Надеюсь, ты убедилась?
— Да, — отвечала. — Мы в отличной форме. — Чмокнула в щечку. — Ну, я побежала, сам понимаешь…
— Беги-беги.
— Не умирай!
— Не умру, — солгал.
Теперь, умирая, знаю, почему знаменитый пролетарский писатель не волновался по поводу одногодового умерщвления голодной смертью восьми миллионов крестьян в малоросских степях; его, буревестника революции, беспокоила вовсе другая проблема — он, вероятно, не хотел, чтобы его обанкротившиеся мозги были шваркнуты в помойное вульгарное цинковое ведро. Он так и не понял, труженик рев. пера, в какой стране проживал.
По провинциальному парку трусили двое: один из них держал в руках видеокамеру, второй нес хозяйственную сумку, а за плечами — затрапезный туристический рюкзачок.
Когда они приблизились к своей цели, то обнаружили, что спешили зря. Из лаза тянуло удушающим смрадом, а кусты, прораставшие рядом, были вырваны с корнем.
— Выкурили, — догадался Загоруйко.
— Как тушканчиков, — подтвердил Ник.
— Вот тебе и болваны… — призадумался ученый.
— …с мозгами. — Журналист осмотрелся. — Кто там еще?
У дальнего постамента угадывалось движение. Осторожно приблизившись к нему, друзья увидели: на гипсовой девушке с веслом лежал Ванечка — с признаками жизни. На его маловыразительной потылице холмилась шишка.
Кое-как несчастного привели в чувство. Пугаясь форм девушки с веслом, он поспешно отполз в сторонку.
— Ванечка, что случилось? — задали ему естественный вопрос. — Почему ты здесь?
— А я помню? — Щупал голову. — Кто меня так хватил?
Журналист взял пострадавшего за шиворот:
— Ну?
— Что ну? Запряг, да? Я не лошадь!
— Ты хуже, — согласился Ник.
— Ну, пошел я, — признался-таки, — на разведку. А меня по башке, суки позорные!
— За бутылкой ты пошел! — нехорошо осклабился ученый. — Твой порок сгубит не только тебя… А, что там говорить…
— Козел, осел и косолапая обезьяна! — Раздражаясь, журналист отпустил жертву обстоятельств; та рухнула на землю и тюкнулась затылком о постамент — взвыла дурным голосом:
— Вот так вот, да? Уходите, бросаете на произвол судьбы! А как же Декларация прав человека? Ну все-все, клянусь: ни грамма более, чтобы сдохнуть мне на этом месте.
В х-фокусе объектива — планета Земля.
На околоземной орбите — спутник-разведчик. Он ведет секретную съемку. Средний план: степь утюжат танки, БТР и иная мощная техника. Со скоростной трассы взмывает вертолетная эскадрилья.
На солнечную центральную площадь городка Загорский медленно выходит человек. Держит над головой трехлитровую банку с тяжелой свинцовой субстанцией. Хрипящий репродуктор смолкает. Взоры всех одушевленных истуканов обращаются на того, кто создал живительный для них «дух». Обмотанные крепким кумачом женщины тоже с надеждой смотрят на того, кто способен их выручить из беды.
Напряженный трескучий звук в небе задерживает шаг Загоруйко. На боевом марше находятся шесть летательных стрекоз. И кажется, что сейчас произойдет то, что должно произойти: точный бомбово-ракетный удар. Но что это? Чудовищная рука Великого Вождя поднимается вверх… и смахивает с небесного полотна назойливые шумные механизмы. Однако не это самое страшное: банка выпадает из рук ученого и лопается в камнях. Живительный газ для болванов расползается над площадью. Та отвечает сокрушительным победным ревом:
— Слава! Марш! Коммунизм!
Плотный туман заполняет все пространство, содрогающееся от ликования истуканов. Туман и победный их раж помогают мужчинам спасти женщин. Когда все оказываются в безопасности, Виктория первым делом вешается на шею Виктора Викторовича, Николь чмокает Ника в щечку, а Любаша отвешивает сочную оплеуху Ванюше. То есть каждый получил то, что заслужил.
1480 — это пока не повод, чтобы потрошить меня. Хотя меньше всего волнуюсь, куда меня как отход отправят. Перед смертью все равны, от идиота до кремлевских мечтателей. Пусть они меня простят — я имею в виду нынешних властолюбцев. Они героические люди героической страны, им не позавидуешь: великая федерация дышит на ладан. Еще немного — и начнутся необратимые процессы распада. Этого допустить нельзя. Народ такой безответственности не поймет. И поэтому надо действовать. Как?
Безумная идея возникла в моих практических мозгах — простая и вульгарная идея, как помойное ведро. Для ее реализации ничего не требуется, кроме желания и удачного расположения звезд. Желание, по-моему, имеется, и звезды, дай Бог, будут благосклонны.
Правда, мне часто снится один и тот же странный сон: на гвардейских плечах отца сидит маленький Боренька, я тоже мал, но иду рядом с блестящим, начищенным голенищем. Наша троица входит в магазинчик игрушек, тесный, местный, но на прилавках — невероятный, фантастический, пестрый мир.
— Па? Это коммунизм? — спрашиваю я.
— Коммунизм, — отвечает отец.
Я слышу ответ, а после раздается странный хлюпающий звук. Я оглядываюсь и вижу: ножи винтокрылого механизма, устроенного под потолком для перегонки свежего воздуха, срезают на уровне глаз легкоустранимый золотушный детский череп Бори. Открытый череп братика фонтанирует жирной отходной красногвардейской жижей…
Правительственные авто летели из кремлевских ворот, как пули у виска. Столица начинала жить на осадном положении: на окнах появились бумажные кресты на случай бомбовых ударов НАТО, на площадях жгли бледные от солнца костры, на дорогах возникали заторы, а через реку к кремлевским куполам строчил пятнистый вертолет.
Потерявший былую роскошь мятый лимузин мчался по совершенно свободному шоссе. Загоруйко и компания находились в нервозно-возбужденном состоянии: смеялись, вспоминая перипетии фантастических событий. Однако скоро всем стало не до смеха: впереди появились грозные танки с орудийными хоботами.
— Надеюсь, нас не перепутают с болванами? — поинтересовался журналист, сбрасывая скорость авто.
— Могут, но я этому не удивлюсь, — серьезно отвечал Виктор Викторович. — Пришло время собирать камни.
Впитавшие новый заряд биостимулятора болваны перестроились в нестройные ряды и решительной поступью двинулись за Великим Вождем. Они шли несокрушимой лавиной, разрушая все на своем пути. Они шли, непобедимые, и многотысячный рев из луженых глоток оглушал всю планету:
— Марш-марш-марш! Даешь-даешь-даешь! Коммунизм-коммунизм-коммунизм!
На экране телевизора маршировали памятники. Зрелище для неподготовленного зрителя представлялось невероятным и жутким. Тягостное молчание повисло в командном пункте на колесах. Наконец кассета закончилась, и пленка автоматически стала вращаться на начало.
— Ну-с, какие будут мнения, господа генералы? — спросил самый Главный Генерал, похожий на самого Главного Генерала умными печальными глазами.
Генерал авиации шумно перевел дыхание и рубанул сплеча, как генерал конной армии:
— Я бы этот ученый народец весь вешал на столбах…
— Даже знаю, за какое место, — остановил его Главный Генерал. — Еще?
Танковый генерал, сидя на стуле, как в рубке боевой машины, процедил сквозь зубы:
— Броня крепка и танки наши быстры! Разрешите?
— Еще?
Ракетный генерал, вполне интеллигентный на вид очками, неожиданно крякнул, как мужик:
— Да что там! Впарю «каскадом»! В прах! В пыль! В бога-душу-мать!
Виктор Викторович в ужасе схватился за голову — свою:
— Вы с ума сошли, господа? Идею нельзя победить силой оружия, это я вам говорю. Это так просто понять! С идеями надо бороться только идеями. Не иначе.
Генерал авиации вспылил:
— Можно! Еще как можно. Была б моя воля, я б из тебя, неуч, душу вон!..
— Прекратите! — задумался Главный Генерал, морща штабной лоб. Затем обратился к журналисту: — Включи-ка еще это интересное кино.
Заработали механизмы видеомагнитофона, лента зарябила, и скоро на экране во всем своем великолепии предстали прекрасные женские ножки (и не только они), необыкновенно поднимающие боевой дух военачальников, так как даже они знали, что красота спасет мир.
Шеф-руководитель говорил по телефону, подобострастно выгнув спину. Его упитанное потное лицо буквально худело на глазах.
— Да? Да! Понял-понял! — Почтительно опустил трубку на рычаг. Потом нажал кнопку вызова. Тотчас же на пороге явился сотрудник с военной выправкой. — Эвакуация! — завопил руководитель не своим голосом. — По плану DFSFDGHK № 000001! — И обессиленный плюхнулся в кресло. — Все! Больше ни шагу в эту Азию, сдохнуть мне на этом месте!
Я, Автор, навещаю жену в роддоме. Она бескровная, тихая, в линялом больничном халате, шлепанцах, с умытым, утренним лицом. Я целую родное лицо и не чувствую запаха… или нет, слава Богу, слабый запах немытых волос…
— Как наши дела? — бодрюсь. — Как маленькие?
— Я боюсь, — отвечает.
— Ну что такое?
— Я не хочу рожать.
— Как это «не хочу»? — нервничаю. — Надо.
— Я умру, Саша. Я знаю, умру.
— Прошу тебя.
— И они тоже умрут.
— Замолчи!
— Зачем им жить, если такая жизнь?
— Какая?
— А то ты не знаешь!
— Знаю.
— Во-о-от. Что тебе еще нужно?
— Рожать надо.
— Сам рожай! — И уносит прочь моих детей, равно, впрочем, как и своих.
Я чертыхнулся и отправился домой. Меня ждали герои — герои бациллового времени, где каждый верит в то, во что он хочет верить.
Тяжелый грузовой вертолет плыл над землей, в нем находились Загоруйко и компания, глядящая во все глаза в иллюминаторы. По степи ходко двигались одушевленные болваны. Плотное заграждение из танков и ракетных установок встречало их, но залповый смертоносный огонь не остановил истуканов. Круша игрушечную боевую технику, идолы продолжали свой революционный и радикальный поход.
— Какое это безумие! — страдал Виктор Викторович. — Я же просил, я же умолял. — Покаянно кинул голову на грудь. — Нет, все правильно. Во всем виноват я и только я! — И с этими верными словами ринулся в свободный проем вертолетного люка.
Лишь чудо и профессиональная сноровка Николь спасли совестливого гения от необдуманного поступка. Визжащие женщины навалились на страдальца, намертво прижимая к металлическому дребезжащему полу. После чего борт, взмыв еще выше к безупречным небесам, взял курс на столицу.
У окна огромного кремлевского кабинета стояло Высшее Лицо государства и смотрело в небо. У длинного стола виноватился человек со звездами маршала и алыми лампасами на брюках. Наконец Высшее Лицо, не оборачиваясь, проговорило:
— Вы свободны, господин маршал.
— Есть, господин Президент.
— Но я бы на вашем месте застрелился, — усмехнулось Высшее Лицо, продолжая глазеть в малосодержательное небо, где появились вороны.
— Есть! — И печатным шагом военачальник вышел из кабинета.
Со стороны солнца падал сокол — воронье, скандаля, прыснуло в разные стороны. Из-за птичьего гама выстрел прозвучал, точно хлопок новогодней хлопушки. Через несколько секунд дверь в кабинет приоткрылась. Не оглядываясь, Высшее Лицо спросило:
— Что?
— Господин маршал стрелялся, — сообщил секретарь.
— И что?
— Промахнулся.
Кричали вороны, и выли милицейские сирены. Я открыл глаза — будильник утверждал пять часов утра. Казалось, что мирный гражданский дом окружается спецвойсками МВД-КГБ-МО-ОМОН. Что за кошмарное явление? Потом ударили в дверь. Мне было плохо со сна, и тем не менее поспешил к жалкому последнему оплоту. Неужели меня хотят арестовать за вольнодумство и желание сделать народ счастливым?
Трое в гражданской одежде оттеснили мое тело в комнату, проверили остальные жилые и нежилые помещения. Я ничего не понимал.
— Утро доброе, утро доброе! — входил поджарый, энергичный, светящийся от избытка жизненных сил Борис. — Извини, что так рано, но вот нашел… окошко… Ты просил, чтобы я заехал, и вот я перед тобой, — пошутил, — как лист перед травой.
Младшего брата трудно было узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Да, — отвечала. — Мы в отличной форме. — Чмокнула в щечку. — Ну, я побежала, сам понимаешь…
— Беги-беги.
— Не умирай!
— Не умру, — солгал.
Теперь, умирая, знаю, почему знаменитый пролетарский писатель не волновался по поводу одногодового умерщвления голодной смертью восьми миллионов крестьян в малоросских степях; его, буревестника революции, беспокоила вовсе другая проблема — он, вероятно, не хотел, чтобы его обанкротившиеся мозги были шваркнуты в помойное вульгарное цинковое ведро. Он так и не понял, труженик рев. пера, в какой стране проживал.
По провинциальному парку трусили двое: один из них держал в руках видеокамеру, второй нес хозяйственную сумку, а за плечами — затрапезный туристический рюкзачок.
Когда они приблизились к своей цели, то обнаружили, что спешили зря. Из лаза тянуло удушающим смрадом, а кусты, прораставшие рядом, были вырваны с корнем.
— Выкурили, — догадался Загоруйко.
— Как тушканчиков, — подтвердил Ник.
— Вот тебе и болваны… — призадумался ученый.
— …с мозгами. — Журналист осмотрелся. — Кто там еще?
У дальнего постамента угадывалось движение. Осторожно приблизившись к нему, друзья увидели: на гипсовой девушке с веслом лежал Ванечка — с признаками жизни. На его маловыразительной потылице холмилась шишка.
Кое-как несчастного привели в чувство. Пугаясь форм девушки с веслом, он поспешно отполз в сторонку.
— Ванечка, что случилось? — задали ему естественный вопрос. — Почему ты здесь?
— А я помню? — Щупал голову. — Кто меня так хватил?
Журналист взял пострадавшего за шиворот:
— Ну?
— Что ну? Запряг, да? Я не лошадь!
— Ты хуже, — согласился Ник.
— Ну, пошел я, — признался-таки, — на разведку. А меня по башке, суки позорные!
— За бутылкой ты пошел! — нехорошо осклабился ученый. — Твой порок сгубит не только тебя… А, что там говорить…
— Козел, осел и косолапая обезьяна! — Раздражаясь, журналист отпустил жертву обстоятельств; та рухнула на землю и тюкнулась затылком о постамент — взвыла дурным голосом:
— Вот так вот, да? Уходите, бросаете на произвол судьбы! А как же Декларация прав человека? Ну все-все, клянусь: ни грамма более, чтобы сдохнуть мне на этом месте.
В х-фокусе объектива — планета Земля.
На околоземной орбите — спутник-разведчик. Он ведет секретную съемку. Средний план: степь утюжат танки, БТР и иная мощная техника. Со скоростной трассы взмывает вертолетная эскадрилья.
На солнечную центральную площадь городка Загорский медленно выходит человек. Держит над головой трехлитровую банку с тяжелой свинцовой субстанцией. Хрипящий репродуктор смолкает. Взоры всех одушевленных истуканов обращаются на того, кто создал живительный для них «дух». Обмотанные крепким кумачом женщины тоже с надеждой смотрят на того, кто способен их выручить из беды.
Напряженный трескучий звук в небе задерживает шаг Загоруйко. На боевом марше находятся шесть летательных стрекоз. И кажется, что сейчас произойдет то, что должно произойти: точный бомбово-ракетный удар. Но что это? Чудовищная рука Великого Вождя поднимается вверх… и смахивает с небесного полотна назойливые шумные механизмы. Однако не это самое страшное: банка выпадает из рук ученого и лопается в камнях. Живительный газ для болванов расползается над площадью. Та отвечает сокрушительным победным ревом:
— Слава! Марш! Коммунизм!
Плотный туман заполняет все пространство, содрогающееся от ликования истуканов. Туман и победный их раж помогают мужчинам спасти женщин. Когда все оказываются в безопасности, Виктория первым делом вешается на шею Виктора Викторовича, Николь чмокает Ника в щечку, а Любаша отвешивает сочную оплеуху Ванюше. То есть каждый получил то, что заслужил.
1480 — это пока не повод, чтобы потрошить меня. Хотя меньше всего волнуюсь, куда меня как отход отправят. Перед смертью все равны, от идиота до кремлевских мечтателей. Пусть они меня простят — я имею в виду нынешних властолюбцев. Они героические люди героической страны, им не позавидуешь: великая федерация дышит на ладан. Еще немного — и начнутся необратимые процессы распада. Этого допустить нельзя. Народ такой безответственности не поймет. И поэтому надо действовать. Как?
Безумная идея возникла в моих практических мозгах — простая и вульгарная идея, как помойное ведро. Для ее реализации ничего не требуется, кроме желания и удачного расположения звезд. Желание, по-моему, имеется, и звезды, дай Бог, будут благосклонны.
Правда, мне часто снится один и тот же странный сон: на гвардейских плечах отца сидит маленький Боренька, я тоже мал, но иду рядом с блестящим, начищенным голенищем. Наша троица входит в магазинчик игрушек, тесный, местный, но на прилавках — невероятный, фантастический, пестрый мир.
— Па? Это коммунизм? — спрашиваю я.
— Коммунизм, — отвечает отец.
Я слышу ответ, а после раздается странный хлюпающий звук. Я оглядываюсь и вижу: ножи винтокрылого механизма, устроенного под потолком для перегонки свежего воздуха, срезают на уровне глаз легкоустранимый золотушный детский череп Бори. Открытый череп братика фонтанирует жирной отходной красногвардейской жижей…
Правительственные авто летели из кремлевских ворот, как пули у виска. Столица начинала жить на осадном положении: на окнах появились бумажные кресты на случай бомбовых ударов НАТО, на площадях жгли бледные от солнца костры, на дорогах возникали заторы, а через реку к кремлевским куполам строчил пятнистый вертолет.
Потерявший былую роскошь мятый лимузин мчался по совершенно свободному шоссе. Загоруйко и компания находились в нервозно-возбужденном состоянии: смеялись, вспоминая перипетии фантастических событий. Однако скоро всем стало не до смеха: впереди появились грозные танки с орудийными хоботами.
— Надеюсь, нас не перепутают с болванами? — поинтересовался журналист, сбрасывая скорость авто.
— Могут, но я этому не удивлюсь, — серьезно отвечал Виктор Викторович. — Пришло время собирать камни.
Впитавшие новый заряд биостимулятора болваны перестроились в нестройные ряды и решительной поступью двинулись за Великим Вождем. Они шли несокрушимой лавиной, разрушая все на своем пути. Они шли, непобедимые, и многотысячный рев из луженых глоток оглушал всю планету:
— Марш-марш-марш! Даешь-даешь-даешь! Коммунизм-коммунизм-коммунизм!
На экране телевизора маршировали памятники. Зрелище для неподготовленного зрителя представлялось невероятным и жутким. Тягостное молчание повисло в командном пункте на колесах. Наконец кассета закончилась, и пленка автоматически стала вращаться на начало.
— Ну-с, какие будут мнения, господа генералы? — спросил самый Главный Генерал, похожий на самого Главного Генерала умными печальными глазами.
Генерал авиации шумно перевел дыхание и рубанул сплеча, как генерал конной армии:
— Я бы этот ученый народец весь вешал на столбах…
— Даже знаю, за какое место, — остановил его Главный Генерал. — Еще?
Танковый генерал, сидя на стуле, как в рубке боевой машины, процедил сквозь зубы:
— Броня крепка и танки наши быстры! Разрешите?
— Еще?
Ракетный генерал, вполне интеллигентный на вид очками, неожиданно крякнул, как мужик:
— Да что там! Впарю «каскадом»! В прах! В пыль! В бога-душу-мать!
Виктор Викторович в ужасе схватился за голову — свою:
— Вы с ума сошли, господа? Идею нельзя победить силой оружия, это я вам говорю. Это так просто понять! С идеями надо бороться только идеями. Не иначе.
Генерал авиации вспылил:
— Можно! Еще как можно. Была б моя воля, я б из тебя, неуч, душу вон!..
— Прекратите! — задумался Главный Генерал, морща штабной лоб. Затем обратился к журналисту: — Включи-ка еще это интересное кино.
Заработали механизмы видеомагнитофона, лента зарябила, и скоро на экране во всем своем великолепии предстали прекрасные женские ножки (и не только они), необыкновенно поднимающие боевой дух военачальников, так как даже они знали, что красота спасет мир.
Шеф-руководитель говорил по телефону, подобострастно выгнув спину. Его упитанное потное лицо буквально худело на глазах.
— Да? Да! Понял-понял! — Почтительно опустил трубку на рычаг. Потом нажал кнопку вызова. Тотчас же на пороге явился сотрудник с военной выправкой. — Эвакуация! — завопил руководитель не своим голосом. — По плану DFSFDGHK № 000001! — И обессиленный плюхнулся в кресло. — Все! Больше ни шагу в эту Азию, сдохнуть мне на этом месте!
Я, Автор, навещаю жену в роддоме. Она бескровная, тихая, в линялом больничном халате, шлепанцах, с умытым, утренним лицом. Я целую родное лицо и не чувствую запаха… или нет, слава Богу, слабый запах немытых волос…
— Как наши дела? — бодрюсь. — Как маленькие?
— Я боюсь, — отвечает.
— Ну что такое?
— Я не хочу рожать.
— Как это «не хочу»? — нервничаю. — Надо.
— Я умру, Саша. Я знаю, умру.
— Прошу тебя.
— И они тоже умрут.
— Замолчи!
— Зачем им жить, если такая жизнь?
— Какая?
— А то ты не знаешь!
— Знаю.
— Во-о-от. Что тебе еще нужно?
— Рожать надо.
— Сам рожай! — И уносит прочь моих детей, равно, впрочем, как и своих.
Я чертыхнулся и отправился домой. Меня ждали герои — герои бациллового времени, где каждый верит в то, во что он хочет верить.
Тяжелый грузовой вертолет плыл над землей, в нем находились Загоруйко и компания, глядящая во все глаза в иллюминаторы. По степи ходко двигались одушевленные болваны. Плотное заграждение из танков и ракетных установок встречало их, но залповый смертоносный огонь не остановил истуканов. Круша игрушечную боевую технику, идолы продолжали свой революционный и радикальный поход.
— Какое это безумие! — страдал Виктор Викторович. — Я же просил, я же умолял. — Покаянно кинул голову на грудь. — Нет, все правильно. Во всем виноват я и только я! — И с этими верными словами ринулся в свободный проем вертолетного люка.
Лишь чудо и профессиональная сноровка Николь спасли совестливого гения от необдуманного поступка. Визжащие женщины навалились на страдальца, намертво прижимая к металлическому дребезжащему полу. После чего борт, взмыв еще выше к безупречным небесам, взял курс на столицу.
У окна огромного кремлевского кабинета стояло Высшее Лицо государства и смотрело в небо. У длинного стола виноватился человек со звездами маршала и алыми лампасами на брюках. Наконец Высшее Лицо, не оборачиваясь, проговорило:
— Вы свободны, господин маршал.
— Есть, господин Президент.
— Но я бы на вашем месте застрелился, — усмехнулось Высшее Лицо, продолжая глазеть в малосодержательное небо, где появились вороны.
— Есть! — И печатным шагом военачальник вышел из кабинета.
Со стороны солнца падал сокол — воронье, скандаля, прыснуло в разные стороны. Из-за птичьего гама выстрел прозвучал, точно хлопок новогодней хлопушки. Через несколько секунд дверь в кабинет приоткрылась. Не оглядываясь, Высшее Лицо спросило:
— Что?
— Господин маршал стрелялся, — сообщил секретарь.
— И что?
— Промахнулся.
Кричали вороны, и выли милицейские сирены. Я открыл глаза — будильник утверждал пять часов утра. Казалось, что мирный гражданский дом окружается спецвойсками МВД-КГБ-МО-ОМОН. Что за кошмарное явление? Потом ударили в дверь. Мне было плохо со сна, и тем не менее поспешил к жалкому последнему оплоту. Неужели меня хотят арестовать за вольнодумство и желание сделать народ счастливым?
Трое в гражданской одежде оттеснили мое тело в комнату, проверили остальные жилые и нежилые помещения. Я ничего не понимал.
— Утро доброе, утро доброе! — входил поджарый, энергичный, светящийся от избытка жизненных сил Борис. — Извини, что так рано, но вот нашел… окошко… Ты просил, чтобы я заехал, и вот я перед тобой, — пошутил, — как лист перед травой.
Младшего брата трудно было узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56