, Адела Роджерс Сент-Джон и так далее и тому подобное...
Я рассмотрел все это, пока коп штата Нью-Джерси, выполнявший роль швейцара, вел меня к месту позади скамьи обвинителя; к незанятому складному стулу был приклеен небольшой лист бумаги с надписью: Геллер. Рядом со мной на таком же складном стуле сидел Слим Линдберг. Его детское лицо несколько постарело, но он по-прежнему казался мальчишкой; на нем был аккуратный серый костюм-тройка, только без лесенки на лацкане пиджака.
Я кивнул и слегка улыбнулся ему, и он кивнул и улыбнулся мне в ответ; он не встал, но, когда я сел, протянул руку, которую я пожал.
– Рад снова видеть вас, Нейт, – сказал он сквозь шум. – Извините, что так редко звонил вам.
– Привет, Слим. Зачем вы подвергаете себя этому? Вы уже дали показания.
– Я должен быть здесь, – сказал он с серьезным видом.
Он кивнул в сторону обвинения: не знаю, может он хотел сказать этим, что они попросили его присутствовать.
Дэвид Уиленз, генеральный атторней, который решил сам участвовать в качестве обвинителя на этом процессе – как утверждали циники и я в их числе, из-за своих политических амбиций, – повернулся и поприветствовал меня с протянутой рукой и улыбкой чеширского кота. Он крепко стиснул мою руку и окинул меня цепким взглядом темных хитрых глаз.
– Мистер Геллер, – сказал он, – спасибо, что приехали. Жаль только, у нас с вами не было возможности поговорить.
– Рад буду помочь, – сказал я, когда он отпустил мою руку.
Это был маленький смуглый мужчина с худым лицом, длинным острым носом и лоснящимися, зачесанными назад волосами; ему было лет сорок. На нем был великолепно сшитый темно-синий костюм с выглядывающим из нагрудного кармана носовым платком. Этот парень умел зарабатывать себе на жизнь.
– Вы только придерживайтесь фактов, – сказал он. – Не нужно выдвигать ничего нового.
Я кивнул. Я поговорил по междугородному телефону с обвинителем по имени Хок, поэтому они знали, чего ждать от меня. Уиленз повернулся ко мне спиной и начал перешептываться с другими обвинителями.
С моего стула мне хорошо было видно место, где сидела защита, и наибольшее внимание привлекал главный атторней защиты Эдвард Д. Рейли. Наряженный в черный фрак с белой гвоздикой в петлице, серые полосатые брюки и гетры, этот крупный, полный атторней невольно представлял собой довольно комичную фигуру; наверное, в душе он считал себя столпом адвокатского корпуса, но гораздо больше походил на бывшую знаменитость, вышедшую в тираж, о чем свидетельствовали его редеющие рыжеватые волосы и покрасневшее от частого употребления спиртного лицо.
В газетах сообщалось, что Рейли имел два прозвища: его называли «Бруклинским быком», ссылаясь на его молодость, когда он был одним из наиболее удачливых выступающих на судах нью-йоркских адвокатов; и недавно его прозвали «Камерой смертников», потому что в этой камере в последнее время неизбежно оказывались его клиенты, обвиненные в убийстве. Пятидесятидвухлетний (выглядевший на двадцать лет старше) Рейли давно уже миновал пору своего расцвета, и я не мог понять, как он достался обвиняемому.
Сразу за Рейли сидел его клиент. Бруно Ричард Хауптман имел на удивление невыразительную внешность: это был тощий широкоплечий мужчина в сером, висевшем на нем, как на вешалке, костюме. У него были мутноватые бледно-голубые глаза; он почти не мигал и почти не шевелился ' – сидел прямо и смотрел перед собой не столько с мрачным, сколько с безразличным видом. Картину дополняли светлые волосы, широкие скулы и впалые щеки на овальном лице с довольно симпатичными и явно немецкими чертами.
Среди остальных адвокатов обвиняемого (их имена я узнал позднее) были коренастый молодой Ллойд Фишер, который защищал (безуспешно) командора Кертиса в этом же зале, коротышка в очках по имени Фредерик Поуп и неуклюжий, с крючковатым носом, Эгберт Розенкранц. Одетый с иголочки обвинитель Уиленз и его решительно настроенные партнеры имели вид гораздо более внушительный, чем защитники.
Куранты в башне наверху пробили десять часов, и седовласый судебный глашатай объявил:
– Слушайте, слушайте, слушайте! Все имеющие касательство к данному суду в этот восьмой день января тысяча девятьсот тридцать пятого года после рождества Христова пусть подойдут ближе и пусть будут внимательны и да будут услышаны.
Из двери позади своего помоста вышел судья, Томас Уитикэр Тренчард, в спадающей свободными складками черной мантии – у него был благородный, но несколько потрепанный вид, как у измотанного сельского врача.
Вскоре начался парад свидетелей, вначале из полиции, и это было не особенно привлекательное зрелище. Элса Максуэлл и ее коллеги постоянно переговаривались между собой, и судья несколько раз строго напомнил присутствующим, что нужно соблюдать тишину.
Хитрый Уиленз вел себя подчеркнуто спокойно.
зато Рейли – который хотел представить полицейских Нью-Джерси шутами, чего они в общем-то не заслуживали – явно переигрывал и орал так, что дребезжали окна.
Этот краснолицый защитник все-таки сумел кое-чего добиться: он вынудил специалиста по дактилоскопированию признаться, что тот никогда не слышал о системе Бертиллона, и показал, что во время первоначального расследования полицейские работали из рук вон плохо, заставив двух копов заявить, что они не сделали гипсовых слепков следов под окном детской, потому что понадеялись друг на друга.
Покончив с полицейскими, Уиленз вызвал на свидетельскую трибуну обросшего бородой хилого восьмидесятисемилетнего чудака по имени Амандус Хокмут. Хокмут, который жил на перекрестке Мерсер Каунти Хайвэй и Федербед Лейн, утверждал, что первого марта 1932 года видел Хауптмана за рулем «грязно-зеленой» машины. Он вспомнил об этом, потому что Хауптман «сердито посмотрел» на него.
– И тот человек, который сердито посмотрел на вас из машины, – сказал Уиленз, – он находится в этом зале?
– Да!
– Где он?
– Возле того полицейского, – сказал Хокмут, но только поднял дрожащий палец, указывая на Хауптмана, как в зале суда погас свет.
– Это Бог гневается на лживого свидетеля! – заорал в темноте Рейли.
Зал разразился смехом. Слим возле меня не улыбнулся, и я тоже, потому что мне надоело слушать Рейли; судья Тренчард постучал своим молотком и вновь призвал зрителей к порядку.
Через пару минут свет зажегся, Уиленз велел Хокмуту спуститься и опознать человека, которого он видел. Медленно, пошатываясь, свидетель приблизился к обвиняемому, указал на него дрожащим пальцем и даже осторожно, словно боялся обжечься, дотронулся до колена Хауптмана.
Обвиняемый три раза покачал головой и с горькой улыбкой сказал сидящей рядом женщине (я решил, что это его жена Анна):
– Der Alteist verruckt.
Сидевший возле меня Слим негромко спросил:
– Что он сказал?
Я прошептал ему:
– Он сказал, что старик сумасшедший.
Затем за старика взялся защитник Рейли и заставил его признаться, что зрение у него неважное, но большего добиться не смог.
Затем на трибуну поднялись еще несколько свидетелей, включая специалиста из Лесной службы, которого Уиленз пытался использовать как свидетеля идентичности лестницы похитителей. Однако Рейли и его партнер Поуп смогли заблокировать эту попытку: эта лестница была «изменена» и прошла «через руки различных людей, не установленных обвинением».
Вслед за этим появилась знакомая личность, хотя, признаюсь, я не сразу его узнал. Таксист с лицом, похожим на мордочку хорька, по фамилии Перроне, который доставил письмо в дом Джефси в ночь первой встречи на кладбище, в качестве свидетеля-очевидца опознал Хауптмана как человека, передавшего ему это письмо. Он сошел с трибуны, положил руку на плечо Хауптмана и сказал:
– Вот этот человек.
Хауптман скривил губы и сказал:
– Вы лжете.
Рейли обрушился на Перроне, как кувалда. Он поглумился над тем, что этот таксист освобожден от ответственности; проверил его память, заставив вспомнить пассажиров, которых он возил в ту ночь; намекнул, что его купило и натаскало к суду обвинение. Эта тактика привела к обратному результату: когда Рейли закончил перекрестный допрос, весь зал ненавидел его.
Затем пришла моя очередь. Уиленз спрашивал меня о том, как я возил Кондона к кладбищу Вудлоун на первую встречу с «кладбищенским Джоном». Я рассказал, что видел: как этот парень перепрыгнул через кладбищенские ворота и побежал в парк «Ван Кортлэнд», как Кондон последовал за ним и как они сели на скамью возле избушки и начали беседовать. Я рас сказал все.
Точнее, почти все. Был один вопрос, весьма важный, которого хитрый Уиленз мне не задал.
– Угостить вас ленчем, Нейт? – спросил Слим, когда после объявления полуденного перерыва мы выходили из зала суда, и я, конечно, согласился; нам обоим приходилось почти кричать, потому что зал продолжал гудеть.
– Ресторан в гостинице «Юнион» вас устроит? – спросил Линди, когда мы протискивались сквозь толпу, которая встретила появление Одинокого Орла бурными возгласами и аплодисментами; операторы кинохроники нацелили на него свои камеры, репортеры начали задавать ему вопросы. Слим шел, не обращая на них внимания, и на лице его не отражалось никаких чувств – он умел сохранять спокойствие в любой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Операторы кинохроники, расположившиеся на крышах автомобилей со своими мудреными паукообразными аппаратами, дружно навели на меня объективы; репортеры, кто с блокнотом, кто с микрофоном, набросились на меня, как пчелы, желая знать, не являюсь ли я важной фигурой. Я сказал, что не являюсь, и протиснулся в здание суда. Я показал пропуск с цветовым кодом одному из дежуривших у двери полицейских штата Нью-Джерси, повесил свое пальто и, захватив шляпу с собой, поднялся по винтовой лестнице и вошел в большой квадратный зал суда с высокими потолками, бледно-желтыми стенами и множеством затуманившихся от влаги окон. Справа находилась скамья присяжных, за которой висел американский флаг, и между скамьей судьи и местами присяжных стоял простой деревянный стул для свидетелей. На стене за скамьей судьи высоко вверху, почти под потолком, отделанным в греческом стиле, расположился герб графства, изображающий золотистый стебель кукурузы.
В этом строгом на вид зале в тот момент было шумно, как на стадионе перед началом матча. Сотни зрителей сидели на скамьях, похожих на церковные, еще несколько сот ютились, сидя на складных стульях, в то время как балкон был битком набит репортерами: примерно сто пятьдесят лучших представителей пятого сословия трудились за самодельными, сколоченными из сосновых досок письменными столами.
Среди зрителей было немало знаменитостей: Клифтон Уэбб, Джек Бенни, Лин Фонтан и толстый, изнеженный Александр Вулкот. Но он казался стройным в сравнении с усатой и взъерошенной Элсой Максуэлл, этой грушевидной матроной из кофейни, возглавляющей целую стаю дам в норках, при виде которых вспоминалось, что норка принадлежит к семейству куньих и что самка этого вида особенно кровожадна.
Среди представителей прессы тоже попадались знакомые лица, такие как Уолтер Уинчел, который в своей колонке комментатора, опубликованной в нескольких газетах, уже давно объявил Хауптмана виновным; прозаик Фанни Херст; журналист-комментатор Артур Брисбейн, который прославил Капоне в начале этого дела; Деймон Раньон, Адела Роджерс Сент-Джон и так далее и тому подобное...
Я рассмотрел все это, пока коп штата Нью-Джерси, выполнявший роль швейцара, вел меня к месту позади скамьи обвинителя; к незанятому складному стулу был приклеен небольшой лист бумаги с надписью: Геллер. Рядом со мной на таком же складном стуле сидел Слим Линдберг. Его детское лицо несколько постарело, но он по-прежнему казался мальчишкой; на нем был аккуратный серый костюм-тройка, только без лесенки на лацкане пиджака.
Я кивнул и слегка улыбнулся ему, и он кивнул и улыбнулся мне в ответ; он не встал, но, когда я сел, протянул руку, которую я пожал.
– Рад снова видеть вас, Нейт, – сказал он сквозь шум. – Извините, что так редко звонил вам.
– Привет, Слим. Зачем вы подвергаете себя этому? Вы уже дали показания.
– Я должен быть здесь, – сказал он с серьезным видом.
Он кивнул в сторону обвинения: не знаю, может он хотел сказать этим, что они попросили его присутствовать.
Дэвид Уиленз, генеральный атторней, который решил сам участвовать в качестве обвинителя на этом процессе – как утверждали циники и я в их числе, из-за своих политических амбиций, – повернулся и поприветствовал меня с протянутой рукой и улыбкой чеширского кота. Он крепко стиснул мою руку и окинул меня цепким взглядом темных хитрых глаз.
– Мистер Геллер, – сказал он, – спасибо, что приехали. Жаль только, у нас с вами не было возможности поговорить.
– Рад буду помочь, – сказал я, когда он отпустил мою руку.
Это был маленький смуглый мужчина с худым лицом, длинным острым носом и лоснящимися, зачесанными назад волосами; ему было лет сорок. На нем был великолепно сшитый темно-синий костюм с выглядывающим из нагрудного кармана носовым платком. Этот парень умел зарабатывать себе на жизнь.
– Вы только придерживайтесь фактов, – сказал он. – Не нужно выдвигать ничего нового.
Я кивнул. Я поговорил по междугородному телефону с обвинителем по имени Хок, поэтому они знали, чего ждать от меня. Уиленз повернулся ко мне спиной и начал перешептываться с другими обвинителями.
С моего стула мне хорошо было видно место, где сидела защита, и наибольшее внимание привлекал главный атторней защиты Эдвард Д. Рейли. Наряженный в черный фрак с белой гвоздикой в петлице, серые полосатые брюки и гетры, этот крупный, полный атторней невольно представлял собой довольно комичную фигуру; наверное, в душе он считал себя столпом адвокатского корпуса, но гораздо больше походил на бывшую знаменитость, вышедшую в тираж, о чем свидетельствовали его редеющие рыжеватые волосы и покрасневшее от частого употребления спиртного лицо.
В газетах сообщалось, что Рейли имел два прозвища: его называли «Бруклинским быком», ссылаясь на его молодость, когда он был одним из наиболее удачливых выступающих на судах нью-йоркских адвокатов; и недавно его прозвали «Камерой смертников», потому что в этой камере в последнее время неизбежно оказывались его клиенты, обвиненные в убийстве. Пятидесятидвухлетний (выглядевший на двадцать лет старше) Рейли давно уже миновал пору своего расцвета, и я не мог понять, как он достался обвиняемому.
Сразу за Рейли сидел его клиент. Бруно Ричард Хауптман имел на удивление невыразительную внешность: это был тощий широкоплечий мужчина в сером, висевшем на нем, как на вешалке, костюме. У него были мутноватые бледно-голубые глаза; он почти не мигал и почти не шевелился ' – сидел прямо и смотрел перед собой не столько с мрачным, сколько с безразличным видом. Картину дополняли светлые волосы, широкие скулы и впалые щеки на овальном лице с довольно симпатичными и явно немецкими чертами.
Среди остальных адвокатов обвиняемого (их имена я узнал позднее) были коренастый молодой Ллойд Фишер, который защищал (безуспешно) командора Кертиса в этом же зале, коротышка в очках по имени Фредерик Поуп и неуклюжий, с крючковатым носом, Эгберт Розенкранц. Одетый с иголочки обвинитель Уиленз и его решительно настроенные партнеры имели вид гораздо более внушительный, чем защитники.
Куранты в башне наверху пробили десять часов, и седовласый судебный глашатай объявил:
– Слушайте, слушайте, слушайте! Все имеющие касательство к данному суду в этот восьмой день января тысяча девятьсот тридцать пятого года после рождества Христова пусть подойдут ближе и пусть будут внимательны и да будут услышаны.
Из двери позади своего помоста вышел судья, Томас Уитикэр Тренчард, в спадающей свободными складками черной мантии – у него был благородный, но несколько потрепанный вид, как у измотанного сельского врача.
Вскоре начался парад свидетелей, вначале из полиции, и это было не особенно привлекательное зрелище. Элса Максуэлл и ее коллеги постоянно переговаривались между собой, и судья несколько раз строго напомнил присутствующим, что нужно соблюдать тишину.
Хитрый Уиленз вел себя подчеркнуто спокойно.
зато Рейли – который хотел представить полицейских Нью-Джерси шутами, чего они в общем-то не заслуживали – явно переигрывал и орал так, что дребезжали окна.
Этот краснолицый защитник все-таки сумел кое-чего добиться: он вынудил специалиста по дактилоскопированию признаться, что тот никогда не слышал о системе Бертиллона, и показал, что во время первоначального расследования полицейские работали из рук вон плохо, заставив двух копов заявить, что они не сделали гипсовых слепков следов под окном детской, потому что понадеялись друг на друга.
Покончив с полицейскими, Уиленз вызвал на свидетельскую трибуну обросшего бородой хилого восьмидесятисемилетнего чудака по имени Амандус Хокмут. Хокмут, который жил на перекрестке Мерсер Каунти Хайвэй и Федербед Лейн, утверждал, что первого марта 1932 года видел Хауптмана за рулем «грязно-зеленой» машины. Он вспомнил об этом, потому что Хауптман «сердито посмотрел» на него.
– И тот человек, который сердито посмотрел на вас из машины, – сказал Уиленз, – он находится в этом зале?
– Да!
– Где он?
– Возле того полицейского, – сказал Хокмут, но только поднял дрожащий палец, указывая на Хауптмана, как в зале суда погас свет.
– Это Бог гневается на лживого свидетеля! – заорал в темноте Рейли.
Зал разразился смехом. Слим возле меня не улыбнулся, и я тоже, потому что мне надоело слушать Рейли; судья Тренчард постучал своим молотком и вновь призвал зрителей к порядку.
Через пару минут свет зажегся, Уиленз велел Хокмуту спуститься и опознать человека, которого он видел. Медленно, пошатываясь, свидетель приблизился к обвиняемому, указал на него дрожащим пальцем и даже осторожно, словно боялся обжечься, дотронулся до колена Хауптмана.
Обвиняемый три раза покачал головой и с горькой улыбкой сказал сидящей рядом женщине (я решил, что это его жена Анна):
– Der Alteist verruckt.
Сидевший возле меня Слим негромко спросил:
– Что он сказал?
Я прошептал ему:
– Он сказал, что старик сумасшедший.
Затем за старика взялся защитник Рейли и заставил его признаться, что зрение у него неважное, но большего добиться не смог.
Затем на трибуну поднялись еще несколько свидетелей, включая специалиста из Лесной службы, которого Уиленз пытался использовать как свидетеля идентичности лестницы похитителей. Однако Рейли и его партнер Поуп смогли заблокировать эту попытку: эта лестница была «изменена» и прошла «через руки различных людей, не установленных обвинением».
Вслед за этим появилась знакомая личность, хотя, признаюсь, я не сразу его узнал. Таксист с лицом, похожим на мордочку хорька, по фамилии Перроне, который доставил письмо в дом Джефси в ночь первой встречи на кладбище, в качестве свидетеля-очевидца опознал Хауптмана как человека, передавшего ему это письмо. Он сошел с трибуны, положил руку на плечо Хауптмана и сказал:
– Вот этот человек.
Хауптман скривил губы и сказал:
– Вы лжете.
Рейли обрушился на Перроне, как кувалда. Он поглумился над тем, что этот таксист освобожден от ответственности; проверил его память, заставив вспомнить пассажиров, которых он возил в ту ночь; намекнул, что его купило и натаскало к суду обвинение. Эта тактика привела к обратному результату: когда Рейли закончил перекрестный допрос, весь зал ненавидел его.
Затем пришла моя очередь. Уиленз спрашивал меня о том, как я возил Кондона к кладбищу Вудлоун на первую встречу с «кладбищенским Джоном». Я рассказал, что видел: как этот парень перепрыгнул через кладбищенские ворота и побежал в парк «Ван Кортлэнд», как Кондон последовал за ним и как они сели на скамью возле избушки и начали беседовать. Я рас сказал все.
Точнее, почти все. Был один вопрос, весьма важный, которого хитрый Уиленз мне не задал.
– Угостить вас ленчем, Нейт? – спросил Слим, когда после объявления полуденного перерыва мы выходили из зала суда, и я, конечно, согласился; нам обоим приходилось почти кричать, потому что зал продолжал гудеть.
– Ресторан в гостинице «Юнион» вас устроит? – спросил Линди, когда мы протискивались сквозь толпу, которая встретила появление Одинокого Орла бурными возгласами и аплодисментами; операторы кинохроники нацелили на него свои камеры, репортеры начали задавать ему вопросы. Слим шел, не обращая на них внимания, и на лице его не отражалось никаких чувств – он умел сохранять спокойствие в любой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84