То, что погибли немецкие копы, тоже бесило Маквея. Но теперь уже ничего не поделаешь. Единственное утешение, если оно возможно, — то, что четверо из группы убиты. Может, идентификация трупов хоть что-то прояснит.
— Служба безопасности не только оповестит Шолла — убежденно продолжал Реммер, — нас просто не пустят на порог. Охранники заявят, что ордер на арест Шолла отнюдь не дает нам права вторгаться в его владения. Мы не сможем арестовать его, если нам не дадут встретиться с ним.
— Скажите охранникам, — предложил Маквей, — что при малейшей попытке помешать нам мы заставим начальника пожарной команды заблокировать здание. Если и это не поможет — придумайте что-нибудь еще. На то вы и полицейский, а они всего-навсего охранники.
Он резко повернулся к Осборну и близко наклонился к нему. Лицо Маквея было обезображено страшными ожогами, но глаза его светились решимостью. Он проговорил быстро и уверенно:
— Шолл может все отрицать или изображать неведение, но, узнав, кто вы, равно как и то, что вся эта история началась из-за вашей драки с Альбертом Мерримэном в Париже, предположит, что Мерримэн рассказал о нем вам, а вы рассказали мне. Но он не знает — или, по крайней мере, я думаю, что не знает, — насколько тесно наше сотрудничество во всем остальном. Если даже сообщение охранников насторожит его, он все равно удивится, увидев нас, поскольку уверен, что мы мертвы. К тому же Шолл тщеславен и будет обескуражен тем, что мы прервали празднество. Вот на это я и рассчитываю. По причинам, о которых мы можем пока только догадываться, сегодняшний прием очень важен для Шолла, и он попытается как можно скорее избавиться от нас и вернуться к гостям. Вот этого-то мы ему и не позволим. Тут он озвереет, а уж мы позаботимся о том, чтобы он озверел еще больше. Осборн растерянно посмотрел на Маквея.
— Я не совсем вас понимаю.
— Мы расскажем Шоллу все, что знаем. Об убийстве вашего отца, о скальпеле, который он изобрел, о том, чем занимались другие люди, убитые в том же году, что и он. И невзначай подбросим ему информацию, которой не располагаем, но сделаем вид, будто нам все известно. Наша задача — нажать на него так, чтобы он раскололся. Мы будем трясти его, пока он не признается в заказных убийствах. — Маквей внезапно взглянул на Реммера. — Сколько бригад поддержки вы вызвали?
— Шесть. Еще столько же ждут наших инструкций. Наготове еще и полицейские в форме — на случай массовых арестов.
— Маквей, вы говорили, что мы намекнем ему на то, чего не знаем сами. Что вы имели в виду? — спросил Осборн.
— Предположим, мы сообщим герру Шоллу, что искали везде, на земле и на небе, информацию о его почетном госте — герре Либаргере, но так ничего и не нашли. Скажем, что нас гложет любопытство, и попросим разрешения встретиться с Либаргером. Шолл, разумеется, откажет под тем или иным предлогом. И тут мы заметим: о'кей, раз вы не позволяете нам увидеть его — значит, бесплодность наших поисков объясняется тем, что бедняга мертв, и мертв уже давно.
— Мертв? — переспросил Реммер.
— Именно. Мертв.
— Тогда кто же играет его роль? И зачем?
— А я не сказал., что это не Либаргер. Я только заметил, что нам ничего о нем неизвестно, поскольку Либаргер мертв. По крайней мере, в основном...
Осборна бросило в дрожь.
— Вы думаете, на нем экспериментировали? И удачно? Пересадили голову Либаргера на чужое тело? Атомарная хирургия при абсолютном нуле?
— Не уверен, что так оно и есть, но ведь теория не дурна, верно? Может быть, Каду и солгал, будто у него есть информация, связывающая Шолла с Либаргером, а Либаргера — с обезглавленными телами. Почему же тогда оказался окруженным тайной инсульт Либаргера, что означает его уединение с доктором Салеттлом в больнице Кармела и длительная реабилитация в санатории в Нью-Мексико? Микропатолог Ричмен сказал, что, если операция проходит успешно, не остается ни единого шва — словно на дереве выросла новая ветка. Даже лечащий врач Либаргера, американка из Нью-Мексико, ничего не заподозрила. Такое не придет в голову при самом богатом воображении!
— Вы, Маквей, пожалуй, слишком долго пробыли в Голливуде. — Реммер зажег сигарету, держа ее между туго забинтованными пальцами. — Почему бы вам не продать эту историю киношникам?
— Готов спорить: то же самое скажет и Шолл. Но думаю, эту версию надо попытаться каким-то образом либо доказать, либо опровергнуть.
— Но как?
— Заполучив отпечатки пальцев Либаргера.
Реммер уставился на него.
— Для вас, Маквей, я вижу это не отвлеченная абстракция. Вы в самом деле верите в это.
— Я не отрицаю такую возможность, Манфред. Я слишком стар и могу поверить во что угодно.
— Если даже мы не раздобудем отпечатки пальцев Либаргера, — а это не так-то легко, — какой нам от них прок? Если ваша франкенштейновская теория верна и туловище Либаргера Бог знает где, с чем мы будем сравнивать эти отпечатки?
— Манфред, если бы вы вознамерились присоединить свою голову к другому телу, разве не предпочли бы вы совсем молодое?
— Никогда не ожидал от вас такой эксцентричности, — улыбнулся Реммер.
— Представьте себе, что в этом нет ничего странного. Вообразите, будто это самое обычное дело.
— Ну... в таком случае... да, конечно, я выбрал бы тело помоложе. При моем-то опыте, если подумать о всех юных красотках, которых я мог бы... — Реммер ухмыльнулся.
— Прекрасно. А теперь позвольте сообщить вам, что в лондонском морге хранится замороженная голова человека лет двадцати с небольшим по имени Тимоти Эшфорд, он из Клэфен-Саута. Однажды он подрался с двумя блюстителями порядка, поэтому в лондонском департаменте полиции есть отпечатки его пальцев.
Улыбка сбежала с лица Реммера.
— И... вы действительно считаете, что отпечатки пальцев этого Тимоти Эшфорда могут принадлежать Либаргеру?
Маквей прикоснулся рукой к лицу, покрытому толстым слоем мази. Сморщившись, он опустил руку и принялся разглядывать черные клочья обугленной кожи, прилипшие к жирным от мази пальцам.
— Эти люди готовы на все, чтобы никто не узнал, чем они занимаются. Жертв уже немало. Да, это всего лишь мои догадки, Манфред. Но Шолл не узнает об этом, правда?
Глава 117
Стены зала в Шарлоттенбургском дворце романтического искусства украшали полотна мастеров немецкого романтизма — Рунге, Овербека и Каспара Давида Фридриха. На фоне величественной природы люди, изображенные на этих меланхолических пейзажах, выглядели как нечто случайное и ненужное. Струнный квартет и пианист по очереди исполняли сонаты и концерты Бетховена, чтобы влиятельные особы, собравшиеся на прием в честь Элтона Либаргера, ощутили особую атмосферу этого вечера. Гости громко спорили о политике, экономике и будущем Германии, тогда как официанты в форменной одежде сновали между ними с полными подносами, уставленными напитками и закусками.
Салеттл стоял один у входа в зал, наблюдая за столпотворением. Насколько можно заключить, прибыли почти все приглашенные, удовлетворенно улыбаясь отметил он про себя. Еда войдя в зал, он сразу увидел Юту Баур с Конрадом Пейпером. Шолл в обществе Маргариты Пейпер и немецкого газетного магната Хильмара Грюнеля слушал разглагольствования своего американского адвоката Луиса Гёца. Стоило услышать то и дело повторяемые им слова: «Голливуд, поиски талантов, жиды», чтобы определить содержание его тирады, произнесенной на английском языке.
Вошел Густав Дортмунд с женой, томной блондинкой в темно-зеленом вечернем платье, простоту которого подчеркивал ослепительный блеск бриллиантов. Шолл поспешил им навстречу и отвел Дортмунда в сторону, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.
Подозвав официанта, Салеттл взял с подноса бокал шампанского и взглянул на часы. 7.52. В 8.05 гостей проводят по парадной лестнице вверх, в Золотой Зал, где будет подан ужин. В 9.00 он, Салеттл, извинится и отправится в мавзолей проверить приготовления фон Хольдена к чрезвычайно важной процедуре, намеченной после речи Либаргера. В 9.10 он наведается в комнаты Либаргера, где тот, с помощью Джоанны, Эрика и Эдварда, будет уже подготовлен к своему выходу.
Салеттл подзовет к себе Джоанну, объяснит ей, что ее миссия завершена, и отпустит, приказав водителю немедленно увезти ее подальше от дворца. А это будет означать, что с уходом Джоанны в здании не останется ни одного постороннего, кроме тщательно проверенных охранников и обслуги. В 9.15 Либаргер войдет в Золотой Зал, в 9.30 он закончит свою речь, а примерно в 9.45 все будет кончено.
* * *
Вдоль городских домов на Берен-штрассе тянулись величественные старые деревья. Когда такси фон Хольдена остановилось перед домом № 45, по улице прогуливалась, совершая вечерний моцион, парочка средних лет. На мгновение уличный фонарь осветил их лица, которые тут же поглотила тьма.
Фон Хольден велел водителю подождать, выбрался из машины, толкнул железные ворота и быстро взбежал на крыльцо четырехэтажного здания. Он нажал кнопку звонка, отступил на шаг и посмотрел вверх. Небо, совсем недавно ясное, заволокли низкие тучи: синоптики предсказывали туман и моросящий дождь. Дурной знак. Из-за тумана вылеты задерживаются, а Шолл должен отправиться в Аргентину тотчас по окончании церемонии в Шарлоттенбурге. Да, только тумана и не хватало в эту ночь.
Послышался пронзительный звук, дверь распахнулась, на пороге стоял человек лет шестидесяти.
— Guten Abend, — сказал он, узнав фон Хольдена, и посторонился, пропуская его внутрь.
— Добрый вечер, герр Фразен.
Две женщины и мужчина, примерно того же возраста, что и Фразен, оторвались от игры в карты, когда фон Хольден прошел через гостиную в коридор. Женщины захихикали, словно школьницы, — так нелепо выглядел здесь фон Хольден, облаченный в смокинг. Мужчины велели им заткнуться. Наряд фон Хольдена и причина его появления в столь позднее время — не их ума дело. Фон Хольден отпер дверь в дальнем конце коридора и вошел в маленький, отделанный деревом кабинет. Он быстро запер дверь изнутри и направился в угол к старинным часам, стоявшим за массивным письменным столом. Открыв часы, он извлек ключ, вставил его в чуть заметное отверстие в стене и слегка повернул. Панель бесшумно скользнула в сторону, и показалась блестящая дверь из нержавеющей стали с блоком цифрового управления в правом верхнем углу. Фон Хольден набрал код, как на автоответчике. Дверь отошла в сторону, открывая небольшой лифт. Фон Хольден вошел в него, дверь закрылась, и резная панель вернулась на место.
Лифт опускался три минуты, после чего фон Хольден оказался в просторной, прямоугольной, абсолютно пустой комнате, находившейся на четыреста футов ниже Берен-штрассе. Пол, потолок и стены ее были отделаны большими квадратными плитами из черного мрамора толщиной в десять дюймов.
Он прошел в конец комнаты к блестящей стальной панели, похожей на дорогое произведение абстрактного искусства. Шаги фон Хольдена отдавались гулким эхом. Приблизившись к панели, он остановился и произнес: «Люго», затем назвал пароль из десяти цифр и имя своей матери — «Берта».
Тотчас плита в стене слева от него отодвинулась, и фон Хольден ступил в длинный, тускло освещенный коридор, как и комната отделанный мрамором, только не черным, а голубовато-белым, создававшим впечатление чего-то потустороннего.
Протянувшийся на семьдесят ярдов глухой — без единой двери, — с голыми стенами коридор заканчивался еще одним лифтом, подойдя к которому фон Хольден назвал тот же пароль и добавил еще один номер: 86672.
Опустившись на пятьсот футов, лифт остановился. «Люго», — снова произнес фон Хольден; дверь открылась, и он вошел в «Сад» — место, о котором во всем мире знало не более дюжины человек. Здесь фон Хольден ощущал себя окруженным декорациями какого-то фантастического фильма о далеком будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Служба безопасности не только оповестит Шолла — убежденно продолжал Реммер, — нас просто не пустят на порог. Охранники заявят, что ордер на арест Шолла отнюдь не дает нам права вторгаться в его владения. Мы не сможем арестовать его, если нам не дадут встретиться с ним.
— Скажите охранникам, — предложил Маквей, — что при малейшей попытке помешать нам мы заставим начальника пожарной команды заблокировать здание. Если и это не поможет — придумайте что-нибудь еще. На то вы и полицейский, а они всего-навсего охранники.
Он резко повернулся к Осборну и близко наклонился к нему. Лицо Маквея было обезображено страшными ожогами, но глаза его светились решимостью. Он проговорил быстро и уверенно:
— Шолл может все отрицать или изображать неведение, но, узнав, кто вы, равно как и то, что вся эта история началась из-за вашей драки с Альбертом Мерримэном в Париже, предположит, что Мерримэн рассказал о нем вам, а вы рассказали мне. Но он не знает — или, по крайней мере, я думаю, что не знает, — насколько тесно наше сотрудничество во всем остальном. Если даже сообщение охранников насторожит его, он все равно удивится, увидев нас, поскольку уверен, что мы мертвы. К тому же Шолл тщеславен и будет обескуражен тем, что мы прервали празднество. Вот на это я и рассчитываю. По причинам, о которых мы можем пока только догадываться, сегодняшний прием очень важен для Шолла, и он попытается как можно скорее избавиться от нас и вернуться к гостям. Вот этого-то мы ему и не позволим. Тут он озвереет, а уж мы позаботимся о том, чтобы он озверел еще больше. Осборн растерянно посмотрел на Маквея.
— Я не совсем вас понимаю.
— Мы расскажем Шоллу все, что знаем. Об убийстве вашего отца, о скальпеле, который он изобрел, о том, чем занимались другие люди, убитые в том же году, что и он. И невзначай подбросим ему информацию, которой не располагаем, но сделаем вид, будто нам все известно. Наша задача — нажать на него так, чтобы он раскололся. Мы будем трясти его, пока он не признается в заказных убийствах. — Маквей внезапно взглянул на Реммера. — Сколько бригад поддержки вы вызвали?
— Шесть. Еще столько же ждут наших инструкций. Наготове еще и полицейские в форме — на случай массовых арестов.
— Маквей, вы говорили, что мы намекнем ему на то, чего не знаем сами. Что вы имели в виду? — спросил Осборн.
— Предположим, мы сообщим герру Шоллу, что искали везде, на земле и на небе, информацию о его почетном госте — герре Либаргере, но так ничего и не нашли. Скажем, что нас гложет любопытство, и попросим разрешения встретиться с Либаргером. Шолл, разумеется, откажет под тем или иным предлогом. И тут мы заметим: о'кей, раз вы не позволяете нам увидеть его — значит, бесплодность наших поисков объясняется тем, что бедняга мертв, и мертв уже давно.
— Мертв? — переспросил Реммер.
— Именно. Мертв.
— Тогда кто же играет его роль? И зачем?
— А я не сказал., что это не Либаргер. Я только заметил, что нам ничего о нем неизвестно, поскольку Либаргер мертв. По крайней мере, в основном...
Осборна бросило в дрожь.
— Вы думаете, на нем экспериментировали? И удачно? Пересадили голову Либаргера на чужое тело? Атомарная хирургия при абсолютном нуле?
— Не уверен, что так оно и есть, но ведь теория не дурна, верно? Может быть, Каду и солгал, будто у него есть информация, связывающая Шолла с Либаргером, а Либаргера — с обезглавленными телами. Почему же тогда оказался окруженным тайной инсульт Либаргера, что означает его уединение с доктором Салеттлом в больнице Кармела и длительная реабилитация в санатории в Нью-Мексико? Микропатолог Ричмен сказал, что, если операция проходит успешно, не остается ни единого шва — словно на дереве выросла новая ветка. Даже лечащий врач Либаргера, американка из Нью-Мексико, ничего не заподозрила. Такое не придет в голову при самом богатом воображении!
— Вы, Маквей, пожалуй, слишком долго пробыли в Голливуде. — Реммер зажег сигарету, держа ее между туго забинтованными пальцами. — Почему бы вам не продать эту историю киношникам?
— Готов спорить: то же самое скажет и Шолл. Но думаю, эту версию надо попытаться каким-то образом либо доказать, либо опровергнуть.
— Но как?
— Заполучив отпечатки пальцев Либаргера.
Реммер уставился на него.
— Для вас, Маквей, я вижу это не отвлеченная абстракция. Вы в самом деле верите в это.
— Я не отрицаю такую возможность, Манфред. Я слишком стар и могу поверить во что угодно.
— Если даже мы не раздобудем отпечатки пальцев Либаргера, — а это не так-то легко, — какой нам от них прок? Если ваша франкенштейновская теория верна и туловище Либаргера Бог знает где, с чем мы будем сравнивать эти отпечатки?
— Манфред, если бы вы вознамерились присоединить свою голову к другому телу, разве не предпочли бы вы совсем молодое?
— Никогда не ожидал от вас такой эксцентричности, — улыбнулся Реммер.
— Представьте себе, что в этом нет ничего странного. Вообразите, будто это самое обычное дело.
— Ну... в таком случае... да, конечно, я выбрал бы тело помоложе. При моем-то опыте, если подумать о всех юных красотках, которых я мог бы... — Реммер ухмыльнулся.
— Прекрасно. А теперь позвольте сообщить вам, что в лондонском морге хранится замороженная голова человека лет двадцати с небольшим по имени Тимоти Эшфорд, он из Клэфен-Саута. Однажды он подрался с двумя блюстителями порядка, поэтому в лондонском департаменте полиции есть отпечатки его пальцев.
Улыбка сбежала с лица Реммера.
— И... вы действительно считаете, что отпечатки пальцев этого Тимоти Эшфорда могут принадлежать Либаргеру?
Маквей прикоснулся рукой к лицу, покрытому толстым слоем мази. Сморщившись, он опустил руку и принялся разглядывать черные клочья обугленной кожи, прилипшие к жирным от мази пальцам.
— Эти люди готовы на все, чтобы никто не узнал, чем они занимаются. Жертв уже немало. Да, это всего лишь мои догадки, Манфред. Но Шолл не узнает об этом, правда?
Глава 117
Стены зала в Шарлоттенбургском дворце романтического искусства украшали полотна мастеров немецкого романтизма — Рунге, Овербека и Каспара Давида Фридриха. На фоне величественной природы люди, изображенные на этих меланхолических пейзажах, выглядели как нечто случайное и ненужное. Струнный квартет и пианист по очереди исполняли сонаты и концерты Бетховена, чтобы влиятельные особы, собравшиеся на прием в честь Элтона Либаргера, ощутили особую атмосферу этого вечера. Гости громко спорили о политике, экономике и будущем Германии, тогда как официанты в форменной одежде сновали между ними с полными подносами, уставленными напитками и закусками.
Салеттл стоял один у входа в зал, наблюдая за столпотворением. Насколько можно заключить, прибыли почти все приглашенные, удовлетворенно улыбаясь отметил он про себя. Еда войдя в зал, он сразу увидел Юту Баур с Конрадом Пейпером. Шолл в обществе Маргариты Пейпер и немецкого газетного магната Хильмара Грюнеля слушал разглагольствования своего американского адвоката Луиса Гёца. Стоило услышать то и дело повторяемые им слова: «Голливуд, поиски талантов, жиды», чтобы определить содержание его тирады, произнесенной на английском языке.
Вошел Густав Дортмунд с женой, томной блондинкой в темно-зеленом вечернем платье, простоту которого подчеркивал ослепительный блеск бриллиантов. Шолл поспешил им навстречу и отвел Дортмунда в сторону, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.
Подозвав официанта, Салеттл взял с подноса бокал шампанского и взглянул на часы. 7.52. В 8.05 гостей проводят по парадной лестнице вверх, в Золотой Зал, где будет подан ужин. В 9.00 он, Салеттл, извинится и отправится в мавзолей проверить приготовления фон Хольдена к чрезвычайно важной процедуре, намеченной после речи Либаргера. В 9.10 он наведается в комнаты Либаргера, где тот, с помощью Джоанны, Эрика и Эдварда, будет уже подготовлен к своему выходу.
Салеттл подзовет к себе Джоанну, объяснит ей, что ее миссия завершена, и отпустит, приказав водителю немедленно увезти ее подальше от дворца. А это будет означать, что с уходом Джоанны в здании не останется ни одного постороннего, кроме тщательно проверенных охранников и обслуги. В 9.15 Либаргер войдет в Золотой Зал, в 9.30 он закончит свою речь, а примерно в 9.45 все будет кончено.
* * *
Вдоль городских домов на Берен-штрассе тянулись величественные старые деревья. Когда такси фон Хольдена остановилось перед домом № 45, по улице прогуливалась, совершая вечерний моцион, парочка средних лет. На мгновение уличный фонарь осветил их лица, которые тут же поглотила тьма.
Фон Хольден велел водителю подождать, выбрался из машины, толкнул железные ворота и быстро взбежал на крыльцо четырехэтажного здания. Он нажал кнопку звонка, отступил на шаг и посмотрел вверх. Небо, совсем недавно ясное, заволокли низкие тучи: синоптики предсказывали туман и моросящий дождь. Дурной знак. Из-за тумана вылеты задерживаются, а Шолл должен отправиться в Аргентину тотчас по окончании церемонии в Шарлоттенбурге. Да, только тумана и не хватало в эту ночь.
Послышался пронзительный звук, дверь распахнулась, на пороге стоял человек лет шестидесяти.
— Guten Abend, — сказал он, узнав фон Хольдена, и посторонился, пропуская его внутрь.
— Добрый вечер, герр Фразен.
Две женщины и мужчина, примерно того же возраста, что и Фразен, оторвались от игры в карты, когда фон Хольден прошел через гостиную в коридор. Женщины захихикали, словно школьницы, — так нелепо выглядел здесь фон Хольден, облаченный в смокинг. Мужчины велели им заткнуться. Наряд фон Хольдена и причина его появления в столь позднее время — не их ума дело. Фон Хольден отпер дверь в дальнем конце коридора и вошел в маленький, отделанный деревом кабинет. Он быстро запер дверь изнутри и направился в угол к старинным часам, стоявшим за массивным письменным столом. Открыв часы, он извлек ключ, вставил его в чуть заметное отверстие в стене и слегка повернул. Панель бесшумно скользнула в сторону, и показалась блестящая дверь из нержавеющей стали с блоком цифрового управления в правом верхнем углу. Фон Хольден набрал код, как на автоответчике. Дверь отошла в сторону, открывая небольшой лифт. Фон Хольден вошел в него, дверь закрылась, и резная панель вернулась на место.
Лифт опускался три минуты, после чего фон Хольден оказался в просторной, прямоугольной, абсолютно пустой комнате, находившейся на четыреста футов ниже Берен-штрассе. Пол, потолок и стены ее были отделаны большими квадратными плитами из черного мрамора толщиной в десять дюймов.
Он прошел в конец комнаты к блестящей стальной панели, похожей на дорогое произведение абстрактного искусства. Шаги фон Хольдена отдавались гулким эхом. Приблизившись к панели, он остановился и произнес: «Люго», затем назвал пароль из десяти цифр и имя своей матери — «Берта».
Тотчас плита в стене слева от него отодвинулась, и фон Хольден ступил в длинный, тускло освещенный коридор, как и комната отделанный мрамором, только не черным, а голубовато-белым, создававшим впечатление чего-то потустороннего.
Протянувшийся на семьдесят ярдов глухой — без единой двери, — с голыми стенами коридор заканчивался еще одним лифтом, подойдя к которому фон Хольден назвал тот же пароль и добавил еще один номер: 86672.
Опустившись на пятьсот футов, лифт остановился. «Люго», — снова произнес фон Хольден; дверь открылась, и он вошел в «Сад» — место, о котором во всем мире знало не более дюжины человек. Здесь фон Хольден ощущал себя окруженным декорациями какого-то фантастического фильма о далеком будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92