Это задело Джона.
– И теперь вы разочарованы, что им стал я?
– Меня вы можете об этом не спрашивать. Я до последней осени учился и никогда его не видел. Наблюдением занимались другие… Здесь нам направо.
И они свернули на дорогу, которая слегка поднималась вверх, к тому же сузилась и начала петлять, что заставило их замедлить скорость.
– А кто были другие кандидаты?
– Вторым номером были вы. Третьим был бы ваш очень дальний родственник, зубной техник из Ливорно, тридцати одного года, женатый, но бездетный, что, кстати, у Фонтанелли случается на удивление часто.
– Он расстроится.
– Он ничего не знает.
Они достигли горной седловины, дальше дорога вела вниз, к деревне. Немного в стороне лежало обширное имение с видом на Средиземное море – должно быть, великолепным, – и Джон сразу решил, что это и есть усадьба Вакки.
– А что обо мне думает ваш дедушка?
– Что вы тот самый наследник, которого увидел в своем пророческом сне ваш далекий предок Джакомо Фонтанелли. И что вы с вашим состоянием осуществите что-то очень, очень хорошее для людей, нечто такое, что снова откроет перед ними дверь в будущее.
– Очень обязывающие ожидания, нет?
– Честно признаться, я думаю, что все это мистический вздор, – Эдуардо хохотнул.
Они подъехали к деревне. Дорога, подходившая с другой стороны, от которой Джон отказался ради того, чтобы сделать лишний крюк, была шире.
– Но вера приходит к Вакки с возрастом, как у нас говорят, – продолжал Эдуардо. – Мой отец и мой дядя сейчас в той стадии, когда Вакки верят по крайней мере в то, что большие деньги должны быть направлены на великое дело, и они ломают головы, что бы это такое могло быть. А дедушку это совсем не заботит. Он считает так: вы – обетованный наследник, вся эта история – святое провидение, и если вы покупаете «Феррари», значит, это предусмотрено планом Божьего творения, и баста.
Эдуардо коротко указывал пальцем, куда ехать, и Джон уже хорошо понимал его штурманские знаки. Они добрались до имения и въехали через раскрытые решетчатые ворота в просторный двор, посыпанный гравием. «Роллс-ройс» уже стоял на месте, в тени высокого старого дерева, и Джон припарковал «Феррари» рядом. Когда мотор замолк, тишина оглушила их.
– А что думаете вы? – спросил он.
Эдуардо ухмыльнулся.
– Я думаю, Джон, что вы владеете триллионом долларов. Вы – царь мира. И если не насладитесь этим сполна, то вы не в своем уме.
4
Вся усадьба дышала историей. Ветер с моря слегка шумел в верхушках деревьев, и они отбрасывали на неприступные стены беспокойные тени. Едва Джон и Эдуардо сделали несколько шагов, шурша гравием, как дверь дома раскрылась. Навстречу им вышла полная женщина лет пятидесяти пяти, которая могла бы служить рекламой спагетти, и обрушила на них шквал итальянских слов.
– Помедленнее, Джованна, – крикнул ей Эдуардо по-итальянски. – Иначе сеньор Фонтанелли тебя не поймет! – Повернувшись к Джону, он сказал по-английски: – Это Джованна, добрый дух этого дома. Она будет о вас заботиться, но по-английски она не говорит.
– То, что вы ей сказали, я понял, – улыбнулся Джон. Его отец всегда настаивал на том, чтобы дети владели хотя бы основами родного языка, но поскольку дома в основном говорили по-английски, у него было не так много возможностей упражняться в итальянском. Однако то, что он знал, теперь медленно всплывало на поверхность.
Они ступили в темный, прохладный зал. Широкая лестница вела наверх к галерее. Направо и налево уходили сумрачные коридоры, с потолка свисала тяжелая люстра. Их шаги звонко отдавались на голом терракотовом полу.
Эдуардо еще раз призвал Джованну говорить с Джоном медленно и отчетливо, получил от нее укоризненный взгляд, попрощался и ушел к себе. Джон последовал за решительной домоправительницей вверх по лестнице и по светлому коридору – до просторной комнаты, которую отвели для него. Это был скорее зал, стеклянные двери вели на обширный балкон. За балюстрадой из обветренного песчаника открывался вид на Средиземное море.
– Вот здесь ваша ванная комната, – сказала она, но Джон не мог оторвать глаз от блистающей дали моря. – Если вам что-нибудь понадобится, все равно что, наберите пятнадцать.
– Что-что? – переспросил Джон, уже автоматически по-итальянски, и обернулся. Она держала в руках телефонную трубку беспроводного телефона, база которого стояла на ночном столике.
– Пятнадцать, – повторила Джованна. – Если вам что-нибудь понадобится.
– Хорошо, – Джон кивнул, взял трубку у нее из рук. – А если мне надо будет позвонить? Наружу. – Итальянское слово для обозначения «городской связи» он не вспомнил.
– Тогда наберите ноль, – объяснила Джованна, терпеливо, как мать ребенка с запоздалым развитием. Джон почему-то спросил себя, есть ли у нее дети. Потом посмотрел на трубку. В прозрачном окошечке был написан его внутренний номер: 23.
– Спасибо, – сказал он.
Когда она ушла, он почувствовал себя усталым. Должно быть, из-за перелета. Он толком не спал, потерял представление о времени дня, был одновременно и утомлен, и взвинчен. Экстатическая поездка на «Феррари» дала выброс адреналина, как крепкий кофе, он не смог бы сейчас уснуть, даже если бы хотел. Но прилечь на эту удобную, широкую, свежую кровать, немного отдохнуть – не повредит…
Когда он проснулся, вскочил и осмотрелся, чтобы понять, где он и что с ним, было еще светло – или уже светло, но свет изменился. Он сел, прочесал пальцами волосы и потряс головой. Как его угораздило заснуть в одежде, ведь прилег только на минутку…
Он с трудом встал на ноги. Где тут ванная комната? Неважно. Ноги сами вынесли его на балкон. Свежий воздух донес до него запах моря и прояснил голову. Солнце стояло низко над горизонтом, должно быть, там запад. Значит, вечер. Он проспал не меньше пяти часов.
Только теперь он увидел, как построен дом Вакки: от основного корпуса буквой П в сторону моря отходили два симметричных крыла, завершаясь на торцах обширными террасами. На одной из этих террас он сейчас стоял. На другой – напротив – были натянуты голубые тенты от солнца, и в тени был накрыт большой стол, за ним сидели люди. Над балюстрадой вился дикий виноград. Кто-то помахал ему оттуда, подзывая:
– Ужинать!
Он узнал Альберто Вакки. Рядом с ним, должно быть, его брат Грегорио, потом еще одна женщина, незнакомая ему. Джованна с молодой горничной расставляли посуду.
Джон помахал в ответ, но еще немного постоял, глядя на море, сверкающее в солнечных лучах, как на китчевой открытке. По воде скользила большая белоснежная яхта, и вид ее вызвал в нем ту тихую зависть, которую, наверное, чувствует всякий, стоя на берегу и глядя на такой недостижимо прекрасный корабль. Эти яхты будто для того и строят, чтобы вызывать это чувство у зрителей.
Потом он сообразил, что теперь он богат, невообразимо богат. Он может, если захочет, купить себе такую яхту. Если захочет, он может завести себе хоть реактивный самолет, а то и несколько. И даже это не замедлит неудержимый рост его чудовищного состояния. С каждым вздохом, как сказал ему Эдуардо, вы становитесь богаче на четыре тысячи долларов. Это значило, что состояние его росло быстрее, чем он мог бы его сосчитать, даже если бы были купюры в тысячу долларов.
От этой мысли у него подкосились ноги, хотя он не мог бы сказать почему. Вдруг все показалось ему избыточным, ввергло его в страх, накатилось на него, грозя размолоть под собой и заживо похоронить, как сходящая лавина. Он вернулся в комнату и, едва очутившись внутри, опустился на ковер. И лежал, пока с глаз не схлынул темный туман.
Он надеялся, что издали никто не заметил его состояния. Он медленно сел, подождал. Потом встал, нашел ванную комнату и подставил голову под холодную воду. А когда вышел оттуда, до него вдруг донесся с другой террасы аромат жаркого. Он бы принял душ и переоделся, но не знал, где его вещи и когда их доставят, а звонить по телефону и беспокоить кого-либо вопросами ему не хотелось. А вот есть, наоборот, уже хотелось, и он решил, что душ подождет.
Он самостоятельно нашел дорогу, хотя это было нетрудно, потому что дом был построен симметрично. То, что в одном крыле было его комнатой, в другом крыле оказалось великолепно обставленным салоном, а когда он ступил на террасу, его встретили радостными приветствиями.
– Эти трансатлантические перелеты не так безобидны, – сказал Альберто, указывая ему на свободное место рядом с собой. – Особенно в восточном направлении. Спасают только сон и хорошее питание… Джованна, тарелку для нашего высокого гостя.
Они все сидели за длинным, массивным столом, который, должно быть, несколько веков назад был сделан для какого-нибудь рыцарского зала, – на одном конце адвокаты – только патрон отсутствовал, – на другом еще горстка гостей, из которых Джону были знакомы только шофер Бенито да Джованна, горячо жестикулирующая в разговоре с ним. На столе стояли большие стеклянные салатницы с разноцветными салатами, корзинки со свежим душистым хлебом и чугунные сковороды с жареной рыбой. Юная горничная по сигналу Джованны поставила перед Джоном тарелку, хрустальный бокал и положила приборы.
Альберто взялся представлять гостей. Женщину, которую Джон заметил еще со своего балкона, звали Альбиной, это была жена Грегорио и, следовательно, мать Эдуардо. Она хорошо говорила по-английски, хоть и с сильным акцентом, и рассказала, что преподает в местной деревенской школе. Коренастый мужчина, слушавший беседу Джованны с Бенито, был садовник. Два молодых парня, увлеченно расправлявшиеся с рыбой, провели в доме полдня – чистили плавательный бассейн в цокольном этаже, эту процедуру они проделывали раз в месяц. А беззубый старик, с затуманенной улыбкой державший свой бокал с вином, был один из крестьян, которые поставляли семейству Вакки свежие фрукты и овощи.
– Такой ужин – наш давно сложившийся обычай, – объяснил Альберто. – Все, кто на данный момент есть в доме, приглашаются к столу. Так мы всегда в курсе деревенских новостей. Должно быть, вы проголодались, Джон; приступайте же!
Джон как следует загрузил свою тарелку. Адвокат налил ему вина, и оно заиграло в бокале рубиновым огнем.
– А ваш отец придет? – спросил Джон и испугался, увидев, как омрачилось лицо Альберто.
– Он еще спит. Такие путешествия даются ему тяжелее, чем он готов признаться. – Помолчав, он добавил: – Его здоровье сейчас не на высоте, но он не хочет с этим считаться. Такой человек.
Джон кивнул:
– Я понимаю.
– Как вам понравилась ваша комната? – спросил Грегорио.
Джон закивал с набитым ртом:
– Очень хорошо. Чудесный вид.
– Дай ему поесть, Грегорио, – мягко укорила его жена и улыбнулась Джону: – Это лучшая комната во всем доме. Она ждала вас уже давно.
– Да, – сказал Джон, не зная, что сказать. Но пока он пережевывал, разговор, к счастью, перешел на другие темы.
Альберто, кажется, не был женат. Только сейчас Джон обратил внимание, что на руке его нет обручального кольца. Да и не походил он на женатого. Эдуардо молча ковырялся в своем салате и мысленно был где-то далеко, а Альбина говорила с Альберто об одном из своих бывших учеников, который, насколько смог понять Джон, уехал во Флоренцию, стал самостоятельным программистом и сейчас явно подцепил крупный заказ. Потом поднялся садовник, подошел к ним, поблагодарил за ужин и сказал, что должен идти, у него выкопано пять кустов, их нужно пересадить еще сегодня, а то засохнут.
Джон чувствовал, как с него спадает напряжение, которое он даже не сознавал. Как это успокоительно – сидеть здесь, снимать с костей белое мясо жареной рыбы и макать хлеб в чесночный соус, когда кругом продолжается обычная жизнь. Что-то подсказывало ему, что таких блаженных минут в его жизни будет немного. Это была тишина перед бурей.
Перед бурей в один триллион долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114