А впрочем, я буду включать только после того, как вы закончите. Главное — постарайтесь побыстрее: в счет идет каждая минута.
— Не беспокойтесь!
В плане акробатики я, может быть, и уступал тому арабу, зато опережал его по проворству. Мне удавалось обежать все восемь машинок меньше чем за минуту. Хозяин, похоже, остался доволен. Я и и дел, как он улыбнулся и подмигнул своей мегере но время одной из "гонок".
Хозяйка была самой что ни на есть типичной ярмарочной кассиршей. На вид ей было около полтинника, может, чуть меньше.. Волосы светлые, с ресниц сыплется краска, губы кое-как подмалеваны какой-то оранжевой дрянью, шея вся в морщинах... Правда, слеплена она была недурно — особенно выше ватерлинии.
Она смотрела на меня внимательным испытующим взглядом, словно боялась, что я вдруг запихну весь ее аттракцион в карман и убегу. Видно, моя рожа не внушала ей безграничного доверия...
Я делал свое дело как можно лучше и быстрее, стараясь не думать о еде. От голода у меня порой все плыло перед глазами, проклятые машинки начинали кружить меня в чудовищном водовороте, и я напрягал, все мышцы, чтобы не отключиться. В животе было совершенно пусто, но меня тошнило, как после обильного ужина с кучей сладостей.
Я уже не соображал, сколько времени прошло с начала работы и сколько осталось. Мне думалось только о том, что сегодня воскресенье, что вечеру не будет конца и что мне придется - разорвать еще целый мешок билетов, чтоб получить жратву и постель...
Перед глазами мелькали грязные, красные, ногтистые руки деревенских парней, неловко сующие мне розовый бумажный прямоугольник. Я едва держался на ногах. Эта беготня после двухдневного голодания была хуже каторги. .
И все же в глубине души (как говорят в театральных спектаклях) я смеялся и ликовал. Легавые искали меня повсюду: во всех отелях, на всех дорогах, а я, убийца Капут, вертелся здесь, у всех на виду, посреди гуляющей толпы. Пожалуй, именно эта мысль укрепила меня тогда и помогла перенести все мучения.
И вот толпа стала постепенно редеть, и в конце концов у манежа осталось лишь, несколько пьяных мужичков, которых хозяин разогнал пинками под зад. Он погасил гирлянду из ламп, окружавшую крышу
манежа, оставив только две лампочки по углам. Вечерняя темнота навалилась на меня с такой силой, словно хотела раздавить. Парк аттракционов, снова превратился в простую деревенскую площадь. Киру селыцик и хозяин тира тоже закрывали свои лавочки. Худые бродячие собаки подбирали вафельные крош-ки... Наступала прохладная ночь, серебристая, как жестяной пол манежа.
Я обессиленно присел на деревянную платформу. Ноги мои гудели, руки отваливались, желудок казался про сторным и гулким, как церковь после богослужения.
Хозяйка пересчитывала выручку. Сбор оказался будь здоров! Там были и тысячные бумажки, и пятисотенные, что побольше размером, но все рекорды побили монеты: полная холщовая I умка! У меня зачесались руки. Я подумал, что хапнуть всю эту кассу будет проще простого. Вытряхивать выручку из торговцев гоночными иллюзиями — это ведь самые азы уголовной науки... Боднуть толстяка головой в живот, врезать бабе ребром ладони по шее — и деньги мои!
Только это ни к чему бы не привело. Лучше было остаться, пожить немного под маской безработного и работать себе на аттракционе, наблюдая, как разворачиваются события вокруг. Это обещало мне хотя бы частичную безопасность. Служить дичью в охоте на человека мне к этому времени уже изрядно осточертело.
Толстяк спросил у своей бабы, сколько за сегодня получилось, потом с довольным видом подошел ко мне.
— Годится, — сказал он. — Теперь надо зачехлить машины.
— Простудятся они, что ли?
Я ляпнул это с явным раздражением, и толстяк нахмурился; тогда я сделал вид, что шутил, и он тут же расцвел, как георгин.
Я укрыл дурацкие автомобильчики клеенчатыми чехлами и спросил толстяка:
— Шеф, нельзя ли чего-нибудь перекусить?
_ Да-да.. — спохватился он. — Сейчас хозяйка все устроит. Я, видите ли, ем только после сеанса... "Сеанса"! Он, не иначе, воображал себя администратором "Комеди-Франсез"...
Только теперь он познакомил меня со своей старухой.
— Это мадам Джейн, — сказал он. — Моя фамилия Манен, а тебя как зовут?
Я мигом состряпал себе новую личность:
— Антуан Дюран...
Выдумка была не из лучших, но что поделаешь: с пустым брюхом трудно быть гением. Кстати, большая ошибка считать, что гений остается таковым только тогда, когда ему нечего жрать. Совсем напротив! Он ничуть не поглупеет от цыпленка по-охотничьи или антрекота в вине.
— Ладно, топай за нами, — буркнул Манен, сразу переходя на "ты". И то верно: фамилия "Дюран" не располагает к дворянскому величанию...
Я побрел к их фургончику. Внутри все оказалось — высший класс! Манен сделал себе настоящую виллу на колесах. Кухня с газовой плитой, душевая, столовая, спальня... На борту такого парохода сам черт не страшен!
— Можно мне помыться? — спросил я.
Баба под названием Джейн многозначительно потянула носом.
— Даже нужно!
Я сдержался, но подумал, что если она и дальше будет отпускать такие задрочки, то скоро ох как об этом пожалеет...
Я залез в пластмассовый шкаф, служивший душевой, и с блаженством намылил физиономию, растирая кожу чуть ли не до дыр. Ощущение было сказочное. На умывальнике валялась бритва папаши Манена. Я подправил свою молодую бородку, пустив ее ободком, и стал похож чуть ли не на интеллигента из левобережных кварталов столицы.
Когда я вошел в столовую, расчесав волосы на пробор, мамаша Манен захлопала глазами. Моя возрожденная мужская красота стала для нее пикантной неожиданностью; она тут же метнула на меня свой коронный взгляд, которым, наверное, и заарканила своего мужика лет двадцать пять тому назад. Я вежливо улыбнулся ей в ответ.
— На ужин кровяная колбаса с печеными яблоками!— объявила она.
— Отлично!
— Любите?
— Обожаю! Я даже мороженое всегда покупаю не ванильное, а кровяное и колбасное!
Шуточка была, конечно, медвежья, но им понравилась. Они усмотрели в ней доказательство моего чистосердечия. Раз человек шутит — значит, не замышляет ничего дурного...
— Садись! — сказал толстяк.
Я накинулся на еду, и пока я жевал, Манен рассказывал мне о своей жизни, а его бабуся пихала меня под столом коленкой!..
Ночевал я в прицепе их фургона, там, куда укладывали разобранный манеж. В прицепе оказался уголок, отведенный для помощника. Вместо матраца лежали мешки, простыней тоже не было — и все же эта ночь показалась мне
самой прекрасной в моей жизни.
Утром меня разбудили деревенские петухи. Распелись, хоть уши затыкай! Да и как им было не петь — утро выдалось просто замечательное.
Подошел Манен — подтяжки болтаются у пяток, старый пуловер завязан, на шее шарфом.
— Ну, Антуан, как спалось?
— Классно!
— Не замера?
— Нисколько!
— Молодчина. Ну, пошли разбирать павильон. В полдень будем выбираться.. Вечером поработаем в другой деревне, ехать туда километров пятьдесят.
"Вот так и устроена жизнь", — меланхолично подумал я. Гулять сегодня будут в другом месте, а здешние мужики уже принимаются за работу, попивая с похмелья газировку с содой. Мы же ездим от одних к другим, таская с собой свои разноцветные машинки и гирлянды из лампочек, доставляя гулякам удовольствие повертеть руль и устроить всего за сто франков пару-тройку безобидных аварий... Ведь главное в таком аттракционе — это именно столкновения. Люди ради смеха покупают себе катастрофы: дело обстоит именно так. После трех первых кругов придурки, сидящие в наших размалеванных кастрюлях, начинают воображать себя героями и мечтают, как мэр прицепит им орден Почетного легиона на сельской площади в присутствии взволнованных земляков!
Мы свернулись... Переехали... Развернулись...
Так продолжалось неделю. Но мне казалось, что я на каникулах. Это было какое-то пустое время, незаметное движение в невидимом пространстве. Дни сменяли друг друга, сея забытье... И поскольку главным было заставить всех забыть о себе, такая жизнь меня вполне устраивала.
Жратва у Маненов была выше всех похвал.Оба любили хорошо поесть, только вот беда: тетка под названием Джейн любила не только это... Не знаю, может, у ее мужика было короткое замыкание в штанах, только она начала цепляться ко мне со страшной настойчивостью и бесстыдством. Я видел на своем веку не одну заводилу, но
таких приставучих — еще никогда! Она хотела меня и сообщала об этом не официальным письмом, а напрямик.
Когда мы с ней оставались в фургоне одни (хозяин любил шататься по пивнушкам), она без промедления шла на абордаж. Она ничего не боялась, ничего не стеснялась, а в быстроте движений могла тягаться с боксером-легковесом... Я оборонялся — осторожно, чтобы ее не разозлить. Поставив ее на место, я в два счета лишился бы работы, а ведь мне требовалось задержаться у них как можно дольше...
Но вот однажды вечером, когда панаша Манен уже захрапел, она помнилась ко мне в прицеп как раз в тот момент, когда я отходил ко сиу.
В такие минуты часто теряешь чувство реальности... Короче говоря, я ее целиком и полностью удовлетворил. Ух, что она вытворяла, эта Джейн! Полвека опыта и практики не проходят даром... У меня, правда, тоже накопилось немало нерастраченных сил... Так что в свой фургон она вернулась на полусогнутых.
С этого дня я превратился в ее любимчика. Она то и дело совала мне пятисотенные бумажки просто для того, чтобы залезть в карман моих штанов и заодно как следует перетряхнуть все мое хозяйство.
В определенном смысле это было мне на руку, поскольку позволяло сделать заначку на черный день — смотри басню "Стрекоза и Муравей". К последнему дню работы у меня набралось около двадцати тысяч. Финансировать следующий фильм Марселя Карне я на них, конечно, не мог, но они должны были на некоторое время спасти меня от помойной ямы.
Джейниха даже всплакнула, когда поняла, что скоро мы распрощаемся навсегда. Но что она могла поделать? Каждый год, в начале ноября, они отвозили свой балаган в большой ангар близ Орлеана и ехали зимовать в дом, который Манен построил в центральном районе страны на деньги своих стукнутых автогонщиков.
— Что поделаешь,— шептал я ей,— деваться некуда,..
Но она не могла с этим примириться. Еще немного — и она предложила бы своему пузиле меня усыновить. Да только он, похоже, вовсе не разделял горя своей благоверной. Наверное, он уже хорошо ее изучил и имел кое-какие подозрения на мой счет. Нет, лучше было разойтись по-хорошему.
Свои, "прощальные гастроли", как выразился воображала Манен, мы дали в Фонтенбло. История, кстати, свидетельствует, что этот город вообще очень подходит для прощаний.
С момента моих последних неприятностей с поли цией прошло целых два месяца, и жандармы уже, Кв верное, решили, что я улетел в теплые края.
Я начал дышать свободнее; мне уже не казалось, что на мне стальной корсет, стянутый по бокам болтами.
Итак, мы приехали в Фонтенбло... Там лил такой дождь, какой бывает только в книгах Сименона. Выручка оказалась более чем скромной. Автомобилей в тех местах полно, а трахнуться или перепихнутться можно и без би лета — и лесу... Так что, сами понимаете, машинки-толку ши слегка теряют здесь снос очарование...
Трое или четверо балбесов, катавшихся на наших машинках, безрезультатно пытались выдавить из себя хо'ть каплю веселья... Папаша Манен члорош. злился я оттого, что сезон заканчивается неудачей, а его женушка нее смотрела и смотрела на меня. Она была расстроена, как корова, у которой вдруг убрали с глаз железную дорогу на краю пастбища. Впрочем, у меня в голове тоже вертелись довольно мрачноватые мысли. Наверное, от погоды и от самой ситуации. Хотите верьте, хотите нет, но я не работал уже несколько лет, и работа показалась мне, в сущности, не таким уж неприятным делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Не беспокойтесь!
В плане акробатики я, может быть, и уступал тому арабу, зато опережал его по проворству. Мне удавалось обежать все восемь машинок меньше чем за минуту. Хозяин, похоже, остался доволен. Я и и дел, как он улыбнулся и подмигнул своей мегере но время одной из "гонок".
Хозяйка была самой что ни на есть типичной ярмарочной кассиршей. На вид ей было около полтинника, может, чуть меньше.. Волосы светлые, с ресниц сыплется краска, губы кое-как подмалеваны какой-то оранжевой дрянью, шея вся в морщинах... Правда, слеплена она была недурно — особенно выше ватерлинии.
Она смотрела на меня внимательным испытующим взглядом, словно боялась, что я вдруг запихну весь ее аттракцион в карман и убегу. Видно, моя рожа не внушала ей безграничного доверия...
Я делал свое дело как можно лучше и быстрее, стараясь не думать о еде. От голода у меня порой все плыло перед глазами, проклятые машинки начинали кружить меня в чудовищном водовороте, и я напрягал, все мышцы, чтобы не отключиться. В животе было совершенно пусто, но меня тошнило, как после обильного ужина с кучей сладостей.
Я уже не соображал, сколько времени прошло с начала работы и сколько осталось. Мне думалось только о том, что сегодня воскресенье, что вечеру не будет конца и что мне придется - разорвать еще целый мешок билетов, чтоб получить жратву и постель...
Перед глазами мелькали грязные, красные, ногтистые руки деревенских парней, неловко сующие мне розовый бумажный прямоугольник. Я едва держался на ногах. Эта беготня после двухдневного голодания была хуже каторги. .
И все же в глубине души (как говорят в театральных спектаклях) я смеялся и ликовал. Легавые искали меня повсюду: во всех отелях, на всех дорогах, а я, убийца Капут, вертелся здесь, у всех на виду, посреди гуляющей толпы. Пожалуй, именно эта мысль укрепила меня тогда и помогла перенести все мучения.
И вот толпа стала постепенно редеть, и в конце концов у манежа осталось лишь, несколько пьяных мужичков, которых хозяин разогнал пинками под зад. Он погасил гирлянду из ламп, окружавшую крышу
манежа, оставив только две лампочки по углам. Вечерняя темнота навалилась на меня с такой силой, словно хотела раздавить. Парк аттракционов, снова превратился в простую деревенскую площадь. Киру селыцик и хозяин тира тоже закрывали свои лавочки. Худые бродячие собаки подбирали вафельные крош-ки... Наступала прохладная ночь, серебристая, как жестяной пол манежа.
Я обессиленно присел на деревянную платформу. Ноги мои гудели, руки отваливались, желудок казался про сторным и гулким, как церковь после богослужения.
Хозяйка пересчитывала выручку. Сбор оказался будь здоров! Там были и тысячные бумажки, и пятисотенные, что побольше размером, но все рекорды побили монеты: полная холщовая I умка! У меня зачесались руки. Я подумал, что хапнуть всю эту кассу будет проще простого. Вытряхивать выручку из торговцев гоночными иллюзиями — это ведь самые азы уголовной науки... Боднуть толстяка головой в живот, врезать бабе ребром ладони по шее — и деньги мои!
Только это ни к чему бы не привело. Лучше было остаться, пожить немного под маской безработного и работать себе на аттракционе, наблюдая, как разворачиваются события вокруг. Это обещало мне хотя бы частичную безопасность. Служить дичью в охоте на человека мне к этому времени уже изрядно осточертело.
Толстяк спросил у своей бабы, сколько за сегодня получилось, потом с довольным видом подошел ко мне.
— Годится, — сказал он. — Теперь надо зачехлить машины.
— Простудятся они, что ли?
Я ляпнул это с явным раздражением, и толстяк нахмурился; тогда я сделал вид, что шутил, и он тут же расцвел, как георгин.
Я укрыл дурацкие автомобильчики клеенчатыми чехлами и спросил толстяка:
— Шеф, нельзя ли чего-нибудь перекусить?
_ Да-да.. — спохватился он. — Сейчас хозяйка все устроит. Я, видите ли, ем только после сеанса... "Сеанса"! Он, не иначе, воображал себя администратором "Комеди-Франсез"...
Только теперь он познакомил меня со своей старухой.
— Это мадам Джейн, — сказал он. — Моя фамилия Манен, а тебя как зовут?
Я мигом состряпал себе новую личность:
— Антуан Дюран...
Выдумка была не из лучших, но что поделаешь: с пустым брюхом трудно быть гением. Кстати, большая ошибка считать, что гений остается таковым только тогда, когда ему нечего жрать. Совсем напротив! Он ничуть не поглупеет от цыпленка по-охотничьи или антрекота в вине.
— Ладно, топай за нами, — буркнул Манен, сразу переходя на "ты". И то верно: фамилия "Дюран" не располагает к дворянскому величанию...
Я побрел к их фургончику. Внутри все оказалось — высший класс! Манен сделал себе настоящую виллу на колесах. Кухня с газовой плитой, душевая, столовая, спальня... На борту такого парохода сам черт не страшен!
— Можно мне помыться? — спросил я.
Баба под названием Джейн многозначительно потянула носом.
— Даже нужно!
Я сдержался, но подумал, что если она и дальше будет отпускать такие задрочки, то скоро ох как об этом пожалеет...
Я залез в пластмассовый шкаф, служивший душевой, и с блаженством намылил физиономию, растирая кожу чуть ли не до дыр. Ощущение было сказочное. На умывальнике валялась бритва папаши Манена. Я подправил свою молодую бородку, пустив ее ободком, и стал похож чуть ли не на интеллигента из левобережных кварталов столицы.
Когда я вошел в столовую, расчесав волосы на пробор, мамаша Манен захлопала глазами. Моя возрожденная мужская красота стала для нее пикантной неожиданностью; она тут же метнула на меня свой коронный взгляд, которым, наверное, и заарканила своего мужика лет двадцать пять тому назад. Я вежливо улыбнулся ей в ответ.
— На ужин кровяная колбаса с печеными яблоками!— объявила она.
— Отлично!
— Любите?
— Обожаю! Я даже мороженое всегда покупаю не ванильное, а кровяное и колбасное!
Шуточка была, конечно, медвежья, но им понравилась. Они усмотрели в ней доказательство моего чистосердечия. Раз человек шутит — значит, не замышляет ничего дурного...
— Садись! — сказал толстяк.
Я накинулся на еду, и пока я жевал, Манен рассказывал мне о своей жизни, а его бабуся пихала меня под столом коленкой!..
Ночевал я в прицепе их фургона, там, куда укладывали разобранный манеж. В прицепе оказался уголок, отведенный для помощника. Вместо матраца лежали мешки, простыней тоже не было — и все же эта ночь показалась мне
самой прекрасной в моей жизни.
Утром меня разбудили деревенские петухи. Распелись, хоть уши затыкай! Да и как им было не петь — утро выдалось просто замечательное.
Подошел Манен — подтяжки болтаются у пяток, старый пуловер завязан, на шее шарфом.
— Ну, Антуан, как спалось?
— Классно!
— Не замера?
— Нисколько!
— Молодчина. Ну, пошли разбирать павильон. В полдень будем выбираться.. Вечером поработаем в другой деревне, ехать туда километров пятьдесят.
"Вот так и устроена жизнь", — меланхолично подумал я. Гулять сегодня будут в другом месте, а здешние мужики уже принимаются за работу, попивая с похмелья газировку с содой. Мы же ездим от одних к другим, таская с собой свои разноцветные машинки и гирлянды из лампочек, доставляя гулякам удовольствие повертеть руль и устроить всего за сто франков пару-тройку безобидных аварий... Ведь главное в таком аттракционе — это именно столкновения. Люди ради смеха покупают себе катастрофы: дело обстоит именно так. После трех первых кругов придурки, сидящие в наших размалеванных кастрюлях, начинают воображать себя героями и мечтают, как мэр прицепит им орден Почетного легиона на сельской площади в присутствии взволнованных земляков!
Мы свернулись... Переехали... Развернулись...
Так продолжалось неделю. Но мне казалось, что я на каникулах. Это было какое-то пустое время, незаметное движение в невидимом пространстве. Дни сменяли друг друга, сея забытье... И поскольку главным было заставить всех забыть о себе, такая жизнь меня вполне устраивала.
Жратва у Маненов была выше всех похвал.Оба любили хорошо поесть, только вот беда: тетка под названием Джейн любила не только это... Не знаю, может, у ее мужика было короткое замыкание в штанах, только она начала цепляться ко мне со страшной настойчивостью и бесстыдством. Я видел на своем веку не одну заводилу, но
таких приставучих — еще никогда! Она хотела меня и сообщала об этом не официальным письмом, а напрямик.
Когда мы с ней оставались в фургоне одни (хозяин любил шататься по пивнушкам), она без промедления шла на абордаж. Она ничего не боялась, ничего не стеснялась, а в быстроте движений могла тягаться с боксером-легковесом... Я оборонялся — осторожно, чтобы ее не разозлить. Поставив ее на место, я в два счета лишился бы работы, а ведь мне требовалось задержаться у них как можно дольше...
Но вот однажды вечером, когда панаша Манен уже захрапел, она помнилась ко мне в прицеп как раз в тот момент, когда я отходил ко сиу.
В такие минуты часто теряешь чувство реальности... Короче говоря, я ее целиком и полностью удовлетворил. Ух, что она вытворяла, эта Джейн! Полвека опыта и практики не проходят даром... У меня, правда, тоже накопилось немало нерастраченных сил... Так что в свой фургон она вернулась на полусогнутых.
С этого дня я превратился в ее любимчика. Она то и дело совала мне пятисотенные бумажки просто для того, чтобы залезть в карман моих штанов и заодно как следует перетряхнуть все мое хозяйство.
В определенном смысле это было мне на руку, поскольку позволяло сделать заначку на черный день — смотри басню "Стрекоза и Муравей". К последнему дню работы у меня набралось около двадцати тысяч. Финансировать следующий фильм Марселя Карне я на них, конечно, не мог, но они должны были на некоторое время спасти меня от помойной ямы.
Джейниха даже всплакнула, когда поняла, что скоро мы распрощаемся навсегда. Но что она могла поделать? Каждый год, в начале ноября, они отвозили свой балаган в большой ангар близ Орлеана и ехали зимовать в дом, который Манен построил в центральном районе страны на деньги своих стукнутых автогонщиков.
— Что поделаешь,— шептал я ей,— деваться некуда,..
Но она не могла с этим примириться. Еще немного — и она предложила бы своему пузиле меня усыновить. Да только он, похоже, вовсе не разделял горя своей благоверной. Наверное, он уже хорошо ее изучил и имел кое-какие подозрения на мой счет. Нет, лучше было разойтись по-хорошему.
Свои, "прощальные гастроли", как выразился воображала Манен, мы дали в Фонтенбло. История, кстати, свидетельствует, что этот город вообще очень подходит для прощаний.
С момента моих последних неприятностей с поли цией прошло целых два месяца, и жандармы уже, Кв верное, решили, что я улетел в теплые края.
Я начал дышать свободнее; мне уже не казалось, что на мне стальной корсет, стянутый по бокам болтами.
Итак, мы приехали в Фонтенбло... Там лил такой дождь, какой бывает только в книгах Сименона. Выручка оказалась более чем скромной. Автомобилей в тех местах полно, а трахнуться или перепихнутться можно и без би лета — и лесу... Так что, сами понимаете, машинки-толку ши слегка теряют здесь снос очарование...
Трое или четверо балбесов, катавшихся на наших машинках, безрезультатно пытались выдавить из себя хо'ть каплю веселья... Папаша Манен члорош. злился я оттого, что сезон заканчивается неудачей, а его женушка нее смотрела и смотрела на меня. Она была расстроена, как корова, у которой вдруг убрали с глаз железную дорогу на краю пастбища. Впрочем, у меня в голове тоже вертелись довольно мрачноватые мысли. Наверное, от погоды и от самой ситуации. Хотите верьте, хотите нет, но я не работал уже несколько лет, и работа показалась мне, в сущности, не таким уж неприятным делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65