– Потому что у меня были золотые сертификаты! И это незаконно! Я знал, что у меня будут большие неприятности, если они узнают, что у меня столько золотых денег. И кроме того, возле денег в моем гараже был спрятан пистолет, и я знал, что не имею права его носить.
– Вы думаете, Изидор Фиш участвовал в этом похищении или во всяком случае в этом вымогательстве?
Хауптман с мрачным видом медленно покачал головой:
– Я не знаю, Нейт. Мне жаль, но я не знаю. Я понял, когда начал расспрашивать о нем, что он не тот человек, каким я его считал. Он был проходимцем. Возможно, он занимался тем, что вывозил за границу капитал, чтобы избежать налогового обложения.
В коридоре послышались шаги.
– Пинкус, брат Иззи, написал мне, что незадолго до смерти Изидор звал меня со смертного одра, видимо, хотел что-то сказать. Но он был слишком слаб. Он унес с собой в могилу то, что сейчас могло бы мне очень помочь.
За железной решеткой появилась коренастая фигура начальника тюрьмы Кимберлинка – теперь без плаща, в сером костюме.
– Мистер Геллер, у вас осталось несколько минут.
– Вы не возражаете, мистер Кимберлинк, если я попрошу вас посмотреть, как там идут дела у моей секретарши?
Он кивнул.
Когда он выходил, я увидел через открытую дверь покрытый белой тканью электрический стул – значит, и Хауптман не раз видел его.
– Пока я нахожусь здесь, шесть человек вошли в ту комнату, – бесстрастно проговорил он. – Некоторые из них молчали, некоторые плакали, некоторые даже кричали.
Я не нашелся, что сказать на это.
Дверь закрылась – видимо, начальник тюрьмы решил поболтать с Эвелин.
Рука Хауптмана вновь легла на мое плечо – на этот раз более уверенно.
– Нейт, я рад, что вы не друг Джефси.
Я засмеялся:
– Этот старый ублюдок меня бесит.
– Знаете, он приходил ко мне.
Я остолбенел.
– Сюда?
– Нет. В камеру в тюрьме графства Хантердон. Он спросил меня, занимался ли я спортом. Я ответил что занимался. Он спрашивает, выигрывал ли я призы а я говорю, да, шестнадцать или семнадцать раз в Германии на соревнованиях по бегу. У него было такое лицо, как будто он собирается заплакать.
– Он не говорил, что узнал вас?
– Он много раз называл меня Джоном, но я поправлял его. Он говорил, что я должен признаться, если что-то знаю, потому что между этими деньгами и похищением нет связи и я, признавшись, очищу от подозрений себя и его. Он говорил, что полицейские грубо обошлись с ним. Но он ни разу не сказал, что я и есть тот парень, и когда уходил, спросил, может ли прийти ко мне снова, и я сказал – да. Но он больше не пришел.
Дверь камеры смерти открылась, позволив нам еще раз взглянуть на покрытый муслином стул, к нам вошел начальник тюрьмы Кимберлинк и сказал:
– Пора, мистер Геллер.
Я встал. Мы с Хауптманом вновь пожали друг другу руки. Его глаза, такие холодные вначале, глядели теперь ласково. Он приветливо улыбался мне.
– Я думаю, вы сможете мне помочь, – сказал он.
– Я постараюсь, – сказал я.
– Вы должны верить в Бога, Нейт. Он никогда не допустит, чтобы меня убили какие-то люди.
– Убийства все-таки происходят. Дик.
Он засмеялся, в его голосе вновь появилась горечь.
– Да, бедного ребенка похитили и убили, и теперь за это кто-то должен умереть. Ведь его отец знаменитый летчик. Если никого не убьют за смерть этого ребенка, то полицейские останутся в дураках. – Он пожал плечами, на губах его появилась невеселая, фаталистическая ухмылка. – И я тот человек, который должен умереть.
Мне нечего было сказать на это. Я натянуто улыбнулся ему, слегка хлопнул по плечу и вышел, услышав, как звякнула за мной закрывшаяся дверь.
Эвелин, сидевшая на скамейке, вся в черном, теперь имела по-настоящему траурный вид; она делала записи, моя маленькая богатая секретарша, грифель карандаша стерся, лицо заплаканное.
Она неуверенно поднялась и упала в мои объятия.
– Бедняга, – сказала она. – Как мне его жалко.
Начальник тюрьмы смущенно глядел на нас из дверей.
– Давай наденем наши пальто, – сказал я ей.
Я услышал, как в тюремном корпусе кто-то произнес:
– Черт.
Отпустив Эвелин, я подошел к начальнику тюрьмы, стоявшему в дверях, и в последний раз посмотрел на Хауптмана: его лицо казалось белым пятном за серой решеткой.
– По крайней мере, она недолго страдала, – сказал он, глядя вверх.
Я вышел в коридор и посмотрел наверх: на металлической сетке лежал неподвижный маленький серый комок, бывший недавно птицей.
Глава 30
Этот район на краю Бронкса, подобно дальним окраинам любого большого города, производил впечатление провинции. В большинстве двухэтажных оштукатуренных домов с аккуратными двориками жили по две семьи. Возле некоторых имелись местами покрытые сорняками большие незанятые участки земли. Жилище Хауптмана на 222-й Ист-стрит, 1279 не было исключением: каркасный двухэтажный дом с мансардой и нишей в стене второго этажа; перед фасадом проходит каменная стена, к побуревшему от зимы двору, где преобладают кусты, поднимаются ступеньки; к окнам второго этажа, словно вор-домушник, крадутся по стене ветви вьющегося растения. Справа имелся заросший сорняками незанятый участок земли, ограниченный проходящей рядом изрытой колеями узкой дорогой, и за этой дорогой находилось то, что осталось от гаража Хауптмана. Сзади к дому подходил лес.
Я остановил «паккард» перед домом; Эвелин была со мной. На ней были черный костюм-тройка и пальто с черно-серым беретом. Драгоценностей на ней почти не было – я убедил ее не надевать их хотя это стоило мне немалых трудов.
Ночь мы провели в разных номерах гостиницы «Стерлинг» – Хоффман забронировал нам места в той ее части, которая называлась Правительственным домом; раньше там находилась резиденция губернатора, и это чувствовалось – жилище было излишне роскошным, но мне ведь не нужно было платить за него.
Мы находились под впечатлением беседы с Хауптманом в доме смерти и за коктейлями проговорили допоздна в номере Эвелин. В ту ночь нам было не до романтики и не до секса – время, место и настроение были неподходящими. Мне было любопытно, почему Эвелин через долгих четыре года вновь заинтересовалась этим проклятым делом. Разве она уже не обожглась крепко, связавшись с Гастоном Минзом?
– Нейт, – сказала она. – Я сожалею, что не смогла вернуть этого ребенка родителям. Я сожалею, что меня надули и выманили у меня деньги. Но в душе я всегда радуюсь тому, что не сидела сложа руки и пыталась что-то сделать.
– Отлично. – Я слегка выпил, и язык у меня развязался. – Замечательно. Но я не об этом тебя спросил. Почему ты до сих пор участвуешь в этом?
Она пожала плечами и заговорила, как мне показалось вначале, совершенно о другом:
– Знаешь, мне пришлось оставить свой дом на Массачусетс Авеню. Я просто не могла жить в таком большом помещении. Какое-то время я жила в многоквартирном доме. Ты можешь представить меня живущей в одной комнате, Нейт? Как бы там ни было, не так давно состояние здоровья Неда – моего мужа, ты помнишь? – резко ухудшилось, в то время как наши судебные баталии за право попечения над детьми продолжались.
– О, мне очень жаль, Эвелин.
– Разумеется, я имею в виду его психическое здоровье. Я никогда не разведусь с Недом – мне уже не нужно этого делать. Никакой борьбы за попечение больше не будет, дети уже почти выросли, и к тому же... время от времени я получаю из больницы в Мэриленде сообщения о пациенте, который поглощен своими болезненными переживаниями и живет в состоянии психической изоляции. Он даже себя не помнит. Когда его называют по имени, он начинает волноваться и клясться, что он не Мак-Лин.
– Мне жаль, Эвелин.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась неубедительной.
– Во всяком случае, суд присудил мне Френдшип, имение Мак-Линов, и я жила там, когда проходил суд над Хауптманом. Я как человек, знакомый с обстоятельствами этого дела, с некоторым скептицизмом наблюдала за ним издалека и затем, чтобы как-то заполнить свое свободное время, которого у меня было в избытке, приобрела многотомную копию записи этого судебного процесса, если его можно назвать судебным процессом. Мне он напоминал отвратительные скачки с заранее известным победителем.
– И ты снова заинтересовалась?
– Это дело меня всегда интересовало, – сказала она, усмехнувшись. – Я полагаю, я заплатила за право сохранять интерес к нему, а ты как считаешь? И я думаю, что имею право беспокоиться, когда еще кто-то становится жертвой этого запутанного дела. И моя неудача – ничто по сравнению с бедой, которая обрушилась на мистера Хауптмана.
– Твоя озабоченность судьбой Хауптмана восхитительна, – признал я. – Но не исключена возможность, что он так или иначе участвовал в вымогательстве с «кладбищенским Джоном». Сегодня вечером он говорил убедительно, но многие виновные очень убедительны, когда хотят показать себя невиновными.
– Я озабочена не только невиновностью Хауптмана, – сказала она, и глаза ее над бокалом с коктейлем сверкнули. – У меня есть свои сомнения относительно того маленького скелета, который нашли в лесу.
– После того как Хоффман показал мне ту фотографию, я могу тебя понять, – согласился я.
– Нейт, тысячи и тысячи человек прочесывали этот лес возле того места, где нашли это маленькое тело. Даже валежник под найденным телом был вытоптан.
– Под телом?
– В те безумные первые дни после похищения требовались дополнительные линии связи, и телефонисты установили столб и проложили провода лишь в нескольких футах от того места. Те маленькие кости чьи бы они ни были, положили туда гораздо позднее.
– Слим опознал тело довольно быстро, – сказал я.
Внимательно разглядывая свой бокал, она призналась:
– Кроме него на опознании присутствовал еще один человек.
Для меня это было новостью.
– Кто же это был?
– Бетти Гау. Нянька. Она тоже смотрела на то маленькое тело, и узнала в нем Чарльза Линдберга-младшего.
– Каким образом? Там и узнавать было нечего. Я видел фотографию...
– Под костями была одежда. Бетти Гау узнала ночную сорочку, которую, как она утверждала, сшила сама и надела на ребенка в ночь похищения, потому что он был простужен. Она утверждала, что узнала сорочку по нитке – особенной синей нитке, которую она использовала для шитья.
– Понятно. Хотя мне кажется это сомнительным, но других, более убедительных доказательств того, что это тело ребенка Линдберга, не существует.
– Да, но разве эту сорочку нельзя было тоже подложить?
– Мне кажется, Эвелин, мы с тобой все слишком усложняем, ты не думаешь?
– Усложняем? Разве ты сам не подозревал все время, что в этом преступлении каким-то образом участвовал кто-то из прислуги Линдбергов или Морроу?
– Да, ну и что из этого? Ты хочешь сказать, что Бетти Гау лгала или помогла подложить эту маленькую сорочку...
– Не обязательно. На следствии выяснилось, что материал и нитку принесла Бетти Гау в ночь похищения жена дворецкого Элси Уэйтли.
* * *
Квартира Хауптмана занимала второй этаж дома – пять почти совершенно пустых комнат, за которые Эвелин с декабря платила пятьдесят долларов в месяц семидесятилетней вдове, обитавшей внизу.
Проходя по этим пустым комнатам, я вспомнил, что читал о новой довольно дорогой мебели Хауптмана, которая показалась такой подозрительной копам и обвинителям. Ореховый спальный гарнитур, детская кроватка из слоновой кости, напольный радиоприемник в красивом ореховом корпусе – ничего этого не было, все было продано, чтобы оплатить защиту. Теперь наши шаги гулким эхом раздавались в квартире, где не было ничего, кроме голых полов и выцветших обоев.
– Здесь побывало столько людей, – сказал я, – что я не знаю, что мы сможем здесь найти.
Эвелин, словно послушный щенок, следовала за мной по пятам через небольшую гостиную, две спальни, кухню, ванную.
– Мне не кажется, – сказала она, – что Хауптманы жили в роскоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84