— Это!.. Ни одной живой души, — сообщает шепотом, удивляясь такому странному обстоятельству. Повышает голос: — Любаша, выходи. Хрен нам по деревне!
Осторожно ступая по двору, проходит к воротам ангара. На засове висит огромный пудовый замок.
— Порядок! — довольно крякает. — Любаха! Выходи-выходи на свежий воздух. — Приподнимает над головой лампу. — Погодь. А машина-то где? Сперли-таки, гады неопознанные… Любка, ты чего?
— Ы-ы-ы! — в голос жалуется женщина, опустившаяся без сил на ступеньки крылечка.
— Ты чего, белены объелась?
— Ы-ы-ы! — И тычет пальцем в звездную сыпь неба.
На фоне равнодушных и холодных звезд… О! Матерь Божья! На мгновение, которое было как вечность, Ваня лишился речи: его пикапчик, как потертая галоша, был надет на металлический столб ворот, ведущих на Объект. Какая сила смогла поднять машину и насадить ее так вульгарно?
Отбросив лампу и все приличия, Ванюша дал стрекача в спасительное убежище Поста. Отдышавшись, цапнул телефонную трубку:
— Алле! Алле! Фу-фу! Чтоб вас всех!..
— Что там еще? — слабо спросила Любаша.
— Что-что, глухо как в танке! Что же это такое? — развел руками. — А может, того… война… мировая, а мы тут одни погибаем?
— Ах! — И впечатлительная женщина не без некоторой приятной грациозности рухнула в легкое беспамятство.
Химзавод был освещен веселым бойким пламенем — это горели нефтецистерны. На асфальте искрилось битое стекло. Ворота были выворочены некой безумной разрушительной силой. Рядом с проходной лежал чугунный слиток овальной формы. Вика попрыгала на нем, задирая голову к звездам:
— А может, это метеорит?
Присев, Загоруйко потукал костяшками пальцев по странному предмету:
— Чугун, пористый. — И обратил внимание на Ника, который работал с видеокамерой: — Вот так всегда, господа: на наших бедах… — Осмотрелся. Что же случилось?
— Авария? — предположила Виктория.
— А где тогда люди? — удивился ученый.
— Авария же, — сказала Николь, — убежали.
— Наши люди не бегают от газов. — Понюхал воздух. — Калий, натрий, свинец, магний. Но жить можно. — И попросил: — Вика, будь добра, там, на проходной, телефоны…
— Это как в том анекдоте, — вспомнила иностранка. — Один вредный покупатель приносит минеральную воду на анализ, мол, запах ему не нравится. Проверили, говорят, да, цианистый калий, вы это пили?
— Отлично, — проговорил Ник, выключая видеокамеру. — В смысле, все плохо, но…
— Ладно тебе, — вздохнул Загоруйко. — Вашего брата только это и кормит.
От проходной бежала девушка:
— Телефоны не работают, Виктор Викторович!
— Замечательно, — покачал головой гений химических наук. — Надо остановить производство.
В ответ ухнула цистерна. Пионерское пламя взвилось вверх так, что хрустальные звезды померкли. Воздушная волна прижала людей к земле начинался апокалипсис местного значения.
«Коммунисты — все фашисты!» — такой вот непритязательный лозунг был брошен на стотысячном стадионе, где проходил футбольный матч в честь ухода из спорта знаменитого крайнего левого хавбека сборной страны.
Я, Автор, все понимаю: если имеешь убеждения, высказывай, однако зачем прятаться за спины истинных болельщиков, которых вкупе с провокаторами тотчас же обработали спецвойсковыми резиновыми дубинками, именуемыми в народе демократизаторами. Для них, любителей спорта, праздник омрачился. Волей судеб я оказался на этом матче и в гуще событий. Надо ли говорить, что тоже получил оздоровительный удар дубиной по лбу, после чего угодил под ноги паникующих болельщиков. Было такое впечатление, что я попал под стадо диких североамериканских бизонов. Меня спасло лишь то, что чудом удалось закатиться под лавочку и там отлежаться до финального свистка рефери.
После чего, хромая и проклиная все на свете, вернулся домой. Жена встретила меня радостным криком из кухни:
— А я блинчики приготовила — объедение! — И поинтересовалась: — Кто выиграл?
Я ответил — ответил на арго индейского племени, поселение которого сожгли бледнолицые мерзавцы. И увидел, как от моих слов увядает на подоконнике колючий мексиканский кактус.
— Что ты сказал? — не поняла жена.
— Надо полить кактус, — сказал я.
— А что с твоим лицом? — обратила наконец внимание на мою рожу, обработанную милицейской резиной.
— Козлы позорные!!! — заорал я не своим голосом. — Суки рвотные!!! Ебекилы! Всех… — И заткнулся по той причине, что жена забила в мой рот горячий блин.
Такое положение вещей меня несколько отрезвило — как говорится, это был не мой день. С трудом проглотив блин, объяснил причину своей ярости. На что жена заметила, что мне еще повезло, а ведь могли переломать руки-ноги и выбить последние мозги. С этим трудно было не согласиться: повезло. Без рук-ног и мозгов — какое может быть творчество? И, обложив лицо льдом из холодильника, я продолжил творить гениальную, блядь, нетленку.
Я жрал черешню, когда пришли гости, среди них, галдящих нахлебников, признал лишь Аиду.
— Мы на минутку, — сообщает. — Ты видел живых миллионеров?
— Нет, — признался я.
— Он перед тобой! — хохотнула аристократка. — Подтверди-ка!
Странный смуглый субъект с природным достоинством вытянул бумажник и продемонстрировал миру пачку вечнозеленолиственных банкнот, пошуршал перед моим носом.
— Не фальшивые? — насторожился я.
— Ты что? — возмутилась Аида. — Он обещал мне тысячу баксов за один минет.
— У-у-у, империалист, — буркнул я.
— Fuckсlasgondon, — радостно заулыбался богатый человек, подтверждая нечленораздельной речью собственное имущественное состояние.
— Лопушок мой, — чмокнула Аида банковский мешок. — Он хочет пропить миллион… Для него русская водка…
— О-о-о! Вотттка Карашшшо! Feeling for one's country, — восхищенно проговорил предприниматель, нефтяной барыга.
— Что? Что? — заинтересовалась аристократическая женщина.
— Водка: чувство родины, — перевел я.
— У-у-у, морда! — повисла на империалистической шее импульсивная Аида. — Переведи, что я его хочу.
— А как же Бо? — удивился я.
— Он — за водкой, а мы с Халимушкой успеем… быстро-быстро, как кролики. Да? Скажи ему, душеньке.
Я перевел миллионеру то, о чем меня просили.
— Why? — удивился несчастный. — Who?
— Ху? — переспросила честная девушка, заталкивая брюховатого нефтяника в ванную комнату. — Вот именно: ху из ху!
— What make her tick? — хрипел миллионер, придавленный сиволапой Аидой к трубам отопления.
— Чего он хочет? — слюнявила чужие уши Аида.
— Спрашивает, что тобой движет, — объяснил я.
— Что-что! — хохотала страстная и любвеобильная. — Любовь! Сейчас он узнает русскую любовь на унитазе, ха-ха!
Последнее, что я успел заметить: у восхитительной жены моего друга Бонапарта зад был задаст, как у стандартного памятника вождю мирового пролетариата.
В центре городка у ДК «Химик» на первый взгляд проходили военные маневры. В ночь били армейские прожекторы. Площадь была запружена паникующим населением и воинскими подразделениями. Бойцы с неудовольствием натягивали на себя резиновые химзащитные костюмы и противогазы. Дымила армейская кухня. По площади фланировал бравый отставной полковник и хрипел в мегафон:
— Сограждане! Соблюдайте дисциплину. Дисциплина — мать порядка. Наша армия — наша защита. Через несколько минут на Химзавод отправляется спецкоманда, которая ликвидирует ЧП! Все слухи отставить! Слухи — на руку врагу. Тот, кто будет распространять их, будет наказан по законам военного времени…
С ревом на площадь въехал бронетранспортер. Щеголеватый майор в полевой форме окинул площадь рекогносцированным взором, затем легко прыгнул с брони:
— Черт-те что!
— Что? — подбегал отставник.
— Балаган. Доложите обстановку!
Площадь бурлила осадным положением, жгли костры, кто-то из старшего поколения воодушевленно затянул:
— Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой! — И вся площадь эту песню поддержала — песня сплачивала и звала на подвиг.
Когда мы с Алькой жили, то отец казался нам очень геройским человеком, способным совершить подвиг во имя всего человечества. Особенно такое чувство возникало в минуты его возвращения со стрельбища. Оно находилось у моря, и оттуда часто доносились раскаты грома, похожие на дождевые.
Приезжал отец в бронетранспортерной коробке. Пылевой лязгающий смерч наступал на сады и частные домики, на вечер и закат, на тишину и смиренность. Отцу нравилось пугать мирное население приморского поселка механизированным бронтозавром. Потом смерч удалялся — и по кирпичной дорожке вышагивал бравый офицер СА в полевой форме.
Нам с Алькой казалось, что мы защищены им, как никто в этом мире. И вечером засыпали как убитые, с неосознанной верой в прекрасный, неменяющийся мир. Но однажды уже сквозь сон я услышал отцовский зевок и косноязычный говор:
— …а этот… с этого ласточкина гнезда… того, удавился… ну этот, Борис Абрамыч… Не знаю, проворовался, наверное… А-а-а. А-а-а-а-а, завтра воскресенье… хорошшшо…
Утром я проснулся и ощутил беспокойство, не понимая причины его. И уже позже, когда мир изменился, понял, что в новое утро меня забеспокоила мысль: разве человек не вечен? Неужели я больше не увижу стремительного свободного полета между ажурными столиками блистательного Бориса Абрамыча? Но почему? Почему? Почему человек не вечен?.. И только сейчас я знаю ответ: лакей не может быть вечен.
У ворот секретного Объекта тормозит лимузин, в нем двое — Ник и Николь. Недоуменно глазеют на автомобильную «галошу», насаженную на металлический кол ворот.
— Страна чудес, — наконец говорит Ник.
— У меня есть «магнум», — шепчет Николь.
Журналист выразительно косится на девушку.
— Служебный, — уточняет его спутница, не понимая причины такого красноречивого взгляда.
— Булыжник лучше.
— Что?
— Как говорят русские: кто с мечом к ним пойдет, — открывает дверцу и включает видеокамеру, — тому секир-башка.
По скоростной трассе, освещая мощными фарами путь, несся военный грузовик. В кузове, накрытом брезентовым тентом, тряслись бойцы химических войск. Некоторые, нарушая устав и безопасность, украдкой курили, стащив, разумеется, с юных лиц проклятые противогазы. В кабине с водителем-первогодком находился щеголеватый майор. Скорость убаюкивала, офицер клевал носом, как вдруг тормоза панически заскрипели и командир хлопнулся лбом о лобовое стекло:
— Ты что, болван?
— А-а-а, — ответил первогодок, тускнея лицом, как после ипритной атаки.
— Чтоб тебя… — И офицер осекся: метрах в десяти возвышался странный человек. Человек, не человек? Памятник, не памятник? Свет фар четко и рельефно вырывал из ночи грубые, но знакомые черты лица.
Однако не это было самое удивительное и страшное. Идол сделал навстречу машине вполне осознанный и твердый шаг. Он был живой, этот бетонно-шлаковый болван.
— Мать моя родина! — просипел майор и скомандовал визгливым фальцетом: — Задний ход, задний ход, задний ход!
Увы, приказ не мог быть выполнен: водитель-первогодок, покинув кабину, удирал во весь дух по удобному для такого холерического бега шоссе, удивив, между прочим, не только командира, но и своих товарищей по оружию, которые все продолжали беспечно сидеть под брезентом.
Между тем истукан неотвратимо, точно ночной кошмар, приближался к транспортному военному средству. Майор, паникуя, пытался завести мотор мотор давился кислородом.
— А-а-а! — завопил офицер, вжимая голову в плечи: на капот опускалась огромная заштукатуренная грубая рука. Если то, что обрушивалось, можно было назвать рукой. Скорее всего длань.
Она зацепила грузовик и, будто игрушку, развернула в сторону степи и над ее просторами пророкотало:
— Даешь революцию!
Грузовик покатился под откос. Наконец мотор взревел, и машина по кочкам, ухабам и рытвинам… В кузове шало прыгали бойцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56