Он знает, что те, кого он обманул, будут его искать. Поэтому он должен смыться за границу. Взять деньги с собой он не может. В банк их тоже не сдашь — банки закрыты. Отправить их куда-нибудь по почте нельзя: доллары там не принимают. Обменять тоже не получится: слишком крупная сумма.
— И все-таки он знает, что делать с деньгами. Он продумал свой фокус заранее, потому что заплатил гаражисту из Нешателя за доставку своей машины в Женеву...
Мы стали говорить о Робере Рапене в настоящем времени, и призрак гомика мгновенно возник передо мной на этой равнине... Я отчетливо представил себе его высокую фигуру, танцующую походку, развевающиеся на ветру светлые волосы.
В чемодане — двадцать четыре миллиона, времени остается несколько часов, в Женеве ждет машина, которую обязательно нужно забрать, в брюхе копошится предательский страх.
Тут уж Рапену было не до мальчиков. Ему следовало пошевеливаться, да еще как...
Мы развернулись и стали возвращаться в Визиль. Важно было в точности повторить маршрут Ранена.
— Скажи-ка, лапуля...
— Что?
— Какого числа нашли самолет? Ты ведь читала газеты?
— Двадцать девятого. А что?
— Да так...
Она не стала упорствовать, понимая, что я крепко задумался и, может быть, вот-вот высеку из своей башки искру, от которой вспыхнет весь пороховой склад.
Мы доехали до небольшой деревушки, вернее, хутора: там было всего четыре дома и куча навоза на берегу ручья. Я заглушил мотор,
— Что ты задумал?
Мимо нас как раз проходил скрюченный дедок с моржовыми усищами и огромными бровями. — Будьте любезны, мсье!..
Он посмотрел на машину, на женщину, потом сосредоточил внимание на мне, и я прочел в его глазах все недоверие, которое питают крестьяне к хорошо одетым людям.
— Вы помните, как в прошлом месяце здесь, на равнине, нашли самолет?
— Да...
Он поднял брови, чтобы лучше усечь, куда я клоню.
— Накануне того дня, когда обнаружили самолет, или, может быть, даже несколькими днями раньше не видели ли вы здесь незнакомого мужчину?
— Мужчину?
— Молодого блондина в светлой одежде... — Я рискнул прибавить эту последнюю деталь, поскольку знал гардероб Рапена достаточно хорошо.
Старик задумался.
— Верно, был такой за два дня до самолета. Только видел его не я, а мой сын. И не тут он проходил, а низом, мимо леса...
Я едва не запрыгал от радости и протянул ему тысячу франков.
Он непонимающе посмотрел на меня, потом бросил на деньги такой взгляд, словно впервые в жизни видел французский банковский билет.
— Это чего? — спросил он.
— Вам...
— Нам милостыни не надо!
Мне показалось, что он готов тюкнуть меня киркой по темечку. Оскорбленное достоинство лезло у него изо всех дыр.
— Ну-ну, не обижайтесь...
Мы снова подняли паруса и понеслись к Визилю.
— Не понимаю... — проговорила Эрминия.
— Чего ты не понимаешь? И вообще — разве с тобой такое бывает?
— Как Рапен — если это был он мог появиться здесь за два дня до своего приземления?
Тут я блеснул мозгой:
- С чего ты взяла, что до приземления? Почему бы не предположить, что самолет нашли только два дня спустя?
Она слегка наклонила голову:
— Да, действительно... Значит, приземлились они двадцать седьмого.
— Несомненно. А Бидона никто не видел, потому что он проспал до поздней ночи.
— Вывод?
— Вывод такой: человек, который проходил здесь двадцать седьмого чпслп (или двадцать восьмого, если дед ошибся) действительно Рапен. И доллары были при нем. Мы на верном пути.
До Визиля мы доехали не торопясь.
— Как по-твоему, — спросила Эрминия, — он не мог закопать деньги где-нибудь в лесу?
— Ни в коем случае. Только крестьянин доверяет свою кубышку земле... Рапен был слишком тонкой натурой, чтобы копать яму. И потом — чем ему было копать? И куда он положил бы деньги? Не говоря уже о том, что это вообще рискованно: в лесу человека замечают чаще, чем может показаться...
Тем временем мы въехали в Визиль. И тут у меня родилась идея... Родилась в тот момент, когда я увидел пузатого почтальона с кожаной сумкой через плечо.
Я резко затормозил, шины взвизгнули, прохожие обернулись на нас.
— Эй, господин почтальон, можно вас на секундочку? Он важно приблизился.
— У меня к вам один вопрос: сколько времени может ждать адресата письмо или посылка "до востребования"?
Я почувствовал, как сидящая рядом Эрминия вздрогнула.
Она поняла. Черт возьми, разве это не лучший выход? Обменять свои доллары Рапен временно не мог. Увезти с собой за границу тоже не мог, а уезжать нужно было немедля. Значит... Доллары, упакованные как следует в коричневую бумагу, превращаются в безобидную посылку. Посылку, которую можно отправить куда угодно...
Но очень многое зависело еще и от ответа толстяка почтальона.
— Письма и посылки "до востребования" хранятся в почтовых отделениях в течение двух недель, следующих за неделей поступления... — отбарабанил он заученную наизусть формулировку.
Мой руки, лежавшие на руле, начали дрожать.
— Следовательно, письмо, отправленное двадцать седьмого числа прошлого месяца, хранится до...
— До пятнадцатого. Сегодня было четырнадцатое...
— Включительно?
— Включительно.
Он оказался не таким гордым, как тот старый сморчок, и поспешно сцапал тысячную бумажку, которую тот отверг.
— О, благодарю, мсье...
Еще бы: ему выпала нежданная возможность наклюкаться, не подрывая семейного бюджета...
Мы с ней ничего не сказали друг другу.
Для нас наступил решающий, вернее, даже критический момент. Как будто нам предстояло пройти по канату, натянутому над Ниагарским водопадом.
Один неверный шаг — и все пропало!
Если Рапен действительно оставил деньги на почте до востребования, нам нужно было забрать их в ближайшие несколько часов. Иначе просроченная посылка пойдет дальше, и на ней можно будет поставить крест.
Я спросил у почтальона, где находится почта. Я почти не сомневался, что Рапен отправил (если вообще отправил) свою посылку именно отсюда: его торопило время.
Бидон говорил, что после приземления они ели. Потом он заснул... Значит, Рапен покинул равнину уже после полудня. Он шел пешком, и сюда должен был добраться к двум, а то и к трем часам. Он направлялся в Гренобль, но не был уверен, что успеет туда до закрытия почты, и наверняка решил 'выгрузить свою добычу в первом же поселке.
На почте сидели за окошками две девушки-брюнетки. Я обратился к той, которая ведала посылками:
— Скажите, мадемуазель, вы все время работаете в этом отделе?
Она, видимо, приняла меня за приставалу и нахмурилась.
— А что?
— О, не хмурьте брови, мои помыслы совершенно чисты. Я ищу своего друга, с которым мне обязательно нужно увидеться, и надеюсь, что вы сможете моим выручить.
Она смягчилась.
— Нет, я здесь не одна. Мы сменяемся я каждую неделю.
— А двадцать седьмого или двадцать восьмого числа прошлого месяца была ваша смена?
Она взглянула на большой настенный календарь и кивнула.
— В таком случае у меня к вам разговор. Я смотрю, уже без пяти двенадцать; позвольте нам с женой пригласить вас в ближайшее кафе. Можете не сомневаться, мы вас отблагодарим.
Она помедлило, но в конце концов согласилась — то ли потому что я оказался С "женой", то ли клюнула на это "отблагодарим".
— Все класс, — сказал я Эрминии. — Идем в кафешку. Там посылочницу легче будет пытать...
Девчонка пришла через семь минут после первого знакомства. На ней было цветастое платье, пиджак от костюма и белые носки. Во всем этом облачении она, похоже, казалась себе законодательницей мод. Ее губы были накрашены в виде фиалки, а крепкий южный акцент оправдывал черные волоски на ногах.
— Двадцать седьмого или двадцать восьмого числа прошлого месяца, — начал я, когда ей принесли поесть, — этот мой друг отправлял отсюда посылку до востребования...
Она наморщила лоб.
— Вот как?
Я достал паспорт Рапена и сунул фотографию покойника ей под нос.
— Вот этот парень. Не припоминаете?
Мы с Эрминией затаили дыхание и лишь проникновенно смотрели друг на друга, сознавая, что переживаем сообща неординарную минуту.
— Возможно... — проговорила почтальонша, глядя на фото.
И жизнерадостно добавила:
— Как ни странно, я лучше запомнила не лицо, а фамилию. Рапен... Как у художника.
Молодчина девчонка!
— Фамилия была и на посылке? — Ну конечно...
Черт возьми, где же еще она могла ее прочесть? Ну и дурацкие же у меня вопросы...
— Значит, к вам приходил именно этот парень?
Она опять наклонилась над фотографией. Ее сделали несколько лет назад, и к тому моменту, когда Рапен появился у окошка почтового отделения, его внешность успела несколько измениться.
— А не было ли у него па шее золотого медальона?
— Верно, был!
Я дико обрадовался,
— Это просто невероятно, мадемуазель! У вас феноменальная память!
Она покраснела.
— Наша профессия требует внимания...
Я выложил ей пятитысячный билет. Она не поверила своим моргалкам.
— Это слишком много, — прошептала она. Потом зыр-кнула вокруг и, успокоившись, сунула бумажку в карман.
— Спасибо...
— Вас ждет еще одна и покрупнее, если вспомните, куда он отправил эту посылку.
Тут она, видно, почуяла неладное, потому что быстро подняла на меня глаза.
К счастью, Эрминия с ее мягким голосом и ясным взором поспешила прийти мне на помощь:
— Видите ли, парень наверняка отправил посылку самому себе. Но мы ищем его по очень серьезному поводу. И если выясним, куда отослали посылку, то узнаем, где он сейчас живет.
Неумело размалеванная рожа почтарки снова расцвела. Но тут же помрачнела: адреса она не помнила.
Тут нас с Эрминией охватил испуг. Надо же, у самой цели!..
— Я не помню...
— Ну, пожалуйста, постарайтесь!
— Помню только, что адрес где-то на юге... Я сама с юга, и каждый раз, когда отправляю туда письмо или посылку, мне хочется оказаться внутри...
Юг! Да, это совпадало с планами Рапена... Только юг ведь большой...
— И все же — подумайте...
— Я думаю. Но разве тут вспомнишь? Почти три недели прошло... С тех пор столько всего отправляла... Нет, ничего не выйдет.
Это было сказано совершенно определенно. Эрминия потянула меня за рукав.
— Пожалуй, все же стоит дать мадемуазель еще десять тысяч франков за труды.
Еще не понимая, я раскошелился на широкоформатную. Почтальонша пустила ее той же дорогой. Потом смущенно встала:
— Извините, мне пора... Прежде чем уйти, она прошептала:
— Спасибо...
Когда она скрылась, я взорвался:
— Ну ты даешь! Десять штук за провал в памяти!
— Она все же предоставила нам одно ценное сведение.
— Так за это я ей уже заплатил...
— Нет, я имею и виду место назначения посылки. Какое же?
— Такой драгоценный груз Рапен, скорее всего, отправил ценной бандеролью.
— Ну и что?
— А то, что он наверняка сохранил квитанцию: ведь квитанцию на двадцать миллионов в урну не бросают. А на квитанции обязательно указывается фамилия и адрес получателя!
Пусть говорят, что хотят, но в тяжелых случаях ничто не может сравниться с женской изобретательностью. Особенно если речь идет о такой женщине, как Эрминия...
Признаться, я уж было запаниковал. Был полдень четырнадцатого числа. Вечером следующего дня на одном из почтовых отделений Франции посылку неизвестных мне размеров должны были предать забвению. Двадцать четыре миллиона рисковали оказаться в заклеенном почтовом мешке и навсегда заснуть в недрах огромного отдела невостребованных отправлений.
Теперь я понимал, почему Рапен говорил, что должен вернуться во Францию не позже пятнадцатого...
Пугало меня и другое: что если почтальон ошибся и срок истекает пятнадцатого утром, а не пятнадцатого вечером?
— Бумажник Рапена у тебя? — спросила Эрминия. Я достал его крокодиловую шкуру.
— Вот...
— Ну-ка, посмотри хорошенько.
Я опустошил все кармашки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65