Он посмотрел на приборную доску. Эрминия завопила:
— Не трогай, или и всех нас убью! Мне надоело,
что тебя все постоянно обувают! Всю свою жалкую
жизнь ты или сидел, или вытаскивал из огня каштаны, чтоб ими пожирались другие!
От этого Бидона передернуло. Он разом вспомнил все свои пятьдесят лет — пятьдесят лет унижений и неудач. Он созрел для первого по-настоящему геройского поступка; у него встали поперек горла все эти тюремные решетки, заношенные костюмы, грязные рубашки, перекрученные галстуки...
Он сполна нахлебался обманов и арестов. Слишком многие воспользовались им как отмычкой и выбросили после употребления...
Но на этот раз, благодаря своей дочке, он стал хозяином положения. Небывалое мужество переполняло все его нутро, подсказывало ему, что он ничем не отличается от сверхчеловека...
— Гони, гони! — крикнул он Эрминии. Мне стало его жаль.
— Я тебя понимаю, Бидон,— проговорил я.— Я тебя понимаю. Но не будь ты идиотом! Слушай, у меня к тебе предложение. По-моему, честное. Я отдаю вам пять миллионов, и Эрминия останавливается. Я оставляю вас на дороге и уезжаю. Если согласен, скажи...
— Как же, поверю я тебе! Мы остановимся, а ты нас угрохаешь!
— Тогда остановитесь посреди какой-нибудь деревни. Разделим деньги, и вы с девчонкой останетесь... Не буду же я палить в вас на глазах у всего народа, черт побери!.
Помолчав, он ответил:
— Нет... Пять. — это мало. Ведь дело провернул я! А сколько дерьма уже успел нажраться! Делим пополам, а не хочешь — пропадай все пропадом!
Я задумался. Эрминия слегка повернула голову ко" мне, дискуя разбить машину вдребезги.
— Соглашайся! — сказала она. — Это справедливо. У тебя останется десять миллионов и машина. Сообщать в полицию мы, сам понимаешь, не станем. Папа не горит желанием с ней встречаться.
Главное было заставить ее остановиться. А там уж поглядим, что дальше...
— Ладно, согласен.
Она перестала мчать как безумная, и все же на каждом повороте мне казалось, что мы вот-вот попадем в те края, где передвигаются только на крыльях.
— Хватит играть в "Формулу-1", раз уж мы договорились, — проворчал я.
— Что, боишься? — радостно хмыкнул Бидон.
— Нет, Бидон, я не боюсь. Я — как те люди, которым отсрочили смертный приговор: я готов подохнуть в любую минуту!
Некоторое время я смотрел на затылок девчонки. Шея у Эрминии была грациозной, как цветочный стебель, но больше не вызывала у меня сладкого волнения.
В этот раз я протрезвел окончательно.
Стоит хоть немного попрыгать с бабой в кровати — и начинаешь думать, что она твоя собственность... Иллюзия, самообман! Женщина принадлежит и подчиняется только самой себе, только своим капризам... И зачастую наиболее далека от вас именно в тот момент, когда вам уступает. Я был рад, что понял это. Так, по крайней мере, честнее. Теперь я знал, как себя вести и что говорить, а это всегда важно.
Мы подъезжали к Бриньолю. Возбуждение Бидона понемногу улеглось. Он, небось, говорил себе, что десять миллионов — вполне приличное утешение, и уже начинал размышлять, чем они с дочерью займутся дальше.
А я в это время думал о том, что деньги им оставлять жаль. Жаль и вообще неправильно. Эти люди обманули меня по полной программе, воспользовались мною, чтобы потом бессовестно бросить. При этой мысли вся моя гордость вставала на дыбы. К тому же Бидон был жалким неудачником, и я ронял свое достоинство, заключая сделку с таким ничтожеством, как он. Если я начну спускать флаг перед подобными поганками, мне останется только искать спокойную нудную работенку страхового агента.
В поселке Эрминия начала притормаживать.
— Нет, — сказал я. — Не здесь! Прежде чем вас высадить, я хочу подъехать как можно ближе к Эксан-Прованс. Вперед!
Эрминия резко затормозила и обернулась.
— Или здесь, или нигде, — заявила она.
Мы стояли у тротуара, по которому проплывала оживленно кудахтающая толпа. В этом месте как раз ремонтировали дорогу, и мы явно мешали движению. Стоявший недалеко полицейский поглядывал в нашу сторону, готовясь разобраться с нами, если мы через минуту не уедем.
Стерва отлично выбрала место для остановки...
— Так что, делим? - воскликнул Бидон, указывая на коробку.
— Слушай, дядя: если мы сейчас же не уедем, никаких денег ты не получишь.
— Зато ты получишь. Но морде. В комиссариате. Да еще как!
— Ладно, положим, ты меня сдашь, но тогда и твоя дочурка хорошенько отдохнет в тюряге. Не забывай, что она была со мной, когда я застрелил почтальоншу.
— Ладно, папа, давай проедем дальше, — вмешалась Эрминия. — Раз он так настаивает...
Я заметил, что при этом она легонько толкнула его коленом. Это еще что такое? Нужно было приготовиться ко всему. Эта паршивка одна стоила целого змеиного клубка. Она могла придумать массу гадостей — одна гаже другой...
Она молча поехала дальше. Когда мы поравнялись с постовым, он слегка погрозил нам пальцем — мол, ай-ай-ай, нехорошо... Знай он, с кем имеет дело, мигом схватился бы за пистолет!
Мы снова выбрались на открытое шоссе. Солнце пекло хуже, чем летом; гудрон сверкал, как алмазные россыпи.
Бидон выругался.
— Слушай, Канут, хватит с меня твоих фокусов... Не думай, что тебе удастся меня напарить. Так и быть: едем дальше, но при условии, что ты выбросишь пушку в окно, понятно?
Я посмотрел на спидометр: он снова показывал сто пятьдесят. У Эрминии это, похоже, уже вошло в привычку. Как это ни парадоксально, она чувствовала себя в безопасности только после того, как превышала допустимый предел скорости...
— Выбрасывай оружие, Капут... —- приказала она.
— Иначе что? — спросил я.
Наступила пауза: мой вопрос привел ее в замешательство.
— Иначе мы врежемся в дерево!
— Что у тебя за тяга к коллективным самоубийствам! — усмехнулся я. — Сходи как-нибудь к психоаналитику.
Вдруг Бидон воскликнул:
— За нами гонятся!
Я обернулся и посмотрел в заднее стекло. Все дальнейшее произошло мгновенно. Я успел увидеть, как уходит вдаль пустая дорога, потом услышал негромкий свист и, когда поворачивался обратно, получил феноменальный удар по черепу.
Все вокруг подернулось красной Пеленой, но
сквозь эту пелену я увидел Бидона, стоящего на коленях на переднем сиденье с разводным ключом и руке. Он снова замахнулся ключом; я отклонился н сторону; удар пришелся по левому плечу, и всю груди обожгла острая боль.
— Бей! Бей! попила рыжая стерва.
Машина выписывала резкие зигзаги: движения Бидона мешали Эрминии управлять.
Подлец поднял ключ в третий раз... Вот зачем эта гадина толкала его коленом в Бриньоле! Она, наверное, заметила в дверном кармане рукоятку ключа, и это навело ее на мысль устроить мне такую ловушку.
Красная пелена уже рассеялась. Башка у меня оказалась крепкой. К тому же ключ был слишком длинным и задел за крышу машины; это смягчило удар.
Я поднял пушку и выстрелил. Пуля ударила в лобовое стекло, и оно мгновенно сделалось матовым. Бидон выругался, тормоза отчаянно завизжали, машина заходила ходуном, и в следующую секунду в ней словно произошел ослепительный взрыв.
Мне показалось, что я присутствую на праздничном фейерверке... в качестве ракеты.
Удар, оглушительный грохот.ь Затем — тишина. Мы все-таки врезались в дерево. Еще бы: Эрминия столько раз нам это обещала! Правда, произошло это случайно и глупо, когда никто этого уже не хотел.
Бидон уже не мог поделиться своими впечатлениями: он раскроил себе череп о стойку лобового стекла.
Что касается Эрминии, то она из последних сил пыталась набрать в легкие воздуха. Ее зажало между приборной доской, которая ушла далеко назад, и спинкой сиденья. Она стояла на коленях, верхнюю часть ее туловища развернуло ко мне; она задыхалась и тихо ску-лила у нее, похоже, был сломан позвоночник.
Я же остался цел и невредим. Пассажиры, сидящие сзади, отделываются при авариях намного легче.
Я сделал глубокий вдох: все было в норме. Больше всего болело плечо — от удара ключом.
— Ну как, понравилось, Эрминия? — со смехом спросил я.
Ее глаза расширились от предсмертного ужаса и были слегка затуманены; рот продолжал судорожно раскрываться, хватая воздух, который не мог найти дороги к легким.
— Что, скрючило тебя, сучка? Погоди, скоро подохнешь... Будешь знать, как строить из себя роковую женщину...
Я сунул пистолет в кармоп и ударил ее по щеке — за все прошлое. Согласен, это было не слишком красиво, но я не смог удержаться. Слишком уж я по нее злился. Злился еще и за то, что она умирала так глупо и так быстро. Мне казалось, что она заслуживала худшего.
Я навалился на правую дверцу, которую крепко заклинило, с трудом открыл ее и ухватил посылку, лежавшую на коврике у сиденья.
Эрминия умерла, когда я выходил из машины. Она вся склонилась вперед, как марионетка, которую перестали держать за нитки.,.
Несколько секунд я смотрел на них. Они застыли, смешно повернувшись друг к другу спиной, как благополучные супруги в своей постели.
Однажды я повстречаю их в аду или на небесах, в зависимости от божьей милости, — и мы вместе посмеемся над этими трагическими минутами.
Дорога была сказочно пустынной, но я подозревал, что долго это не продлится.
Первый же водитель обязательно остановится, когда увидит разбитую машину, И если я буду вертеться рядом, это покажется подозрительным, Мне нужно было поскорее исчезнуть.
Я побежал через поле, не разбирая дороги, опьяненный чистым воздухом и своей победой.
Вдали послышался шум мотора. Я остановился и обернулся. К месту аварии приближался здоровенный грузовик.
Я бросился на землю, чтоб меня не заметили, и стал ждать. Но грузовик проехал не останавливаясь. Значит, были еще на свете такие же злыдни, как и я!
Я шипел дальше, и через десять минут меня уже не могли заметить с дороги. Я брел вдоль реки, над которой носились подчища стрекоз.
Я уже изрядно устал и хотел есть, поскольку так и не успел с утра ничего проглотить. Растянувшись на траве и положив под голову коробку с деньгами, я задумался о своей дальнейшей судьбе.
Теперь уж — хватит играть с огнем. После всех этих подвигов нужно было основательно затаиться. По крайней мере, избегать больших городов, портов, не появляться на шоссе.
Я попытался сориентироваться; ближе всего находился Маноск. Это был небольшой городок, словно созданный для того, чтобы спокойно отдыхать в нем после бурных событий. К ночи я непременно найду постоялый двор, где и засну, сожрав яичницу с салом... У меня даже слюнки потекли. Да, яичницу из дюжины яиц, утыканную кусочками сала, поджаристыми снаружи и сочными внутри.,.
Эта чертова яичница и придала мне сил. Я устремился ей навстречу, как араб стремится в Мекку. Я шел и приговаривал:
— Жрать хочу... О, как я хочу жрать!
И это идиотское бормотание помогало мне брести все дальше и дальше по рыжеватым равнинам, пахнущим свежей лавандой.
— Топай, Капут, топай. Скоро пожрешь. Яичницу, желтую, жирную... Неси свои миллионы, парень... А когда поешь, заснешь в деревенском домике, проснешься с петухами... Завтра будет солнце... Яркое, как раз такое, как ты любишь... Через несколько дней доберешься до Парижа. Обменяешь там свои доллары маленькими партиями, чтобы не привлекать внимания.".. Не все — только часть... Остальные спрячешь... Заделаешь себе новые документы — и уедешь из Франции. Она прекрасна, но ты ее утомляешь... Ты неисправим, Капут.., Тебе обязательно нужно кого-нибудь угробить. Поэтому лучше тебе убраться подальше и сидеть тихо...
Воздух становился все свежее, особенно у реки. Вокруг не было ни души.
Я уже не думал об Эрминии и о Бидоне, то есть не думал о них как о живых людях. С ними было покончено. В этот момент вокруг них, наверное, уже суетилась целая толпа, и Эрминию укладывали на высушенную солнцем и обгаженную бродячими собаками придорожную траву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65