– Скоро здесь будет аптекарь, о котором я вам говорил, – сказал я, никак не отреагировав на его слова.
– Вы так щедры, сэр, – вздохнул Джозеф. – Сколько я вам должен?
– Не надо об этом, Джозеф, – оборвал я его, вскинув руку, – мы поговорим об этом после. Барак, вы наверняка валитесь с ног от усталости. Думаю, вам лучше пойти домой.
– Нет, я останусь, с вашего позволения, – возразил Джек. – Хочу узнать, сумеет ли ваш старый мавр ей помочь.
Странно и даже трогательно было видеть, что Барак так близко к сердцу принимает судьбу несчастной Элизабет. И все же мне не хотелось, чтобы он присутствовал при моей встрече с Гаем: банка с греческим огнем была спрятана в кармане моей мантии. – Нет, идите домой, – решил я настоять на своем. – Я вовсе не хочу, чтобы вы заболели тюремной лихорадкой. Нам предстоит еще много дел.
Барак кивнул и неохотно вышел из комнаты. В ожидании Гая мы с Джозефом хранили молчание, прислушиваясь к прерывистому дыханию больной.
Гай прибыл час спустя. Надзиратель лично проводил его наверх. Смуглое лицо нового посетителя так поразило его, что он еще долго таращился бы на старого аптекаря, не попроси я его оставить нас. Джозеф, которому я представил своего друга, был изумлен не меньше, чем надзиратель. Впрочем, Гай, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания.
– Так значит, вот она, бедная девушка, чья горькая участь так тревожила вас, – произнес он, обращаясь ко мне.
– Да, – кивнул я и рассказал ему все, что мне было известно о болезни Элизабет.
Он задумчиво поглядел на лежавшую в забытьи девушку.
– Не думаю, что это тюремная лихорадка, – сказал он наконец. – При тюремной лихорадке жар обычно бывает еще сильнее. Пока я не могу определить, что это за недуг. Неплохо бы взглянуть на ее мочу. Где ее ночной горшок?
– В Яме, где она находилась до недавнего времени, узники мочатся прямо на солому.
Гай покачал головой.
– Попробую дать ей снадобье, которое ослабляет жар. Но прежде всего необходимо снять с больной это грязное платье и обтереть ее тело водой.
– Сэр, но я не могу смотреть на обнаженное тело молодой девушки. Это против всех приличий и… – вспыхнув, пробормотал Джозеф.
– Я вымою ее сам, если желаете, – с невозмутимым видом перебил его Гай. – По роду моей деятельности мне часто доводилось видеть обнаженные тела. Не могли бы вы завтра купить ей смену белья и принести сюда?
– Да, да, конечно, я куплю все необходимое. Тут Элизабет пошевелилась и тихонько застонала, а потом вновь затихла.
Гай опять покачал головой.
– Бедная девушка одержима отчаянием и гневом, – произнес он. – Они терзают ее даже теперь, когда сознание ее помрачилось.
– Скажите, есть надежда? – дрожащим голосом спросил Джозеф.
– Не знаю, – откровенно признался Гай. – Но чутье подсказывает мне, это один из тех случаев, когда исход зависит от желания больного выжить.
– Тогда она наверняка умрет, – проронил Джозеф.
– Это известно одному лишь Богу, – с мягкой улыбкой возразил Гай. – А теперь оставьте меня, я должен ее вымыть.
Мы с Джозефом ждали в коридоре, пока Гай занимался больной.
– Иногда я сердился на нее, – повторил Джозеф фразу, которую я уже слышал недавно. – Но я люблю ее всем сердцем. Несмотря на все беды, которые она на меня навлекла, я все равно люблю ее.
– Я знаю, что у вас чистая и любящая душа, Джозеф, – сказал я, коснувшись его плеча.
Наконец Гай позволил нам вернуться в комнату. Элизабет лежала под одеялом, лицо ее, впервые с тех пор, как я ее увидел, было чистым. В тазике с водой плавал потемневший от грязи кусок ткани. В лампу Гай добавил какого-то масла, распространявшего приятный аромат.
– Какая она хорошенькая, – заметил я, вглядываясь в горящее лихорадочным румянцем лицо Элизабет. – Как жаль, что бедняжку довели до подобного состояния. – Будь несчастная девушка страшна как смертный грех, ее все равно было бы жаль, – усмехнулся Гай.
– А что это за аромат? – спросил Джозеф.
– Выжимка лимона, – пояснил Гай. – Когда человеческая душа томится и страдает, смрад, грязь и духота способствуют тому, что она еще глубже погружается во тьму. И напротив, мягкий свет, свежий воздух и приятные запахи вселяют в душу бодрость даже тогда, когда больной лежит без сознания. По крайней мере, я придерживаюсь подобного убеждения, – пожав плечами, добавил Гай.
Он перевел испытующий взгляд с меня на Джозефа.
– Вид у вас обоих измученный. Думаю, вам необходимо поспать. А я, с вашего позволения, останусь с ней до утра.
– Я не осмеливался просить вас об этом, – начал Джозеф. – Поверьте, я очень вам благодарен и…
– Такова моя работа, – с улыбкой перебил его Гай. – И я буду рад позаботиться о несчастной девушке.
– Вы идите, Джозеф, а я немного задержусь, – сказал я. – Мне надо кое-что обсудить с Гаем.
Джозеф, еще раз поблагодарив нас обоих, вышел. Шаги его гулко раздались по каменным ступеням.
– Я вам очень признателен, Гай, – сказал я, оставшись наедине со своим другом.
– Не стоит благодарностей. Скажу вам откровенно, болезнь девушки весьма меня заинтересовала. Я впервые сталкиваюсь с подобным недугом.
– У меня есть для вас кое-что не менее интересное, – сказал я, сунул руку в карман и извлек оловянную банку. – Я полагаю, здесь содержится тот самый греческий огонь, о котором мы столько говорили. Ни одна живая душа не знает, что мне удалось его найти.
Я открыл банку и поставил ее на стол, предварительно опустив на пол масляную лампу.
– Не подносите близко свечу, Гай. Я боюсь, жидкость вспыхнет.
Гай рассмотрел жидкость, насколько это позволяло слабое освещение, растер каплю между пальцами и понюхал их с выражением величайшего отвращения.
– Так вот он, греческий огонь, – произнес он. Никогда прежде я не видел, чтобы лицо моего друга было столь суровым и непроницаемым.
– Да, – кивнул я. – Раньше я не мог понять, почему в некоторых книгах этот огонь называли темным. Теперь я вижу, что древние авторы имели в виду не пламя, а жидкость, которая его порождает.
– Полагаю, те, кто называл этот огонь темным, хотели сказать, что он приносит в этот мир тьму.
– Возможно, вы правы. Не случайно в старинных книгах он называется также слезой дьявола.
Я рассказал Гаю о том, как отыскал сосуд с жидкостью в могиле наемного солдата, и о том, как моя находка едва не попала в руки Рича.
– Я хотел, чтобы вы взяли это с собой, – завершил я свой рассказ. – Вы по-прежнему согласны исследовать жидкость?
– Да, но лишь на тех условиях, о которых мы с вами уже говорили. Я не намерен способствовать тому, чтобы у Кромвеля оказалось новое грозное оружие.
– Я помню об этом. Пусть будет по-вашему.
– Мэтью, боюсь, вы навлечете на себя серьезные неприятности. Не дай бог, Кромвель узнает, что вы нашли греческий огонь и вместо того, чтобы немедленно доставить ему, отдали мне, – заметил Гай. – Вы сами понимаете, что ждет вас в таком случае.
– Значит, нам надо сделать так, чтобы Кромвель об этом не узнал, – пожал я плечами. – Знаете, Гай, у меня из ума не идет наш с вами последний разговор, – добавил я после недолгого колебания. – Бесспорно, Кромвель сотворил много зла. Но, по крайней мере, он стремится создать истинно христианское государство. В то время как Норфолк и его приспешники, дай им только волю, вернут Англию во тьму самых диких предрассудков.
– Истинно христианское государство? Вы полагаете, подобное возможно в нашем погрязшем во грехах мире? История последних десятилетий доказывает, Мэтью, что вы обольщаетесь несбыточными мечтами. Именно поэтому многие люди подобно мне пытались укрыться от мирской пагубы за стенами монастыря. Увы, сейчас мы лишились этого прибежища.
– Да, я знаю, старая Церковь учит, что наш греховный мир неотвратимо катится к своему концу и людские деяния, пусть самые благие, не способны ничего изменить. Подобное утверждение служило отличным оправданием для многих жестокостей.
– Для того чтобы построить истинно христианское государство, где благоденствие станет уделом каждого, вам тоже придется пойти на суровые меры. Есть один лишь путь покончить с нищетой – заставить богатых поделиться с бедными.
– Иногда мне кажется, что это самый справедливый путь.
– Сейчас вы говорите, как анабаптист.
– Нет, всего лишь как старый крючкотвор, у которого голова идет кругом, – усмехнулся я.
– Но вы знаете не хуже меня, что главная цель Кромвеля – отнюдь не уничтожение несправедливости, которой пронизана вся жизнь человеческого общества, – произнес Гай, вперив в меня пристальный взгляд. – Укрепление протестантской веры – вот что действительно важно для этого человека. Во имя этого он готов на любые жертвы. И, получив греческий огонь, он не замедлит обрушить его на головы тех, кого считает своими противниками.
– Вынужден согласиться с вами, Гай, – печально кивнул я. – Скорее всего, греческий огонь в руках Кромвеля станет источником новых жертв. Как, впрочем, и в руках любого другого государственного деятеля.
В суровом взгляде Гая неожиданно мелькнула радость.
– Слава богу, вы это понимаете.
Он осторожно опустил маленький оловянный сосуд в карман.
– Я сообщу вам, как только получу какие-нибудь результаты.
– Благодарю вас, Гай. Буду рад, если вы сможете сообщить мне о результатах исследования уже завтра. Осталось всего пять дней до того, как греческий огонь необходимо продемонстрировать перед королем. В тот же день Элизабет должна будет вновь предстать перед судом, – добавил я со вздохом.
Стоило произнести ее имя, как Элизабет застонала и пошевелилась под одеялом. Мы одновременно повернулись к ней.
– Сара, – пробормотала она, – это все тот злобный мальчишка. Он, все он…
Внезапно глаза ее широко раскрылись, и она устремила на нас непонимающий взгляд. Гай поспешно наклонился к больной.
– Мистрис Уэнтворт, у вас лихорадка. Вы по-прежнему в тюрьме, но ваш дядюшка и мастер Шардлейк перенесли вас в чистую и удобную комнату. А я – Гай Малтон, аптекарь.
Я подошел к постели. Глаза Элизабет блестели от жара, но, судя по всему, сознание девушки прояснилось. Понимая, что нельзя упускать такую возможность, я медленно произнес:
– Мы по-прежнему пытаемся докопаться до истины, Элизабет. Мы хотим вас спасти. Я знаю, в колодце, что расположен в саду вашего дяди Эдвина, спрятано нечто…Элизабет в ужасе заметалась в постели.
– Смерть Господа, – прошептала она, – смерть Господа…
– О чем вы? – настаивал я, но глаза больной вновь закрылись. Я хотел потрясти ее за плечо, но Гай остановил мою руку.
– Не надо ее беспокоить.
– Да, но что она имела в виду? Смертью Господа часто клянутся, и она…
Гай печально посмотрел на меня.
– Смерть Господа – это то, что повергает человека в пучину отчаяния. В бытность мою монахом случалось, что кое-кто из братьев начинал колебаться в вере и попадал во власть отчаяния. Как правило, усомнившиеся обретали веру вновь, но до той поры… – Гай грустно покачал головой, – до той поры им казалось, что Спаситель наш мертв и у человека не осталось никакой надежды.
– Колодец, – не открывая глаз, прошептала Элизабет, – проклятый колодец…
Потом она вновь откинулась на подушки и погрузилась в забытье.
ГЛАВА 36
Вскоре я простился с Гаем и покинул тюрьму. Усталость была так велика, что путь до дома показался бесконечным. Не раз мне приходилось щипать себя за руку, чтобы не задремать и не свалиться с седла. Однако мысль о том, сумеет ли Гай определить состав греческого огня, беспрестанно ворочалась в моем сонном мозгу. Пытаясь сохранить эту тайну, кто-то уже принес в жертву несколько человеческих жизней.
Домой я прибыл в два часа ночи. Барак уже спал. Я с трудом поднялся по лестнице и, не имея сил раздеться, повалился на кровать. Заснул я в тот же миг, как голова коснулась подушки, однако навязчивый кошмар не давал мне покоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104