То есть ведь Exxon же гигант…
Маккейн вытянул из принесенных с собой бумаг журнал и раскрыл его на определенной странице.
– Это «Форчун-500», список пятисот крупнейших промышленных компаний мира. Самая важная – предпоследняя графа, собственный капитал. 51 процент его должен принадлежать вам, чтобы вы могли контролировать фирму. – Он подвинул к нему список. – Просто посчитайте, насколько вас хватит.
Джон смотрел на список, видел названия – такие, как General Motors, IBM, Daimler-Benz, Boeing или Philip Morris. Он взял большой калькулятор, начал складывать, только миллиарды, и остановился, дойдя на первой странице до 50-го места, когда у него все еще оставалось шестьсот миллиардов.
– Да я действительно могу купить полмира, – пролепетал он.
Маккейн кивнул, как учитель, довольный ответом своего самого трудного ученика.
– И даже если вы купите полмира, – довершил он, – ваши деньги никуда не денутся. Они инвестированы. Это значит, что они только начнут по-настоящему зарабатывать. Зарабатывать те деньги, за которые мы купим и все остальное.
Это был один из тех магических моментов, которые на всю жизнь остаются в памяти ярко освещенными картинками. Джон смотрел на список фирм и колонки цифр – жалких по сравнению с чудовищным весом триллионного состояния, и в это яркое, пронзительное мгновение впервые постиг, какую власть он получил в свои руки. Только теперь он понял, что задумал Маккейн, уразумел масштаб плана и неотразимую динамику, какую они способны были развить. Их ждал неотвратимый успех. Просто потому, что не существовало на свете ничего, что могло встать у них на пути.
– Да, – прошептал он. – Это мы сможем.
– Две недели, – сказал Маккейн. – И мы будем сидеть в Техасе.
Джону пришла в голову еще одна мысль.
– Это значит, практически все крупные нефтяные концерны восходят к рокфеллеровской Standard Oil Corporation?
– Не все. Корни Shell в Нидерландах и в Англии, и у них никогда не было ничего общего со Standard Oil. Elf Aquitaine – французская, British Petroleum, как следует уже из названия, изначально британская. – Маккейн подался вперед. – Но заметили ли вы? Кое-кто уже пытался двигаться в нашем направлении. Проблема Рокфеллера состояла в том, что он появился слишком рано. В принципе он не знал, как распорядиться могуществом, каким он уже обладал. Живи он сегодня, уже никому не удалось бы разбить Standard Oil, и можно предположить, что он задумал бы тот же план, что и мы.
* * *
В тот же день Fontanelli Enterprises объявила, что намерена поглотить Exxon. Инвестированная стоимость Exxon Corporation составляла к этому времени 91 миллиард долларов, куда входил собственный капитал 40 миллиардов, поделенный на два с половиной миллиарда долей во владении шестисот тысяч зарегистрированных акционеров. Курс составлял 35 долларов, Фонтанелли предлагал 38 долларов за акцию.
Немедленно собралось правление Exxon, чтобы обсудить положение. Это был шок; экономические показатели были так хороши, что предприятие казалось неуязвимым против попыток поглощения. Никто не рассчитывал на атаку инвестора, для которого несколько миллиардов туда, несколько миллиардов сюда – не играло роли.
Правление связалось с крупнейшими акционерами, постановили выкупить самые большие пакеты акций, чтобы воспрепятствовать поглощению. Тем временем биржевой курс неудержимо лез вверх, перешагнув даже заданные 38 долларов, когда все поняли, что Fontanelli Enterprises располагает практически неограниченными средствами, и продолжал расти. Инвесторы как в лихорадке пытались влезть в число акционеров Exxon, поскольку безумный триллионер из Лондона якобы готов был заплатить любую цену.
– Идет игра на нервы, – говорили биржевые профессионалы, когда курс преодолел отметку в 60 долларов. – Если он захочет получить Exxon, он заплатит.
Лондон реагировал холодно. Курс достиг 63,22 доллара, когда по телеграфу пришло одно из тех сообщений, которые выворачивают наизнанку кишки у тех, кто понимает далеко идущие последствия произошедшего. Джон Сальваторе Фонтанелли, как стало известно в хорошо осведомленных кругах, сказал, что тогда мы купим «Shell». На следующий день были объявлены предложения о скупке акций всех остальных концернов сырой нефти.
Все, кто купил акции Exxon по безумно завышенным курсам, теперь панически пытались их сбросить. Но покупать больше никто не хотел, и курс падал камнем.
Маккейн следил за показателями Нью-Йоркской биржи по своему компьютеру в Лондоне с напряженным спокойствием бомбардира.
– Пора, – мягко сказал он своему телефонному собеседнику при курсе 32,84 доллара.
Через две недели служащие компании повсюду в мире начали день с того, что выбросили старые бланки в контейнеры для мусора, чтобы заменить их на другие – с шапкой «EXXON – A Fontanelli Corporation».
* * *
На сей раз заголовки вышли на первые страницы всех газет. Не было телевизионной компании, которая не сообщила бы о поглощении в первоочередных новостях. Тон сообщений можно было передать в двух словах: просто ужас.
Даже последним журналистам стало ясно, что означает личное состояние в триллион долларов. В бесчисленных телепередачах, круглых столах и интервью по всему глобусу обсуждалось то, что Маккейн объяснил Джону во время их самой первой встречи: одно дело, когда инвестиционный фонд или банк распоряжается сотнями миллиардов долларов, и совсем другое, когда одна-единственная персона действительно обладает этой же суммой денег.
– Разница в том, – подытожил известный лорд Питер Робурн в интервью одному из самых значительных журналистов в области мировой экономики, – что Фонтанелли в своих решениях плюет на рентабельность. Это делает его непредсказуемым. Можно даже сказать, свободным.
Такой размах свободы вызывает опасения. Министры экономики заговорили о социальной ответственности. Профсоюзные вожди задумались об опасности такой концентрации денег и влияния. Председатели правлений других крупных концернов тщились излучать уверенность и создавать впечатление, что они все держат под контролем.
Кто на очереди? – потирали руки сторонние наблюдатели. Некоторые журналы, в том числе серьезные финансовые издания, опубликовали реальные карты мира, на которых было помечено – фирменным логотипом и биржевой стоимостью, – как будет выглядеть всемирный концерн Фонтанелли.
– Они избавили наших аналитиков от половины работы, – довольно жмурился Маккейн.
Один не очень серьезный журнал подсчитал, какие страны Африки Фонтанелли мог бы купить со всеми потрохами и госсобственностью. Все прогнозы на будущее расходились. В принципе, казалось, можно было ожидать чего угодно.
* * *
На Рождество Маккейн пригласил Джона к себе и своей матери на домашний ужин.
Миссис Рут Эрнестина Маккейн, страдавшая прогрессирующим ревматизмом, скособочившись сидела в цветастом обширном кресле, но излучала непоколебимую решимость бороться с болезнью. Серо-голубые глаза смотрели проницательно, улыбчивое лицо обрамляли седые курчавые волосы поразительной густоты.
– Как вам нравится в вашем замке? – спросила она.
– Пока трудно сказать, – ответил Джон. – Я живу там всего неделю.
– Но ведь из него сделали красивое строение?
– Да, очень красивое.
– Вы должны знать, – вставил Маккейн с веселой улыбкой, – что моя мать прекрасно осведомлена обо всем, что пишет желтая пресса. Поэтому она знает ваш замок лучше, чем вы сами.
– А, – понял Джон. – Ну, это нетрудно.
Несколько номеров таких журналов лежали на столе рядом с ней. Бегло глянув на них, Джон с облегчением удостоверился, что леди Диана по-прежнему сохраняет за собой главенствующее место на обложках.
Ему странно было видеть Маккейна в домашней обстановке, расслабленным и благодушным. В офисе это была динамомашина, работающая на полных оборотах, рассыпающая искры от высокого напряжения.
Дом располагался на тихой улице спокойного предместья Лондона и казался почти неприметным среди других, куда более роскошных вилл. Для матери Маккейна, которая передвигалась с трудом, был сооружен современный стеклянный лифт, нарушивший архитектурную гармонию вестибюля, во всем прочем здесь сохранялась обстановка довоенных времен.
Еда была вкусная, но не изысканная, почти домашняя. Сервировала ужин пожилая домработница, единственная прислуга в доме, как узнал Джон, если не считать сиделки, которая приходила дважды в день, чтобы присмотреть за миссис Маккейн.
Когда Маккейн ненадолго вышел, его мать указала на акварель над камином, в простой раме из нержавеющей стали.
– Узнаете это?
– Флоренция? – спросил Джон. – Один из мостов через Арно.
– Понте-Веккио, да. – И она добавила заговорщицким тоном: – Это Малькольм.
– Неужели? – Никогда в жизни Джон не подумал бы, что Маккейн может держать в руках кисть.
– В юности он много рисовал, – рассказала миссис Маккейн. – Моего покойного мужа часто переводили по службе, знаете, и мы много переезжали. Тогда мы жили в Италии, Малькольм ходил в эту компьютерную фирму и вскоре перестал рисовать. – Ее глаза блеснули: – Только не говорите ему, что я вам об этом рассказала.
Джон смотрел на картину и не знал, что думать. Глупо было принимать это за особый знак, но вдруг? Значит, они оба рисовали, а потом перестали. Всего лишь мелкая деталь. Знак, что они должны были когда-то встретиться.
* * *
– Есть еще одно дело, которое мы постоянно откладываем на потом, – сказал однажды Маккейн, собираясь в Техас на переговоры с правлением Exxon. – Договор моего найма. Надо его наконец подписать, чтобы я представлял предприятие как его управляющий.
– Ах, да, – сказал Джон и схватился за ручку. – Конечно. Я про это совсем забыл.
– Ну, забот и без того хватало, – сказал Маккейн и достал из своей кожаной папки многостраничный договор в трех экземплярах. – Но вы же понимаете, иногда я должен подумать и о себе. Предположим, если сейчас мы не придем к согласию об условиях этого договора, это будет означать, что в течение нескольких месяцев я работал на вас бесплатно. И я окажусь на улице, а вы не будете мне должны и ломаного гроша.
Его тревога удивила Джона. Неужто британец до такой степени в нем сомневался?
– Ну, уж я думаю, мы как-нибудь договоримся, – попробовал он отшутиться и протянул руку: – Давайте сюда.
– Прочитайте как следует, прежде чем подписать. – Маккейн сел, закинул ногу на ногу и скрестил руки, приготовившись к долгому ожиданию.
Джону пришлось заставить себя прочитать одну за другой все страницы, лишь приблизительно понимая, что значила вся эта юридическая казуистика.
И лишь дойдя до параграфа, где значилось вознаграждение, он очнулся. Сумма, которая там стояла, была вполне однозначной. У Джона отвисла челюсть.
Маккейн требовал годовой зарплаты в сто миллионов долларов!
23
Глядя на цифру, красующуюся на бумаге как нечто само собой разумеющееся, Джон почувствовал, как в нем поднимается горячая волна. Это нахальство его разозлило, но вместе с тем он непостижимым образом чувствовал, что должен проглотить свою злость.
– А вы, м-м, не погорячились малость?
Маккейн поднял брови:
– Что вы имеете в виду?
Джон слегка приподнял лист. Он вдруг показался ему очень тяжелым.
– Я читаю параграф о зарплате, и у меня такое чувство, что вы по ошибке приписали лишний нуль.
– Нет, точно нет.
– Но сто миллионов долларов… Во всем мире нет управляющего, который зарабатывал бы хоть что-то близкое к ста миллионам в год!
– Да бросьте вы, Джон, – ответил Маккейн с налетом досады в голосе. – Сто миллионов – это проценты с вашего состояния за один-единственный день. А ведь я повышаю ваши доходы. Я легко их удвою. Это значит, что я возмещу вам мою зарплату более чем трехсоткратно. Покажите мне другого служащего на этой планете, который мог бы утверждать нечто подобное.
– Но ведь мы делаем все это не для того, чтобы огрести побольше денег, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Маккейн вытянул из принесенных с собой бумаг журнал и раскрыл его на определенной странице.
– Это «Форчун-500», список пятисот крупнейших промышленных компаний мира. Самая важная – предпоследняя графа, собственный капитал. 51 процент его должен принадлежать вам, чтобы вы могли контролировать фирму. – Он подвинул к нему список. – Просто посчитайте, насколько вас хватит.
Джон смотрел на список, видел названия – такие, как General Motors, IBM, Daimler-Benz, Boeing или Philip Morris. Он взял большой калькулятор, начал складывать, только миллиарды, и остановился, дойдя на первой странице до 50-го места, когда у него все еще оставалось шестьсот миллиардов.
– Да я действительно могу купить полмира, – пролепетал он.
Маккейн кивнул, как учитель, довольный ответом своего самого трудного ученика.
– И даже если вы купите полмира, – довершил он, – ваши деньги никуда не денутся. Они инвестированы. Это значит, что они только начнут по-настоящему зарабатывать. Зарабатывать те деньги, за которые мы купим и все остальное.
Это был один из тех магических моментов, которые на всю жизнь остаются в памяти ярко освещенными картинками. Джон смотрел на список фирм и колонки цифр – жалких по сравнению с чудовищным весом триллионного состояния, и в это яркое, пронзительное мгновение впервые постиг, какую власть он получил в свои руки. Только теперь он понял, что задумал Маккейн, уразумел масштаб плана и неотразимую динамику, какую они способны были развить. Их ждал неотвратимый успех. Просто потому, что не существовало на свете ничего, что могло встать у них на пути.
– Да, – прошептал он. – Это мы сможем.
– Две недели, – сказал Маккейн. – И мы будем сидеть в Техасе.
Джону пришла в голову еще одна мысль.
– Это значит, практически все крупные нефтяные концерны восходят к рокфеллеровской Standard Oil Corporation?
– Не все. Корни Shell в Нидерландах и в Англии, и у них никогда не было ничего общего со Standard Oil. Elf Aquitaine – французская, British Petroleum, как следует уже из названия, изначально британская. – Маккейн подался вперед. – Но заметили ли вы? Кое-кто уже пытался двигаться в нашем направлении. Проблема Рокфеллера состояла в том, что он появился слишком рано. В принципе он не знал, как распорядиться могуществом, каким он уже обладал. Живи он сегодня, уже никому не удалось бы разбить Standard Oil, и можно предположить, что он задумал бы тот же план, что и мы.
* * *
В тот же день Fontanelli Enterprises объявила, что намерена поглотить Exxon. Инвестированная стоимость Exxon Corporation составляла к этому времени 91 миллиард долларов, куда входил собственный капитал 40 миллиардов, поделенный на два с половиной миллиарда долей во владении шестисот тысяч зарегистрированных акционеров. Курс составлял 35 долларов, Фонтанелли предлагал 38 долларов за акцию.
Немедленно собралось правление Exxon, чтобы обсудить положение. Это был шок; экономические показатели были так хороши, что предприятие казалось неуязвимым против попыток поглощения. Никто не рассчитывал на атаку инвестора, для которого несколько миллиардов туда, несколько миллиардов сюда – не играло роли.
Правление связалось с крупнейшими акционерами, постановили выкупить самые большие пакеты акций, чтобы воспрепятствовать поглощению. Тем временем биржевой курс неудержимо лез вверх, перешагнув даже заданные 38 долларов, когда все поняли, что Fontanelli Enterprises располагает практически неограниченными средствами, и продолжал расти. Инвесторы как в лихорадке пытались влезть в число акционеров Exxon, поскольку безумный триллионер из Лондона якобы готов был заплатить любую цену.
– Идет игра на нервы, – говорили биржевые профессионалы, когда курс преодолел отметку в 60 долларов. – Если он захочет получить Exxon, он заплатит.
Лондон реагировал холодно. Курс достиг 63,22 доллара, когда по телеграфу пришло одно из тех сообщений, которые выворачивают наизнанку кишки у тех, кто понимает далеко идущие последствия произошедшего. Джон Сальваторе Фонтанелли, как стало известно в хорошо осведомленных кругах, сказал, что тогда мы купим «Shell». На следующий день были объявлены предложения о скупке акций всех остальных концернов сырой нефти.
Все, кто купил акции Exxon по безумно завышенным курсам, теперь панически пытались их сбросить. Но покупать больше никто не хотел, и курс падал камнем.
Маккейн следил за показателями Нью-Йоркской биржи по своему компьютеру в Лондоне с напряженным спокойствием бомбардира.
– Пора, – мягко сказал он своему телефонному собеседнику при курсе 32,84 доллара.
Через две недели служащие компании повсюду в мире начали день с того, что выбросили старые бланки в контейнеры для мусора, чтобы заменить их на другие – с шапкой «EXXON – A Fontanelli Corporation».
* * *
На сей раз заголовки вышли на первые страницы всех газет. Не было телевизионной компании, которая не сообщила бы о поглощении в первоочередных новостях. Тон сообщений можно было передать в двух словах: просто ужас.
Даже последним журналистам стало ясно, что означает личное состояние в триллион долларов. В бесчисленных телепередачах, круглых столах и интервью по всему глобусу обсуждалось то, что Маккейн объяснил Джону во время их самой первой встречи: одно дело, когда инвестиционный фонд или банк распоряжается сотнями миллиардов долларов, и совсем другое, когда одна-единственная персона действительно обладает этой же суммой денег.
– Разница в том, – подытожил известный лорд Питер Робурн в интервью одному из самых значительных журналистов в области мировой экономики, – что Фонтанелли в своих решениях плюет на рентабельность. Это делает его непредсказуемым. Можно даже сказать, свободным.
Такой размах свободы вызывает опасения. Министры экономики заговорили о социальной ответственности. Профсоюзные вожди задумались об опасности такой концентрации денег и влияния. Председатели правлений других крупных концернов тщились излучать уверенность и создавать впечатление, что они все держат под контролем.
Кто на очереди? – потирали руки сторонние наблюдатели. Некоторые журналы, в том числе серьезные финансовые издания, опубликовали реальные карты мира, на которых было помечено – фирменным логотипом и биржевой стоимостью, – как будет выглядеть всемирный концерн Фонтанелли.
– Они избавили наших аналитиков от половины работы, – довольно жмурился Маккейн.
Один не очень серьезный журнал подсчитал, какие страны Африки Фонтанелли мог бы купить со всеми потрохами и госсобственностью. Все прогнозы на будущее расходились. В принципе, казалось, можно было ожидать чего угодно.
* * *
На Рождество Маккейн пригласил Джона к себе и своей матери на домашний ужин.
Миссис Рут Эрнестина Маккейн, страдавшая прогрессирующим ревматизмом, скособочившись сидела в цветастом обширном кресле, но излучала непоколебимую решимость бороться с болезнью. Серо-голубые глаза смотрели проницательно, улыбчивое лицо обрамляли седые курчавые волосы поразительной густоты.
– Как вам нравится в вашем замке? – спросила она.
– Пока трудно сказать, – ответил Джон. – Я живу там всего неделю.
– Но ведь из него сделали красивое строение?
– Да, очень красивое.
– Вы должны знать, – вставил Маккейн с веселой улыбкой, – что моя мать прекрасно осведомлена обо всем, что пишет желтая пресса. Поэтому она знает ваш замок лучше, чем вы сами.
– А, – понял Джон. – Ну, это нетрудно.
Несколько номеров таких журналов лежали на столе рядом с ней. Бегло глянув на них, Джон с облегчением удостоверился, что леди Диана по-прежнему сохраняет за собой главенствующее место на обложках.
Ему странно было видеть Маккейна в домашней обстановке, расслабленным и благодушным. В офисе это была динамомашина, работающая на полных оборотах, рассыпающая искры от высокого напряжения.
Дом располагался на тихой улице спокойного предместья Лондона и казался почти неприметным среди других, куда более роскошных вилл. Для матери Маккейна, которая передвигалась с трудом, был сооружен современный стеклянный лифт, нарушивший архитектурную гармонию вестибюля, во всем прочем здесь сохранялась обстановка довоенных времен.
Еда была вкусная, но не изысканная, почти домашняя. Сервировала ужин пожилая домработница, единственная прислуга в доме, как узнал Джон, если не считать сиделки, которая приходила дважды в день, чтобы присмотреть за миссис Маккейн.
Когда Маккейн ненадолго вышел, его мать указала на акварель над камином, в простой раме из нержавеющей стали.
– Узнаете это?
– Флоренция? – спросил Джон. – Один из мостов через Арно.
– Понте-Веккио, да. – И она добавила заговорщицким тоном: – Это Малькольм.
– Неужели? – Никогда в жизни Джон не подумал бы, что Маккейн может держать в руках кисть.
– В юности он много рисовал, – рассказала миссис Маккейн. – Моего покойного мужа часто переводили по службе, знаете, и мы много переезжали. Тогда мы жили в Италии, Малькольм ходил в эту компьютерную фирму и вскоре перестал рисовать. – Ее глаза блеснули: – Только не говорите ему, что я вам об этом рассказала.
Джон смотрел на картину и не знал, что думать. Глупо было принимать это за особый знак, но вдруг? Значит, они оба рисовали, а потом перестали. Всего лишь мелкая деталь. Знак, что они должны были когда-то встретиться.
* * *
– Есть еще одно дело, которое мы постоянно откладываем на потом, – сказал однажды Маккейн, собираясь в Техас на переговоры с правлением Exxon. – Договор моего найма. Надо его наконец подписать, чтобы я представлял предприятие как его управляющий.
– Ах, да, – сказал Джон и схватился за ручку. – Конечно. Я про это совсем забыл.
– Ну, забот и без того хватало, – сказал Маккейн и достал из своей кожаной папки многостраничный договор в трех экземплярах. – Но вы же понимаете, иногда я должен подумать и о себе. Предположим, если сейчас мы не придем к согласию об условиях этого договора, это будет означать, что в течение нескольких месяцев я работал на вас бесплатно. И я окажусь на улице, а вы не будете мне должны и ломаного гроша.
Его тревога удивила Джона. Неужто британец до такой степени в нем сомневался?
– Ну, уж я думаю, мы как-нибудь договоримся, – попробовал он отшутиться и протянул руку: – Давайте сюда.
– Прочитайте как следует, прежде чем подписать. – Маккейн сел, закинул ногу на ногу и скрестил руки, приготовившись к долгому ожиданию.
Джону пришлось заставить себя прочитать одну за другой все страницы, лишь приблизительно понимая, что значила вся эта юридическая казуистика.
И лишь дойдя до параграфа, где значилось вознаграждение, он очнулся. Сумма, которая там стояла, была вполне однозначной. У Джона отвисла челюсть.
Маккейн требовал годовой зарплаты в сто миллионов долларов!
23
Глядя на цифру, красующуюся на бумаге как нечто само собой разумеющееся, Джон почувствовал, как в нем поднимается горячая волна. Это нахальство его разозлило, но вместе с тем он непостижимым образом чувствовал, что должен проглотить свою злость.
– А вы, м-м, не погорячились малость?
Маккейн поднял брови:
– Что вы имеете в виду?
Джон слегка приподнял лист. Он вдруг показался ему очень тяжелым.
– Я читаю параграф о зарплате, и у меня такое чувство, что вы по ошибке приписали лишний нуль.
– Нет, точно нет.
– Но сто миллионов долларов… Во всем мире нет управляющего, который зарабатывал бы хоть что-то близкое к ста миллионам в год!
– Да бросьте вы, Джон, – ответил Маккейн с налетом досады в голосе. – Сто миллионов – это проценты с вашего состояния за один-единственный день. А ведь я повышаю ваши доходы. Я легко их удвою. Это значит, что я возмещу вам мою зарплату более чем трехсоткратно. Покажите мне другого служащего на этой планете, который мог бы утверждать нечто подобное.
– Но ведь мы делаем все это не для того, чтобы огрести побольше денег, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114