никаких квитанций там не оказалось.
Я ругался, как извозчик, засовывая бумажник обратно в карман. С террасы нашего кафе были видны горы, и эти горы душили меня, как железный обруч, В них было что-то угрожающее и гнетущее...
— Не будем отчаиваться, — проговорила Эрми-ния. — Давай-ка лучше поразмыслим.
Но мне как'раз требовалось гонгом другое: действовать. Я чувствовал, как внутри меня клокочет нетерпение. Оно должно было выйти наружу ио-хорошему или вырваться силой. Я модозренал, что н конце концов могу просто-напросто выскочить на улицу и прицепиться к первому попавшемуся перцу, чтоб залепить ему в морду.
— Он не мог выбросить эту квитанцию, — повторила моя подружка. — Это было бы полным безумием... Погоди: ты мужчина. Куда мужчина может положить маленькую, но очень ценную бумажку?
— Ну, в бумажник...
— В бумажнике ее нет. Так: скажи-ка, этот бумажник был у Рапена с собой, когда ты его...?
— Нет. В машине.
— А что было при нем?
Я постарался как можно подробнее вспомнить ту жуткую сцену на итальянском пляже.
Я снял с Рапена брюки, свитер, опустошил карманы и сжег все на костре. В одежде ничего остаться не могло. Хотя, впрочем... Да, в брюках иногда бывает крохотный кармашек для зажигалки — спереди, у самого пояса. Ра-пен мог сунуть пресловутую квитанцию туда.
Однако поразмыслив, -я решил, что навряд ли: он слишком часто переодевался и не стал бы каждый раз перекладывать бумажку в другие штаны.
— Скорее всего, он хранил ее в каком-нибудь постоянном месте, — пробормотала Эрминия, словно проследив за моими мыслями.
Наши глаза одновременно устремились на машину. Как ни парадоксально, машина для путешественника — это и есть единственное постоянное место. Это как бы продолжение его квартиры...
Я подозвал официантку, которая отчаянно вытягивала шею и таращила на нас глаза. Мы вышли.
— Поехали за город, — сказала Эрминия.
Я выгнал тачку из населенного пункта, остановил ее на обочине, и мы будто превратились в стаю саранчи. Несчастная машина безропотно терпела наши надругательства.
Мы были похожи на сумасшедших. Мы молча опрокидывали сиденья, срывали резиновые коврики, вытаскивали пепельницы, выворачивали карманы на чехлах, вспарывали солнцезащитные козырьки... Ничего. Ничего!
Мы перетряхнули атлас дорог, облазили весь ба гажник, отвинтили плафон под потолком... Ничего!
На глазах у Эрминии блестели слезы, а я так сильно сжимал зубы, что болело за ушами.
Отчаявшись, мы сели рядом на сиденье. Погода сделалась угрюмой, лобовое стекло запотело от первых холодов. Я поднял воротник куртки: типичный жест преступника. Жест, свойственный каждому, кого будили на рассвете тюремщики...
— Двадцать четыре миллиона... — пробормотала Эрминия.
— Ага, — сказал я. — На сосиски с горчицей точно бы хватило.
— Пожалуй.
— Поехали бы в круиз, да?
— Да...
— В Америку. Я давно мечтаю...
Тут я вспомнил о своих старых планах, и это брызнуло мне в душу горечью.
— Пока что ты едешь в горы,— сказала она,— Ждать, пока на одной из них свистнет рак.
— А что делать?
— Давай вернемся в Мантон. И как можно скорее. Осмотрим всю одежду Рапена. Ты говорил, что у него были драгоценности... Может быть, квитанция где-то среди них?
— Ну что ж...
Мы рванули обратно по Альпийскому шоссе. На вершинах уже лежал снег; до зимы, похоже, оставалось совсем недолго.
"Альфа" словно специально создана для извилистых дорог. Кажется, мы достигли родных пенатов меньше чем за четыре часа. Мы забыли пообедать, но есть нам и не хотелось. На протяжении всего пути Эрминия не отводила глаз от часов.
— Если мы попадем домой к пяти часам и сразу же найдем квитанцию и если почта, на которую отправлена посылка, недалеко от Мантона, то сегодня вечером деньги будут у нас!
— Неплохо бы!
Мы полоскали себе горло надеждой, но если разобраться, то все это было под большим вопросом. Появись Бидон хотя бы на несколько дней раньше — мы успели бы объездить все почтовые отделения на побережье и чего-нибудь да достигли... Теперь же время работало против нас. Дело протухло. Почти... И все-таки каждый из нас думал о том, что мы будем делать с двадцатью четырьмя миллионами! Что ни говори, жизнь — штука забавная...
Мы приехали в Мантон чуть раньше пяти. Я бешено затормозил у дома, и и.и гол черед спальни, Вскоре в доме не осталось ни одной принадлежавшей Рапену тряпки и безделушки, которую мы не прощупали бы от и до. Через полчаса в комнате царил форменный погром, а мы так ничего и не нашли. С нас ручьями бежал пот... Щеки наши горели, а в глазах плыл подозрительный туман.
— Пролет, — вздохнула Эрминия.
Да, это был пролет. Да еще какой. Такой, которого я даже представить не мог, потому что когда мы вернулись в гостиную, собираясь сорвать злость на виски, в ворота сада кто-то постучал. Мы настороженно переглянулись.
— Пойди посмотри, кто там, — велел я Эрминии. Она пошла открывать и почти сразу же вернулась.
С ней был полицейский. Я едва сдержался, чтобы не схватиться за свою пушку и не бабахнуть в него. Меня остановило то, что меня вряд ли пришел бы арестовывать один-единственный легаш, да еще в форме. Подобные операции обычно проводят одетые в штатское сыщики из уголовки.
Я нашел в себе силы улыбнуться.
— Добрый день, мсье. В чем дело? Полицейский, молодой парень с бледным вспотевшим лицом, машинально козырнул.
— Я по поводу нарушения вами правил дорожного движения.
— Не может быть!
— Может. Позавчера вы оставили машину в неположенном месте. Мой коллега составил протокол, и я пришел вписать в него ваши личные данные...
— А откуда у вас мой адрес?
— Мне его» сообщил домовладелец. Он проходил мимо в тот момент, когда мой коллега записывал номер машины... Здесь ведь все друг друга знают. Я вздохнул посвободнее. Это был всего-навсего пустяковый, ничего не значащий инцидент.
- Ваша фамилия Рапен?
— Да, мсье. Робер Рапен. Присаживайтесь, пожалуйста. Он сел и вытащил из кармана кителя старый засаленный блокнот и карандаш, который, видно, грыз между завтраком и обедом, потому что верхний его конец был похож на кисточку.
— Будьте любезны показать ваши документы. Парень старался говорить нейтральным тоном. В
нем боролись типично полицейская мания величия и инстинктивное уважение государственного служащего к субъекту, который нарушает правила на "альфа-ро-мео" ценой в три миллиона.
— Разумеется...
И тут меня мгновенно прошиб такой пот, будто я провел целый день в турецкой бане. Я только теперь сообразил, что у меня нет водительского удостоверения...
Рапен, видимо, держал права в кармане джемпера,
и я спалил их вместе с тряпками. Кто знает, может быть, там же лежала и квитанция?
Все это пронеслось у меня в голове на полном скаку.
— Вот техпаспорт, мсье. Может быть, желаете стаканчик виски, а?
Надеясь задобрить его, я стал сама любезность.
— Нет, спасибо, я не пью спиртного. Он начал что-то записывать.
— Ваши права, пожалуйста.
— Э-э... Одну секундочку.
Я пытался поймать взгляд своей подруги, сообщить ей о своем бедственном положении, попросить помощи. Но она вертела ручки приемника, желая от нечего делать напустить в комнату музычки.
Чтобы выиграть время, я сделал вид, что ищу права.
— Черт возьми! — воскликнул я вдруг. — Эрминия, неужели ты не осмотрела карманы моего пиджака, когда относила его в чистку?
Она выключила приемник, обернулась и ответила самым что ни на есть спокойным тоном:
— Как, дорогой, разве этого не сделал ты? Она не раздумывала ни секунды.
— Да нет же! — вскричал я. — Черт, вот так история! Ведь там остались мои водительские права!
— Ну, я завтра к ним схожу...
— Да, но господину полицейскому права нужны не завтра, а сейчас...
— Может быть, вы помните номер? — спросил легавый.
— Постойте-ка: кажется. "А — 10999".
— Какая префектура?
— Нижняя Сена.
— Так. Я записываю. Если обнаружите, что ошиблись, зайдите в комиссариат.
— Хорошо.
Я решил, что все позади.
— И покажите мне, пожалуйста, какой-нибудь другой документ.
Я поколебался, затем небрежно подал ему паспорт.
Он записал данные, и вдруг воскликнул
— Вам тридцать пять лет?
— Ну да...
— Странно! Вы выглядите гораздо моложе...
Еще бы: я был на двенадцать лет моложе Рапена.
— Да, мне часто говорят, что я молодо выгляжу... И тут случилась хреновина из хреновин. Он машинально посмотрел на фотографию в паспорте/. Если' придраться, то подмену можно было обнаружить. И он обнаружил ее за рекордно короткое время.
— Но, — воскликнул он, — это же не вы!
Он все смотрел и смотрел на маленький прямоугольник из глянцевого картона, изучая рожу Рапена... Потом поглядел на меня. Его острые, как булавки, глаза протыкали меня насквозь.
— Что это значит?
Наступила самая скверная в моей жизни пауза.
Этот кусок легаша в форме таращился на меня, вытаскивал меня на свет, рассекречивал, понимал, что сунул нос в историю, о которой даже не мечтал...
Он медленно поднялся со своего стула.
— Вам придется пройти со мной в комиссариат для выяснения обстоятельств, мсье...
— Ну, вперед!
Но я имел в виду вовсе не комиссариат. И Эрмания это знала. Она включила радио на полную громкость, и я, обходя полицейского сзади, схватил его обеими руками за горло.
Прикосновение к его коже было мне. противно. Но чем противнее мне становилось, тем крепче я сжимал пальцы...
Руки у меня сильные. Например, я могу, поднять стул горизонтально на вытянутой руке, взяв его за нижнюю перекладину. Попробуйте: с виду это пустяк, но если у вас в жилах течет кисель, фокус не удастся.
Под моими пальцами что-то хрустнуло... Я продолжал давить, и шея парня становилось нее тверже.
Из ноздрей у него вырывался глухой хрип; я скорее догадывался об этом, нежели слышал, потому что радио гремело вовсю.
И вот в какой-то момент мое отвращение разом улеглось, и я начал чувствовать одну только буйную радость. Радость мощную, горячую, которой я не испытывал уже несколько недель, которой не было даже тогда, когда я утрамбовал Рапена. Я улыбался... Я был свободен, счастлив, окрылен...
Эрминия прислонилась к стене с серым, как пепел, лицом. Она в ужасе смотрела на меня и не могла поверить своим глазам.
— О, нет, нет! — бормотала она.
Это звучало вовсе не по поводу полицейского: она прекрасно знала, что другого выхода не было. Что ее по-настоящему ужаснуло, так это радость, нарисованная на моей физиономии.
Я разжал руки. Пальцы побелели. Я стал тереть ладони друг о друга, чтобы восстановить кровообращение. Полицейский остался неподвижно сидеть на стуле: изогнутая спинка поддерживала его и не давала упасть.
— Готово дело, — объявил я, глубоко вздохнув. Я сел около трупа и хорошенько приложился к бутылке — не для храбрости, а потому что хотелось. Я опять убил человека. Об этом мог догадаться любой дурак: результат был налицо. Я посмотрел на труп. Левая рука фараона лежала на столе, и на безымянном пальце блестело золотое кольцо. У этого несчастного дурня была семья! Значит, переполоха следовало ожидать очень скоро. Вместо двадцати четырех миллионов мне светили наручники и фургон с мигалкой. Прощайте, банковский счет, "альфа" и все остальное...
— Ну? — спросила Эрминия.
— Что?
— Что дальше?
Она уже успела обрести обычное спокойствие. Я обхватил голову руками.
— Так... Сначала надо запрятать эту дохлятину. Потом ты пойдешь за черной и белой краской...
— Для чего?
— Чтоб нарисовать машине другие номера. Будем сматываться.
Она вздохнула:
— Куда?
— Подальше. Тут пахнет паленым.
— Но подумай'сам: такая машина не может проехать незамеченной, даже с другими номерами. К тому же они не будут соответствовать техпаспорту. Стоит первому попавшемуся инспектору тебя остановить, и...
— Ты можешь предложить что-нибудь получше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65