— А мне кажется — это несознательный дэ-э-эмарш! — осторожно заметила Шадрина; все знали, что у нее бурно-бурлящие любовные чувства к товарищу Городинскому.
Она, бывшая красная кавалеристка Первой Конной, садилась на него, как на жеребца, и гарцевала часами, помахивая саблей, подаренной командармом Буденным. Об этой слабости старшие товарищи по партии знали, но терпели многим хотелось испытать мазохистскую скачку по степям и буеракам похоти.
— Я думаю, можно продолжить, — кивнул Китель и этим отменил смертный приговор Театру и его режиссеру.
— Зинаида! Прошу! — крикнул М. и почувствовал рабскую дрожь раненого сердца.
Актриса вновь взобралась на тракторный круп и оглянулась на бюст:
— Дорогие товарищи! Очень я была счастлива, что было с чем стоять перед Сталиным. Я сказала: с нами хотела бороться природа, но не смогла. Колхозники ее победили. Урожай хороший. Скот хороший. На ипподром, где кони бегают, мы рекордную лошадь доставили. В РККА наши два коня были приняты на большой палец. Хорошо работает свиная ферма… А еще счастливы мы, товарищ Сталин, что можем доложить одно достижение, про которое я в других колхозах не слыхала: у нас открыт дом отдыха для ударника. Пастух Антон не хотел далеко уезжать, чтобы не оставлять безнадзорных коров. В нашем доме отдыха он четыре кило прибавил. Приезжайте к нам, дорогие товарищи правительство, отдохнуть. Мы вам и по шесть кило прибавим, наше честное колхозное. Жизнь у нас такая хорошая стала, что о пустяках, как самовары, стулья, одеяла, я и разговаривать не стану. Есть трактор, получено разрешение на грузовую машину. Пятнадцать велосипедов имеем, один «фордик» в премию добыт лучшему бригадиру Федору Рязанцеву, питомцу тетки Феклы. Сама бабка Фекла была враждебный элемент, но мы ее воспитали. Дала она хорошие показатели, и мы прямо на полосе старуху премировали. Мы у нашего правительства учимся и казнить, и миловать. Личные расчеты у нас не живут. Мы — колхоз, мы общим интересом крепки. И поэтому все у нас есть. Что еще надо? Аэроплан понадобится — аэроплан заведем. И очень крепка в нашем колхозе женская сила. Раньше говорили: курица не птица, женщина не человек… Уже не курица — жена и мать. Она уже в орлиную сталинскую породу пошла пером, и не только своей семье, а всей дорогой нашей стране она работница и защитница.
И разухабисто ревет баян. Колхозники пляшут и поют:
— Никогда так низко не свисали наливные яблоки в саду! В жизнь свою так парни не плясали, как плясали в нынешнем году!
Человек в сером кителе медленно поднялся с бархатного, пунцового по цвету кресла, он поднялся и не спеша направился к сцене. Зинаида смотрела сверху на маленького человека и чувствовала, как спазмы ужаса…
Вынужден признаться, что для меня женщина всегда остается загадкой. Казалось, ты, ваятель, исследовал всю ее иудскую душу и то, что ниже, истолковал ее истерическое поведение, подвел под лучшую часть человечества фундаментальное марксистско-ленинское учение о семье — и что? А ничего. Ровным счетом — ничего.
За примером далеко не надо ходить: твоя жена готовит на кухне фирменное блюдо — фрикасе; ты, мужчина, отдыхаешь, читая пустую газетку, и ты, фат, уверен, что счастье твое долговечно, безоблачно и даже фешенебельно, как небоскребы в Нью-Йорке.
Ты властелин дум и чаяний любимой, ты организатор ее частых звездных оргазмов, то есть ты есть для нее удобное прикладное божество, да вдруг раздается фистульный милый голосок:
— Родненький, ты отнес статью?
— Какую? — Хотя прекрасно знаешь, о чем речь.
— Про этого… урода… из зала суда.
— Заметку?
— Это статья!
— Статья? — Уже чувствуешь опасность и оттягиваешь минуту расплаты.
— Да, родной! — Жена появляется, вооруженная полновесным блюдом, где дымится мясо. — Открой ротик, закрой глазки.
И ты доверчиво открываешь то, что просят тебя открыть, и закрываешь то, что просят закрыть. И начинаешь пережевывать лошадиное мясо времен похода Первой Конной на Варшаву.
— Как? Вкусно? — пытает супруга.
— Божественно! — Чмокаешь ее в щечку.
— То-то, путь к сердцу мужчины… — улыбается. — Так ты, милый, отдал статью? — продолжает улыбаться.
— Ты знаешь… дело в том…
— Ты что? Не отнес? — Уже не улыбается, более того, на ее прекрасном лике все признаки гнева, боли, ненависти.
— Выслушай меня…
— Почему? — И это уже не жена, это — фурия, она вскакивает, опрокидывая в постель фрикасе, и ты сидишь в мелко нарезанном жареном мясе и предпринимаешь слабые попытки оправдаться. Но тебя не желают слушать. — Я знаю… ты не хочешь, чтобы я писала… Конечно, куда нам…
— Я тебя… хочу…
— Прекрати! Болван!
— Хватит, а?
— Не-е-ет, какое самомнение!.. Кто тебе дал право судить о моих возможностях?
— Ночью твои возможности… — И не успеваю договорить; подушка спасает жизнь от мельхиорового снаряда. — Ты что, дура совсем?
— Сам дурак!
— И эту женщину я люблю?
— А я тебя не люблю!
— Почему?
— Потому что не хочешь, чтобы я работала в журналистике.
— Работай.
— Да?.. Мало того, что ты воруешь деньги… мои… но еще и палки ставишь в колеса…
— Куда, прости, я вставляю палки?
— Фи! Как ты пошл! Как ты мне мерзок! Ты!.. Ты — мачо!..
— Кто?
— Мачо! Для них женщины — это… это…
— …фрикасе! — И цапнул кусок мяса с простыни. — Божественно!
— Фигляр!.. И… и отдавай мне мои деньги, которые пропил.
— Это мне на костюм. Посмотри, как я хожу… оборванец!
— Вот-вот, я ухожу от тебя…
— Куда?
— К маме.
— Привет ей передавай.
— Клоун!
— Прекрати, женщина, это уже скучно. Давай мировую?
— Никогда. Где мой чемодан?
— Здесь, под кроватью.
— Не трогай меня.
— Я тебе помогаю. Сколько пыли-то…
— А-а-атпусти, паразит!
— Не-а-а!
И мы начинаем изнурительную борьбу в постели, но на жестком фрикасе; борьба приводит к естественному акту согласия и любви.
— Ты меня любишь? — раздвигает ноги, как акробатка Мими в цирке-шапито.
— Люблю!
— Любишь?
— Люблю.
— А тогда почему же?..
— Все потом, любимая…
— Я надеюсь, товарищ режиссер позволит мне, — говорил человек в кителе, поднимаясь по ступенькам на сцену. — Актерам спасибо…
— Да-да, — поспешил М. — Все свободны.
— Свободны? — приподнял бровь Китель.
Но сцена опустела. Человек в кителе задумчиво принялся по ней ходить. И была тишина — лишь скрипели доски под его сапогами.
— Я думаю, того, что мы посмотрели, достаточно? — И закурил папиросу. — М-да!.. Трактор — это хорошо… Свежо.
— Олицетворение безоговорочной победы колхозного строя! — взвизгнула Шадрина.
— Вредители убедительные, — заметил Военмор. — Так и хотелось схватить револьвер… Впрочем, трактор — тот же револьвер!
Вмешался и Городинский, однако осторожно:
— Пьеса хорошая… у меня, например, комок в горле, особенно после таких слов: «Мы у нашего правительства учимся и казнить, и миловать»… Правда, эти слова в данной постановке не зазвучали так, как они должны были звучать… И этот странный случай… Он дает пищу для размышлений.
— Товарищ Городинский, думаю, что при принципиальном подходе к демократии, как к единству и прав, и обязанностей, и личной ответственности каждого, такое больше не повторится, — продолжая мерно ходить по сцене, сказал Китель. — Уверен, товарищу режиссеру нужно помнить, что власть развращает, абсолютная власть — абсолютно. Это не я, это… это…
— Товарищ Брэ-э-эхт! — радостно подсказала Шадрина.
Человек в кителе внимательно посмотрел на нее:
— Именно. Мы имеем замечательных режиссеров. У нас бы не было достижений нашего театра, если бы мы не имели таких впередсмотрящих в нашем театральном деле. Но мы иногда сталкиваемся, и порой режиссер подминает под себя коллектив, а иногда вообще противопоставляет ему себя… Это нехорошо… — Тишина, лишь звук мерных шагов. — Мы думаем, что режиссеры должны приходить в труппу совершенно демократическим путем, то есть проходить своеобразный конкурс. Пусть не один, а два, три или несколько режиссеров выбирают себе театры, которые близки им по художественным, по идейным, эстетическим принципам. Приходят с изложением своей собственной концепции, со своей идейно-художественной программой. Пусть это будет соревнование. И тогда артисты имеют право выбирать, пойти в тот театр, который им близок. И нам думается, что только на основе равноправного выбора возможно соединение действительно талантливых людей, объединенных единой идейно-эстетической платформой и способных решать большие художественные задачи. — Человек в кителе остановился, прикурил новую папиросину. — Так о чем я?..
— О великих идейно-художественных задачах, — ответила Шадрина.
Человек в кителе снова внимательно посмотрел на нее и спросил:
— Что же будем делать, товарищи, в конкретном случае?
Пьяненький Кулешов притащился в родной дом. Была ночь, и дом спал. На лестничной клетке юноша долго ковырялся ключом в замке, вспоминая вечеринку по случаю получения стипендии: пили с мастером-наставником, потом дружным молодежным коллективом отправились на танцплощадку в парк бить праздной публике морды, но та оказалась боеспособной, и пришлось улепетывать по плитняковым кустам.
Не удался праздник, страдал молоденький Кулешов и ощущал вокруг себя враждебный, подлый, темный мир. Наконец замочные механизмы заработали — в коридоре плавал сгусток мрака, юный человек брел на ощупь вдоль стены, а поскольку он был весь в переживаниях, то поначалу, ввалившись в комнату, не обратил внимания на некоторые отличительные ее черты… храпела бабка, как всегда, и за окнами пенились осветленные луной тучи…
Кулешов, скучая, скинул одежды и зашлепал к месту ночлега… От крупной неприятности его спасла только природная прыть: толком еще ничего не понимая, он осознал себя лежащим под кроватью… кровать скрипела ржавыми пружинами…
— Кто у тебя тута шалыганит? — услышал юноша голос, ему знакомый, этот голос принадлежал мяснику Тараненко.
— Что тебе все не спится? — недовольно спрашивала Сусанна. — Мыши… крысы…
— Да? — У мясника Тараненко была одна извилина и два многопудовых кулачища. — Мыши?.. Крысы?..
Кулешов в страхе пошкребал доску.
— Вот, слышишь?
— Во, гады… пришибу…
— Ладно тебе… Чего тебе?
— Чего-чего?.. Того…
— Отстань. Я спать хочу…
— А я тебя…
— О Господи!.. Лучше дать…
— Ну и дай!
— Ну на! На! Паразит такой!.. Куда лезешь рукой?
— Это не рука…
Пол был холодный и пыльный; Кулешов из-за этого испытывал некоторое неудобство, но когда из-за борьбы на кровати начали провисать ее пружины, врезывающиеся в тело, то юноше сделалось совсем худо: с трудом ему удалось прибиться к стене, это и спасло его молодую жизнь. Потом смерч над его головой утих — Кулешов потянулся и угодил лицом под теплую сперматозоидную капель.
— Что же будем, товарищи, делать в конкретном случае? — переспросил человек со сцены.
И тогда с кресла выскочил Городинский и горячечно забредил:
— Можно обратить ваше внимание, товарищи: смотрите, что это за декорации?.. Мне кажется, нарочно выбраны такие декорации, чтобы глумиться над реализмом. И более того, с каждым годом, с каждым днем растет, крепнет и богатеет наша родина. Социализм вошел в быт народа и дает свои прекрасные результаты. В то же самое время там, за рубежом, хроническая недогрузка предприятий, миллионные армии безработных, народные массы терпят голод, нужду. Особенно тяжело положение масс в фашистских странах. В этих странах диктатуры и сплошных концлагерей для трудящихся мясо, масло, фрукты уже давно превратились в предмет мечты. Усиленно пропагандируется картошка и картофельная шелуха…
— Товарищ Городинский, спасибо. Вы все сказали?
— Да-да, но бюст… бюст на месте.
— А я могу сказать, что театром сделан шаг вперед от натурализма и схематизма, — вступился Военмор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56