— Антипропитку? Антибиостимулятор? Но это годы… годы. И деньги… деньги. Нет, вы не понимаете, что такое биостимулятор… — Осекся, со страхом осмотрелся, затем придушенно сообщил: — Я забыл. У меня дома запасы биостимулятора. Тсс!..
От костра неприметно отделилась женская тень — это была тень Николь. Девушка юркнула к лимузину, приоткрыв дверцу, потянула на себя спортивную сумку. И спиной почувствовала стороннее присутствие. Осторожно скосила глаза: в темноте угадывалась подозрительная фигура человека — и что-то в ней было противоестественное.
Профессиональное движение девичьей руки, и свет фар вырывает из ночи эту фигуру, мазанную в дешевую «золотую» краску, которой обычно красят памятники для их идейной авантажности.
Маленький полутораметровый человечек делает шаг к автомобилю, хитроватая и мертвая усмешка искажает его гипсовую мордочку.
— А-а-а! — кричит Николь и, вырвав руку из сумки, швыряет булыжник; тот точно попадает в шлакоблочный лоб болвана.
Поврежденный истукан пропадает в ночи, а на крик девушки от костра бегут люди, обступают ее, волнуются:
— Что случилось, родненькая?.. Померещилось?.. Нам бы дожить до рассвета… Кошмары во сне и наяву…
Николь от пережитого утыкается в атлетическую грудь Ника. Все возвращаются под защиту костра, а двое остаются под мерцающими звездами.
— Ну, кто обидел храбрую девочку?
— Твой булыжник меня спас. От объятий памятника.
— Булыжник?
— Не притворяйся. Утопил в речке собственность разведки? Ая-яй!
— Булыжник — лучшее оружие против болванов.
— И все это не сон?
— Что?
— Эти болваны.
— Не сон, но мы их победим.
— Ты уверен, милый?
И словно в ответ — ударил далекий боевой гром. И трассирующие пули атаковали звезды. И багряные всполохи расцвели у горизонта. Это в муках рождался мировой Апокалипсис.
Однажды мне приснился сон: песчаный, с перламутровыми ракушками, безбрежный берег. На этом безлюдном, ветреном берегу из жестких морских водорослей — Алька, рядом с ней — странное существо, похожее на гигантского зверя.
— Алька! — скатываюсь по песчаному обрыву. — Это что, кенгуру?
— Кенгуру.
— Настоящий.
— Угу.
— Можно потрогать?
— Не боишься?
— Нет.
— Почему?
— Он на зайца похож. Только большой.
— Он все понимает, обидится, что ты его зайцем обзываешь.
— Не обижайся, кенгуру, — говорю я. — Какой ты теплый и шерстяной, как носок.
— Теперь точно обидится.
— Нет, Алька. Я же вижу: ему приятно, особенно когда за ухом чешут.
— Когда за ухом чешут, всем приятно.
— А в сумке что у него? Мыло и зубной порошок. Помнишь, как ты мне читала: «Мама мыла мылом Милу». Или еще как там?
— Помню. Только я читала: «Мама мыла мылом Борю».
— Какого Борю?
— Нашего братика.
— Братика?
— Ага.
— Алька, ты сошла с ума! Какой братик? Нас же двое: ты и я!
— Нет: я, ты и Боря.
— Откуда знаешь?
— Я услышала маму и папу, нечаянно. Они говорили громко…
— За нечаянно бьют отчаянно! Я тебе не верю.
— Не верь.
— И что? У Бо наша мама?
— Мама другая.
— Тогда он нам не братик. Какой он нам братик?
— У него наш папа.
— Алька, ты все напридумывала?
— Погляди в сумку кенгуру. Они так похожи.
— Кто? Папа и кенгуру?
— Гляди…
— Ну ладно… Так… там… Алька, там кто-то живет?
— Боря, он еще маленький.
— Эй, в сумке, а ну-ка лучше вылезай!
— Не пугай его.
— Вылезай, говорю!
— Нэ, — раздается знакомый хамоватый голос, и я… просыпаюсь в поту и со знанием того, что все приснившееся — правда.
Нас трое — я, Алька и Боря, он же Бо, он же Бонапарт.
Впрочем, А. уже нет, я умираю, а вот Бо живет и процветает, несмотря на свой природный кретинизм. Не пришло ли его время?
Когда я умирал первый раз, у отца были на погонах другие звезды, помельче, и он без лишних сомнений выручил меня: отдал часть своего ценного народно-хозяйственного костного мозга для продолжения моей счастливой жизни.
Если бы отец сдержал свои родительские эмоции и чувства, быть ему маршалом. Был несдержан, это правда. Помню, я нарочно отправился смотреть на мать Бори, когда узнал то, что мне не следовало знать. Это была шумная дебелая баба, она кухарила в ресторанчике, висящем над фрондирующим морем ласточкиным гнездом. Когда она мыла линкорные котлы, мужскому кобелиному глазу, должно быть, доставляло удовольствие лицезреть объемный девичий зад. О-о-о, какая жопа, смаковали посетители за столиками, ковыряясь в бифштексах, салате, бычках в томатном соусе. И поэтому нетрудно было понять отца: мама болела, и ему приходилось месяцами воздерживаться, что заметно вредило его общему самочувствию. Кухарский оттопыренный зад возник как нельзя кстати. И случилась нечаянная любовь — то ли на берегу романтического моря, то ли на котле, а может быть, и на ажурном столике. Тут надо сказать, что несчастный Борис Абрамович, поговаривали, удавился от ревности и неразделенных чувств к расчетливой мавританке, обнаружив поутру донельзя поломанную казенную мебель в липучей офицерской сперме. И родился в результате угорелой любви хорошенький дистрофик с небесным знаком на державном лбу. И выжил, и стал жить, проявляя с каждым днем выдающиеся идиотические свойства ума.
Чистенькое и опрятное утро столицы государства, где в одном из провинциальных городков происходят невероятные, фантастические события. Но никто из многомиллионного населения ведать не ведает о них.
Полные сил солнечные лучи золотят купола кремлевских церквей. Внутренний двор Кремля пуст, лишь дворники поливают сонные клумбы и деревья, в листве которых еще путается ночь. Да пожилой сокольничий, держа на руке дрессированного сокола, внимательно следит за вороньим содомом.
Содом наблюдается и в корпункте. По коридорам, как при пожаре, мечутся сотрудники, факсы выплевывают секретные и срочные распоряжения, веселенький перезвон телефонов. Шеф-руководитель, вытащив из сейфа массивный пистолет, проверяет обойму. Время ЧД — время Чрезвычайных Действий.
Мирный, еще вчера цветущий городок химиков Загорский был полуразрушен, точно его бомбили самолеты НАТО. Гарь и чад плавали в утреннем воздухе. Прячась в развалинах, Загоруйко и компания пробирались к намеченной ими же цели.
Их героические, но тревожные и напряженные лица были в саже, пыли, извести.
— У-у-у, уроды! — ругался Ванюша. — Наломали домов-то кучу!
— По-моему, бомбили? — Ник держал видеокамеру наготове, как ручное ракетное устройство.
— М-да, бомбы, — понюхал воздух Загоруйко, — какая глупость! Разве можно идею уничтожить силой оружия? Можно, я спрашиваю?
— Нельзя, Виктор Викторович, — убежденно ответила Вика. — Вы берегите себя, Виктор Викторович…
— А, пустое! — падал на камни ученый.
— Батюшки, мы ж торкаемся в самое пекло! — удивлялась Любаша.
— Цыц! — поднял руку Ваня, выглядывая на площадь у ДК «Химик». — Вот она… тут… отрыжка прошлого!
И действительно, вся площадь была заставлена памятниками Вождя практика революционных выкладок. По размерам были всякие: от маленькой дворовой шпаны до самого гигантского титана метров двадцати, который был практически недвижим.
Затаив дыхание пигмеи в руинах с испугом следили за происходящими событиями. А на площади происходило своеобразное заседание Парткома. На деревьях алел кумач — вероятно, магазин тканей подвергся решительной экспроприации. Болваны держались вокруг Титана, с трудом внемлющего их речам. Больше всех усердствовал маленький Вождик с проломленным булыжником лбом:
— В революционном марше наша сила. Отступление — смерти подобно!
Его поддерживали более весомые идолы. Среди них угадывался Попутчик с потеками молока:
— Мировая революция для масс! Марш-марш-марш!
— Загоним человечество в коммунистический рай железной поступью, вторили ему. — Вперед к светлому будущему! Слава Вождю!
Но снова выступил маленький Вождик:
— Товарищи, наши идеи были преданы и брошены на свалку истории. Однако идеи коммунизма, как и нас, нельзя сбросить с корабля современности. Мы должны действовать более решительно и конкретно!
Загоруйко, лежащий с друзьями в развалинах, предупредил:
— Вот-вот, самые опасные — эти маленькие. На их малую массу биостимулятор действует активнее. Берегитесь их.
Между тем Вождик продолжал разглагольствовать:
— У нас единственный выход: нам нужен дух, который нас возродил. Нужен дух, и тогда мы пойдем маршем!..
— Дух-дух-дух! — загремела площадь. — Марш-марш-марш!
Виктор Викторович ахнул:
— Это же они про биостимулятор!
— Ой, чего теперь будет? — всплеснула руками Любаша.
— Тебе, курица, говорят: марш-марш-марш! — цыкнул Ванечка. — Болваны, а соображают.
Журналист же вел съемку столь невероятных событий: площадь гремела революционными здравицами и призывами. Репродуктор на столбе хрипел «Интернационал». На ветру рдел кумач. Маленький Вождик истерично закричал:
— Укажи нам путь, Великий! Укажи нам врагов наших! Дай нам силу!
— Силу-силу-силу! — застонала площадь.
И тогда Титан потребовал:
— Длань поднимите!
Его приказ был выполнен — и всевидящий, как вий, Великий Болван перстом указал на развалины, где прятались люди-пигмеи, владеющие эликсиром бессмертия.
— Дух! Даешь! — взревела площадь и колыхнулась в обвальном наступлении.
* * *
По коридору женской консультации прогулочным шагом возвращалась жена; несла перед собой вооооо от такой живот.
— Как дела, родная? — подхватился я.
— Я тебя поздравляю.
— Мальчик?
— И себя.
— Девочка?
— И девочка, и мальчик.
— Не может быть! — потерял голову. — То есть я хочу сказать… И мальчик, и девочка?..
— Ага.
— Вот это я!
— И ты тоже!
И в эту счастливую минуту зашаркала шлепанцами старушка и прокуренным баском прорычала:
— Роженица, сколько ждать-то?
— Как? — изумился я. — Уже рожать?
— Дурачок! — засмеялась жена. — Меня кладут на сохранение.
— Что?
— На всякий случай, молодой папаша, — встряла нянечка.
— Тогда хочу видеть врача! — взбрыкнул я. — Я должен знать…
— А шо тебе доктор, милай? Знай свое дело: тащи фрукту… в этом самом… неграничном количестве… Яблоки там, груши, вишню, черешню…
— Черешню? — переспросил я.
Я вываливал запасы медовой черешни в унитазный лепесток, когда пришел мой младший брат Борис, он же Бо, он же Бонапарт. Был в строгом темном костюме, при галстуке. На лице торжественно-траурное выражение, шишка на лбу припудрена, что несколько ее маскировало.
— Можешь меня поздравить, — сказал Бо.
— Поздравляю. С чем?
— Аида остается. Аида не едет в Эмираты.
— Почему? В Эмиратах хорошо. Там коммунизм.
— Какой там на хер коммунизм, — поморщился мой младший брат. — Там триппер. Этот проклятый Халим…
— Не миллионер?
— Миллионер, но с триппером.
— Вот что значит — случайные половые отношения, — нравоучительно проговорил я.
— Я уже давно прекратил всяческие сношения, — ответил Бо. — С Аидой и прочими. Я теперь большой человек.
— Но маленького роста, — посмел заметить.
— Это не имеет значения. — Выставил ногу вперед. — Над моим образом работают СМИ и прочие заинтересованные структуры.
— Заинтересованные в чем? — не понял я.
— Скоро узнаешь. — И кивнул на телевизор: — Включи и не выключай.
— То есть нас ждут перемены?
— Вот именно! — Поднял руку. — Кардинальные перемены. Все мы находимся на очень трудном этапе преобразований. Важно в этой ситуации не растеряться, не падать духом…
— Хватит! — не выдержал я. — Иди к черту. Или я высморкаюсь в твой галстук.
— Ну что за манеры? — вскричал Бо. — Ерничаешь, провоцируешь, занимаешься дуракавалянием…
— Чем?
— Дуракавалянием! — повторил. — Вон хорошую черешню выбрасываешь. Выудил из унитаза ягоду, кинул в рот, пожевал. — Отличная, а ты…
— Слушай, брат, — не выдержал я. — Моя черешня, что хочу, то и делаю!
— Мыслить надо по-государственному, Саша…
— Стоп!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
От костра неприметно отделилась женская тень — это была тень Николь. Девушка юркнула к лимузину, приоткрыв дверцу, потянула на себя спортивную сумку. И спиной почувствовала стороннее присутствие. Осторожно скосила глаза: в темноте угадывалась подозрительная фигура человека — и что-то в ней было противоестественное.
Профессиональное движение девичьей руки, и свет фар вырывает из ночи эту фигуру, мазанную в дешевую «золотую» краску, которой обычно красят памятники для их идейной авантажности.
Маленький полутораметровый человечек делает шаг к автомобилю, хитроватая и мертвая усмешка искажает его гипсовую мордочку.
— А-а-а! — кричит Николь и, вырвав руку из сумки, швыряет булыжник; тот точно попадает в шлакоблочный лоб болвана.
Поврежденный истукан пропадает в ночи, а на крик девушки от костра бегут люди, обступают ее, волнуются:
— Что случилось, родненькая?.. Померещилось?.. Нам бы дожить до рассвета… Кошмары во сне и наяву…
Николь от пережитого утыкается в атлетическую грудь Ника. Все возвращаются под защиту костра, а двое остаются под мерцающими звездами.
— Ну, кто обидел храбрую девочку?
— Твой булыжник меня спас. От объятий памятника.
— Булыжник?
— Не притворяйся. Утопил в речке собственность разведки? Ая-яй!
— Булыжник — лучшее оружие против болванов.
— И все это не сон?
— Что?
— Эти болваны.
— Не сон, но мы их победим.
— Ты уверен, милый?
И словно в ответ — ударил далекий боевой гром. И трассирующие пули атаковали звезды. И багряные всполохи расцвели у горизонта. Это в муках рождался мировой Апокалипсис.
Однажды мне приснился сон: песчаный, с перламутровыми ракушками, безбрежный берег. На этом безлюдном, ветреном берегу из жестких морских водорослей — Алька, рядом с ней — странное существо, похожее на гигантского зверя.
— Алька! — скатываюсь по песчаному обрыву. — Это что, кенгуру?
— Кенгуру.
— Настоящий.
— Угу.
— Можно потрогать?
— Не боишься?
— Нет.
— Почему?
— Он на зайца похож. Только большой.
— Он все понимает, обидится, что ты его зайцем обзываешь.
— Не обижайся, кенгуру, — говорю я. — Какой ты теплый и шерстяной, как носок.
— Теперь точно обидится.
— Нет, Алька. Я же вижу: ему приятно, особенно когда за ухом чешут.
— Когда за ухом чешут, всем приятно.
— А в сумке что у него? Мыло и зубной порошок. Помнишь, как ты мне читала: «Мама мыла мылом Милу». Или еще как там?
— Помню. Только я читала: «Мама мыла мылом Борю».
— Какого Борю?
— Нашего братика.
— Братика?
— Ага.
— Алька, ты сошла с ума! Какой братик? Нас же двое: ты и я!
— Нет: я, ты и Боря.
— Откуда знаешь?
— Я услышала маму и папу, нечаянно. Они говорили громко…
— За нечаянно бьют отчаянно! Я тебе не верю.
— Не верь.
— И что? У Бо наша мама?
— Мама другая.
— Тогда он нам не братик. Какой он нам братик?
— У него наш папа.
— Алька, ты все напридумывала?
— Погляди в сумку кенгуру. Они так похожи.
— Кто? Папа и кенгуру?
— Гляди…
— Ну ладно… Так… там… Алька, там кто-то живет?
— Боря, он еще маленький.
— Эй, в сумке, а ну-ка лучше вылезай!
— Не пугай его.
— Вылезай, говорю!
— Нэ, — раздается знакомый хамоватый голос, и я… просыпаюсь в поту и со знанием того, что все приснившееся — правда.
Нас трое — я, Алька и Боря, он же Бо, он же Бонапарт.
Впрочем, А. уже нет, я умираю, а вот Бо живет и процветает, несмотря на свой природный кретинизм. Не пришло ли его время?
Когда я умирал первый раз, у отца были на погонах другие звезды, помельче, и он без лишних сомнений выручил меня: отдал часть своего ценного народно-хозяйственного костного мозга для продолжения моей счастливой жизни.
Если бы отец сдержал свои родительские эмоции и чувства, быть ему маршалом. Был несдержан, это правда. Помню, я нарочно отправился смотреть на мать Бори, когда узнал то, что мне не следовало знать. Это была шумная дебелая баба, она кухарила в ресторанчике, висящем над фрондирующим морем ласточкиным гнездом. Когда она мыла линкорные котлы, мужскому кобелиному глазу, должно быть, доставляло удовольствие лицезреть объемный девичий зад. О-о-о, какая жопа, смаковали посетители за столиками, ковыряясь в бифштексах, салате, бычках в томатном соусе. И поэтому нетрудно было понять отца: мама болела, и ему приходилось месяцами воздерживаться, что заметно вредило его общему самочувствию. Кухарский оттопыренный зад возник как нельзя кстати. И случилась нечаянная любовь — то ли на берегу романтического моря, то ли на котле, а может быть, и на ажурном столике. Тут надо сказать, что несчастный Борис Абрамович, поговаривали, удавился от ревности и неразделенных чувств к расчетливой мавританке, обнаружив поутру донельзя поломанную казенную мебель в липучей офицерской сперме. И родился в результате угорелой любви хорошенький дистрофик с небесным знаком на державном лбу. И выжил, и стал жить, проявляя с каждым днем выдающиеся идиотические свойства ума.
Чистенькое и опрятное утро столицы государства, где в одном из провинциальных городков происходят невероятные, фантастические события. Но никто из многомиллионного населения ведать не ведает о них.
Полные сил солнечные лучи золотят купола кремлевских церквей. Внутренний двор Кремля пуст, лишь дворники поливают сонные клумбы и деревья, в листве которых еще путается ночь. Да пожилой сокольничий, держа на руке дрессированного сокола, внимательно следит за вороньим содомом.
Содом наблюдается и в корпункте. По коридорам, как при пожаре, мечутся сотрудники, факсы выплевывают секретные и срочные распоряжения, веселенький перезвон телефонов. Шеф-руководитель, вытащив из сейфа массивный пистолет, проверяет обойму. Время ЧД — время Чрезвычайных Действий.
Мирный, еще вчера цветущий городок химиков Загорский был полуразрушен, точно его бомбили самолеты НАТО. Гарь и чад плавали в утреннем воздухе. Прячась в развалинах, Загоруйко и компания пробирались к намеченной ими же цели.
Их героические, но тревожные и напряженные лица были в саже, пыли, извести.
— У-у-у, уроды! — ругался Ванюша. — Наломали домов-то кучу!
— По-моему, бомбили? — Ник держал видеокамеру наготове, как ручное ракетное устройство.
— М-да, бомбы, — понюхал воздух Загоруйко, — какая глупость! Разве можно идею уничтожить силой оружия? Можно, я спрашиваю?
— Нельзя, Виктор Викторович, — убежденно ответила Вика. — Вы берегите себя, Виктор Викторович…
— А, пустое! — падал на камни ученый.
— Батюшки, мы ж торкаемся в самое пекло! — удивлялась Любаша.
— Цыц! — поднял руку Ваня, выглядывая на площадь у ДК «Химик». — Вот она… тут… отрыжка прошлого!
И действительно, вся площадь была заставлена памятниками Вождя практика революционных выкладок. По размерам были всякие: от маленькой дворовой шпаны до самого гигантского титана метров двадцати, который был практически недвижим.
Затаив дыхание пигмеи в руинах с испугом следили за происходящими событиями. А на площади происходило своеобразное заседание Парткома. На деревьях алел кумач — вероятно, магазин тканей подвергся решительной экспроприации. Болваны держались вокруг Титана, с трудом внемлющего их речам. Больше всех усердствовал маленький Вождик с проломленным булыжником лбом:
— В революционном марше наша сила. Отступление — смерти подобно!
Его поддерживали более весомые идолы. Среди них угадывался Попутчик с потеками молока:
— Мировая революция для масс! Марш-марш-марш!
— Загоним человечество в коммунистический рай железной поступью, вторили ему. — Вперед к светлому будущему! Слава Вождю!
Но снова выступил маленький Вождик:
— Товарищи, наши идеи были преданы и брошены на свалку истории. Однако идеи коммунизма, как и нас, нельзя сбросить с корабля современности. Мы должны действовать более решительно и конкретно!
Загоруйко, лежащий с друзьями в развалинах, предупредил:
— Вот-вот, самые опасные — эти маленькие. На их малую массу биостимулятор действует активнее. Берегитесь их.
Между тем Вождик продолжал разглагольствовать:
— У нас единственный выход: нам нужен дух, который нас возродил. Нужен дух, и тогда мы пойдем маршем!..
— Дух-дух-дух! — загремела площадь. — Марш-марш-марш!
Виктор Викторович ахнул:
— Это же они про биостимулятор!
— Ой, чего теперь будет? — всплеснула руками Любаша.
— Тебе, курица, говорят: марш-марш-марш! — цыкнул Ванечка. — Болваны, а соображают.
Журналист же вел съемку столь невероятных событий: площадь гремела революционными здравицами и призывами. Репродуктор на столбе хрипел «Интернационал». На ветру рдел кумач. Маленький Вождик истерично закричал:
— Укажи нам путь, Великий! Укажи нам врагов наших! Дай нам силу!
— Силу-силу-силу! — застонала площадь.
И тогда Титан потребовал:
— Длань поднимите!
Его приказ был выполнен — и всевидящий, как вий, Великий Болван перстом указал на развалины, где прятались люди-пигмеи, владеющие эликсиром бессмертия.
— Дух! Даешь! — взревела площадь и колыхнулась в обвальном наступлении.
* * *
По коридору женской консультации прогулочным шагом возвращалась жена; несла перед собой вооооо от такой живот.
— Как дела, родная? — подхватился я.
— Я тебя поздравляю.
— Мальчик?
— И себя.
— Девочка?
— И девочка, и мальчик.
— Не может быть! — потерял голову. — То есть я хочу сказать… И мальчик, и девочка?..
— Ага.
— Вот это я!
— И ты тоже!
И в эту счастливую минуту зашаркала шлепанцами старушка и прокуренным баском прорычала:
— Роженица, сколько ждать-то?
— Как? — изумился я. — Уже рожать?
— Дурачок! — засмеялась жена. — Меня кладут на сохранение.
— Что?
— На всякий случай, молодой папаша, — встряла нянечка.
— Тогда хочу видеть врача! — взбрыкнул я. — Я должен знать…
— А шо тебе доктор, милай? Знай свое дело: тащи фрукту… в этом самом… неграничном количестве… Яблоки там, груши, вишню, черешню…
— Черешню? — переспросил я.
Я вываливал запасы медовой черешни в унитазный лепесток, когда пришел мой младший брат Борис, он же Бо, он же Бонапарт. Был в строгом темном костюме, при галстуке. На лице торжественно-траурное выражение, шишка на лбу припудрена, что несколько ее маскировало.
— Можешь меня поздравить, — сказал Бо.
— Поздравляю. С чем?
— Аида остается. Аида не едет в Эмираты.
— Почему? В Эмиратах хорошо. Там коммунизм.
— Какой там на хер коммунизм, — поморщился мой младший брат. — Там триппер. Этот проклятый Халим…
— Не миллионер?
— Миллионер, но с триппером.
— Вот что значит — случайные половые отношения, — нравоучительно проговорил я.
— Я уже давно прекратил всяческие сношения, — ответил Бо. — С Аидой и прочими. Я теперь большой человек.
— Но маленького роста, — посмел заметить.
— Это не имеет значения. — Выставил ногу вперед. — Над моим образом работают СМИ и прочие заинтересованные структуры.
— Заинтересованные в чем? — не понял я.
— Скоро узнаешь. — И кивнул на телевизор: — Включи и не выключай.
— То есть нас ждут перемены?
— Вот именно! — Поднял руку. — Кардинальные перемены. Все мы находимся на очень трудном этапе преобразований. Важно в этой ситуации не растеряться, не падать духом…
— Хватит! — не выдержал я. — Иди к черту. Или я высморкаюсь в твой галстук.
— Ну что за манеры? — вскричал Бо. — Ерничаешь, провоцируешь, занимаешься дуракавалянием…
— Чем?
— Дуракавалянием! — повторил. — Вон хорошую черешню выбрасываешь. Выудил из унитаза ягоду, кинул в рот, пожевал. — Отличная, а ты…
— Слушай, брат, — не выдержал я. — Моя черешня, что хочу, то и делаю!
— Мыслить надо по-государственному, Саша…
— Стоп!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56