Невысокая женщина с коричневой кожей, с широким индейским лицом и маслянистыми черными волосами спокойно смотрела на него.
– Ты хорошо? – спросила она.
– Да. Спасибо, – кивнул Джон. – Мне уже лучше. Большое спасибо, что вы меня взяли к себе; я уже думал, что сдохну в отбросах.
Она мягко покачала головой, словно обдумывая, что он сказал, и вид у нее был озабоченный.
– Ты идти, – сказала она. – Один час. Потом назад. О'кей?
Джон растерянно смотрел на нее, не уверенный, что правильно ее понял.
– Я должен выйти на час?
– Да. Один час, потом назад. Лечь.
– Все понял, – кивнул он. – Нет проблем. – Он сел на матраце и заметил, что проблема все-таки есть. Ему пришлось откинуться на стену и подождать, пока в глазах угаснет темное мерцание. – Нет проблем, – повторил он тем не менее и поднялся на ноги. Потолок был слишком низкий, чтобы выпрямиться во весь рост, и он вышел наружу, щурясь от яркого света.
– Я тебя звать, – сказала она.
– Хорошо, – Джон закивал и пошел, придерживаясь за остатки каменной стены высотой по пояс. К нему подошла кошка и стала тереться о ноги. Он чувствовал себя очень слабым и огляделся, ища, куда бы присесть. Дым ел глаза, они слезились, и он тер их тыльными сторонами ладоней. Дым шел от открытого огня неподалеку. На огне стояла помятая кастрюля, в ней что-то варилось, пахло овощами и кукурузой. Рядом лежали две шелудивые собаки, высунув языки. Появилась согбенная старуха, помешала варево и принялась ругаться – Джон не понял, то ли на него, то ли на собак. На всякий случай он встал и пошел дальше.
Это был настоящий поселок у подножия мусорной горы, деревня из жести, палаточной ткани и деревянных досок, построенная среди куч и отвалов. Джон с удивлением смотрел, как дети и взрослые, согнувшись, обыскивали склоны мусорных терриконов и находили то, что еще могло иметь применение; складывали металлолом в кучи, охраняемые другими членами этой причудливой армии собирателей мусора, расстилали картон и тщательно разбирали пластиковые мешки, извлекая на свет рваную одежду, старые аккумуляторы, бутылки, банки и прочий хлам. Старшие ходили в бейсболках и перчатках, дети были в джинсах и полосатых рубашках с короткими рукавами; вид у них был не особенно и бедный, скорее они походили на школьников, которые прогуливают уроки и проводят время, копаясь в мусоре.
Внезапно мужчины, женщины и дети оживились. Послышался рев мотора, все затрещало и захрустело, и на верхнем краю мусорного склона появился огромный мусоровоз. Он перестраивался в удобную позицию, а люди внизу спешили занять лучшие места. Потом с пронзительным скрежетом поднялся кузов мусоровоза, и его содержимое вывалилось под откос. Абсурдным образом это выглядело так, будто из мусорных баков опрокинулся рог изобилия, полный бесценных даров.
Тут же разгорелась битва за лучшие куски. Кому-то удалось урвать себе моток электрокабеля, другой оттаскивал в сторонку мешок с одеждой, третий схватил помятую микроволновку. Из отбросов выбирали бутылки, в дело шла любая деревяшка, жестяные банки сплющивали каблуком и набивали ими мешки и пакеты.
Только теперь Джон разглядел несколько грузных фигур, сидевших кто на штабеле матрацев, кто на растерзанном кресле в сторонке от всего происходящего, сборщики тащили к ним свою добычу, те ее взвешивали и давали за нее деньги. Каждый из этих вождей отвечал за свой материал – кто за металл, кто за пластик, одна объемистая женщина скупала стекло, а жирный мужчина – дерево. Итак, все здесь вращалось вокруг денег, как и всюду в мире. Может быть, если бы он начал допытываться, в конце концов выяснилось бы, что все эти люди роются в отбросах, выбирают и сортируют их для того, чтобы внести свою долю в его растущее состояние. Ему стало дурно – от вони, от этого места, от всего.
Кто-то призывно кричал. Джон не сразу понял, что этот зов обращен к нему.
– Иди, – махала рукой женщина, выйдя из хижины. Он поднялся, пошел по мусору и обломкам назад, перешагивая через коричневые, в нефтяных разводах, ручейки жижи, сочащейся из-под мусора. Он увидел, как за женщиной из хижины вышел мужчина, застегивая брюки, и понял, чем они занимались.
* * *
Горячка вернулась, он снова слег, опять лишив свою гостеприимную хозяйку заработков. Однажды он очнулся ночью, увидел зажженную свечу перед образом мадонны и хозяйку, страстно молившуюся богородице, и ему стало ясно, что она просит о его выздоровлении или хоть о каком-то приличном избавлении от него. Когда он проснулся днем, рядом с ним сидел мальчик, положив ему на лоб холодный компресс, и строго глядя на него.
– Как тебя зовут? – спросил Джон.
– Mande? – вопросом ответил мальчик. Ему было лет семь или меньше, на нем были шорты и грязная клетчатая рубашка.
Он увидел, что за дверным проемом на открытом огне что-то варится, и когда хозяйка принесла ему миску супа, голод оказался сильнее всех сомнений. Казалось, ей это понравилось, она улыбалась и дала ему добавки.
Горячка вернулась, но больше не терзала его, а лишь хотела доделать начатое и с каждым днем шла на убыль. Скоро он уже сидел рядом с ней, когда она варила, и смотрел на нее; она в это время непринужденно беседовала со своим ребенком, как будто присутствие Джона здесь было естественным делом. Время от времени они обменивались несколькими словами – на ее беспомощном английском или жестами. Он узнал ее имя: Мари-Кармен Бертье. Она даже смогла написать его на обрывке картона, и он аккуратно спрятал этот обрывок в карман.
– Я хочу выразить признательность, как только смогу, – сказал он ей, не зная, понимает ли она. – У меня в любом банке мира есть счет, можешь себе представить? Мне нужно только зайти и сказать, кто я такой, и я получу деньги. И тогда я все тебе возмещу. И не только возмещу.
Она помешивала варево и грустно улыбалась, когда он говорил.
Наконец он почувствовал себя достаточно крепким, чтобы уйти. Она сказала ему, что он должен пробираться на запад. Он еще раз поблагодарил ее и простился. Она осталась стоять у хижины, обвив себя руками, и смотрела ему вслед, пока он не скрылся.
Когда он добрался до дороги, около него притормозил маленький грузовик, едущий со свалки, и взял его в кузов, груженный металлоломом. Грузовик мчался на адской скорости мимо бесконечных трущоб, через задымленные промышленные районы и безлюдные микрорайоны с высотными домами – Джону бы и дня не хватило, чтобы преодолеть такое расстояние пешком, но в какой-то момент ему пришло в голову, что он не имеет ни малейшего представления, куда они, собственно, едут, и не удаляется ли он в этом бешеном темпе от цели своего назначения. И что это была за цель? Он постучал по крыше кабины и показал шоферу, чтоб его высадили.
И, предоставленный самому себе, очутился на краю дороги, потерянный в этом городе, против которого Нью-Йорк казался вполне обозримым. Он помахал вслед удаляющемуся грузовику, из окна высунулась рука и тоже помахала ему.
Он огляделся. Высокие стены оград, облупившиеся рекламные щиты, зарешеченные окна. Редкие прохожие обходили его стороной, и когда он глянул на себя, то понял почему. Его некогда элегантный, сшитый по мерке светлый костюм свисал с него клочьями неопределенного цвета, на ногах были только рваные носки, зато как от него воняло – к этому он давно потерял всякую восприимчивость. До него вдруг дошло, что ему будет трудно доказать, что он самый богатый в мире человек.
На одном месте, похожем на автобусную остановку, к стене дома была прибита простая деревянная доска с наклеенным планом города Мехико и его окрестностей, и Джон углубился в его изучение. Судя по всему, он находился на севере города, возможно, в районе, который назывался Ацкапотцалько. Он попытался реконструировать путь, по которому ехал от свалки грузовик, и пришел к заключению, что свалка расположена в Нетцахуалькойотл, неподалеку от озера Текскоко.
Это значило, что ему нужно двигаться к югу. По положению солнца и предполагаемому времени дня он попытался определить, где юг. Потом долго соображал, как бы ему сесть на автобус, но так ничего и не придумал. Сначала ему нужно несколько часов отмываться в ванне, полностью сменить гардероб и раздобыть денег и только после этого мечтать об автобусе.
Он повернул голову, услышав шум подъезжающей машины. Это была патрульная полицейская машина. Конечно же, полиция! Его наверняка ищут со дня похищения. Ему достаточно лишь обратиться к первому попавшемуся полицейскому, и его избавят от всех забот.
В это мгновение под крышей дома напротив открылось окно, оттуда высунула голову старуха, показала на него пальцем и что-то крикнула. Полицейская машина остановилась, из нее вышли двое мужчин и вразвалочку направились к нему походкой крутых мачо, держа дубинки наготове.
Судя по виду, они приближались совсем не для того, чтобы уменьшить количество его забот. Джон бросился в другую сторону и был рад без ума, что полицейские удовлетворились таким результатом своих усилий.
Обращаться к полиции значило снова оказаться в руках вооруженных людей, а этим он был уже сыт. Ему вспомнилось, как кто-то во время полета сюда – возможно, один из охранников – говорил, что в Мехико нет ничего более опасного, чем полиция. Нет уж, лучше он будет действовать, полагаясь только на себя. У Fontanelli Enterprises было отделение в Мехико, туда он может обратиться без риска для себя. Он, правда, не знал, где находится офис, но наверняка в центре. А туда он доберется и пешком.
И он зашагал. И даже если ему понадобятся дни, что делать? Голода он не испытывал после столь долгой горячки. Время от времени ему попадался по пути источник или ручей, из которого он делал несколько глотков, чтобы сполоснуть горло; пригодность воды для питья его не заботила.
Он шел вдоль улиц, движение на которых становилось все оживленнее, и это был знак, что он идет в нужном направлении. Он шел по живописным переулкам, мимо разноцветных хижин, у входа в которые в ржавых железных бочках росли цветы и огородная зелень, а на веревках, натянутых поперек улицы, сохло белье. Дети играли с кошками и с любопытством поглядывали на него, а одна женщина подозвала его, махнув рукой, и дала ему пару старых растоптанных кроссовок – подарок, от которого он чуть не заплакал. Он старался идти через бедные кварталы, где утоптанная земля была усеяна отбросами, дома сплошь и рядом представляли собой незавершенные строения, в которых из бетонных стен торчали прутья арматуры, а небо было опутано сетью беспорядочно натянутых проводов и телевизионных антенн. Шелудивые собаки валялись в затененных углах, дети были в одних трусах. Здесь он никому не бросался в глаза. Потом он снова крался по чистым кварталам, с оштукатуренными домами и балконами во французском стиле. Световая реклама множилась, число полос на дорогах росло, и когда ему попался еще один городской план, на нем была изображена только центральная часть.
Тут ему стали попадаться нищие попрошайки: инвалиды, сидящие вдоль тротуара, жалобно протягивая руку к прохожим, женщины с грудными детьми, назойливо пристающие к мужчинам в деловых костюмах на их пути к машинам, ребятишки в таких грязных лохмотьях, каких он не видел и в трущобах, с жалобными криками окружающие японских туристов. Местные жители смотрели на попрошаек сквозь пальцы, но видно было, что они стараются обходить их подальше.
Он нашел телефонную будку с толстой телефонной книгой, а в ней адрес филиала, а также – по карте в справочнике – его приблизительное местонахождение. Площадь Сан-Хуан, это было чуть южнее парка Аламеда, найти который было нетрудно: все, у кого он спрашивал дорогу, были рады, что он не просит денег. Ему оставалось следовать лишь в сторону энергично вытянутой руки:
– Alameda? Alia!
Наконец он нашел офис, узкое здание в колониальном стиле, на котором красовалась темно-красная буква f на белом фоне, и здание это было осаждено журналистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Ты хорошо? – спросила она.
– Да. Спасибо, – кивнул Джон. – Мне уже лучше. Большое спасибо, что вы меня взяли к себе; я уже думал, что сдохну в отбросах.
Она мягко покачала головой, словно обдумывая, что он сказал, и вид у нее был озабоченный.
– Ты идти, – сказала она. – Один час. Потом назад. О'кей?
Джон растерянно смотрел на нее, не уверенный, что правильно ее понял.
– Я должен выйти на час?
– Да. Один час, потом назад. Лечь.
– Все понял, – кивнул он. – Нет проблем. – Он сел на матраце и заметил, что проблема все-таки есть. Ему пришлось откинуться на стену и подождать, пока в глазах угаснет темное мерцание. – Нет проблем, – повторил он тем не менее и поднялся на ноги. Потолок был слишком низкий, чтобы выпрямиться во весь рост, и он вышел наружу, щурясь от яркого света.
– Я тебя звать, – сказала она.
– Хорошо, – Джон закивал и пошел, придерживаясь за остатки каменной стены высотой по пояс. К нему подошла кошка и стала тереться о ноги. Он чувствовал себя очень слабым и огляделся, ища, куда бы присесть. Дым ел глаза, они слезились, и он тер их тыльными сторонами ладоней. Дым шел от открытого огня неподалеку. На огне стояла помятая кастрюля, в ней что-то варилось, пахло овощами и кукурузой. Рядом лежали две шелудивые собаки, высунув языки. Появилась согбенная старуха, помешала варево и принялась ругаться – Джон не понял, то ли на него, то ли на собак. На всякий случай он встал и пошел дальше.
Это был настоящий поселок у подножия мусорной горы, деревня из жести, палаточной ткани и деревянных досок, построенная среди куч и отвалов. Джон с удивлением смотрел, как дети и взрослые, согнувшись, обыскивали склоны мусорных терриконов и находили то, что еще могло иметь применение; складывали металлолом в кучи, охраняемые другими членами этой причудливой армии собирателей мусора, расстилали картон и тщательно разбирали пластиковые мешки, извлекая на свет рваную одежду, старые аккумуляторы, бутылки, банки и прочий хлам. Старшие ходили в бейсболках и перчатках, дети были в джинсах и полосатых рубашках с короткими рукавами; вид у них был не особенно и бедный, скорее они походили на школьников, которые прогуливают уроки и проводят время, копаясь в мусоре.
Внезапно мужчины, женщины и дети оживились. Послышался рев мотора, все затрещало и захрустело, и на верхнем краю мусорного склона появился огромный мусоровоз. Он перестраивался в удобную позицию, а люди внизу спешили занять лучшие места. Потом с пронзительным скрежетом поднялся кузов мусоровоза, и его содержимое вывалилось под откос. Абсурдным образом это выглядело так, будто из мусорных баков опрокинулся рог изобилия, полный бесценных даров.
Тут же разгорелась битва за лучшие куски. Кому-то удалось урвать себе моток электрокабеля, другой оттаскивал в сторонку мешок с одеждой, третий схватил помятую микроволновку. Из отбросов выбирали бутылки, в дело шла любая деревяшка, жестяные банки сплющивали каблуком и набивали ими мешки и пакеты.
Только теперь Джон разглядел несколько грузных фигур, сидевших кто на штабеле матрацев, кто на растерзанном кресле в сторонке от всего происходящего, сборщики тащили к ним свою добычу, те ее взвешивали и давали за нее деньги. Каждый из этих вождей отвечал за свой материал – кто за металл, кто за пластик, одна объемистая женщина скупала стекло, а жирный мужчина – дерево. Итак, все здесь вращалось вокруг денег, как и всюду в мире. Может быть, если бы он начал допытываться, в конце концов выяснилось бы, что все эти люди роются в отбросах, выбирают и сортируют их для того, чтобы внести свою долю в его растущее состояние. Ему стало дурно – от вони, от этого места, от всего.
Кто-то призывно кричал. Джон не сразу понял, что этот зов обращен к нему.
– Иди, – махала рукой женщина, выйдя из хижины. Он поднялся, пошел по мусору и обломкам назад, перешагивая через коричневые, в нефтяных разводах, ручейки жижи, сочащейся из-под мусора. Он увидел, как за женщиной из хижины вышел мужчина, застегивая брюки, и понял, чем они занимались.
* * *
Горячка вернулась, он снова слег, опять лишив свою гостеприимную хозяйку заработков. Однажды он очнулся ночью, увидел зажженную свечу перед образом мадонны и хозяйку, страстно молившуюся богородице, и ему стало ясно, что она просит о его выздоровлении или хоть о каком-то приличном избавлении от него. Когда он проснулся днем, рядом с ним сидел мальчик, положив ему на лоб холодный компресс, и строго глядя на него.
– Как тебя зовут? – спросил Джон.
– Mande? – вопросом ответил мальчик. Ему было лет семь или меньше, на нем были шорты и грязная клетчатая рубашка.
Он увидел, что за дверным проемом на открытом огне что-то варится, и когда хозяйка принесла ему миску супа, голод оказался сильнее всех сомнений. Казалось, ей это понравилось, она улыбалась и дала ему добавки.
Горячка вернулась, но больше не терзала его, а лишь хотела доделать начатое и с каждым днем шла на убыль. Скоро он уже сидел рядом с ней, когда она варила, и смотрел на нее; она в это время непринужденно беседовала со своим ребенком, как будто присутствие Джона здесь было естественным делом. Время от времени они обменивались несколькими словами – на ее беспомощном английском или жестами. Он узнал ее имя: Мари-Кармен Бертье. Она даже смогла написать его на обрывке картона, и он аккуратно спрятал этот обрывок в карман.
– Я хочу выразить признательность, как только смогу, – сказал он ей, не зная, понимает ли она. – У меня в любом банке мира есть счет, можешь себе представить? Мне нужно только зайти и сказать, кто я такой, и я получу деньги. И тогда я все тебе возмещу. И не только возмещу.
Она помешивала варево и грустно улыбалась, когда он говорил.
Наконец он почувствовал себя достаточно крепким, чтобы уйти. Она сказала ему, что он должен пробираться на запад. Он еще раз поблагодарил ее и простился. Она осталась стоять у хижины, обвив себя руками, и смотрела ему вслед, пока он не скрылся.
Когда он добрался до дороги, около него притормозил маленький грузовик, едущий со свалки, и взял его в кузов, груженный металлоломом. Грузовик мчался на адской скорости мимо бесконечных трущоб, через задымленные промышленные районы и безлюдные микрорайоны с высотными домами – Джону бы и дня не хватило, чтобы преодолеть такое расстояние пешком, но в какой-то момент ему пришло в голову, что он не имеет ни малейшего представления, куда они, собственно, едут, и не удаляется ли он в этом бешеном темпе от цели своего назначения. И что это была за цель? Он постучал по крыше кабины и показал шоферу, чтоб его высадили.
И, предоставленный самому себе, очутился на краю дороги, потерянный в этом городе, против которого Нью-Йорк казался вполне обозримым. Он помахал вслед удаляющемуся грузовику, из окна высунулась рука и тоже помахала ему.
Он огляделся. Высокие стены оград, облупившиеся рекламные щиты, зарешеченные окна. Редкие прохожие обходили его стороной, и когда он глянул на себя, то понял почему. Его некогда элегантный, сшитый по мерке светлый костюм свисал с него клочьями неопределенного цвета, на ногах были только рваные носки, зато как от него воняло – к этому он давно потерял всякую восприимчивость. До него вдруг дошло, что ему будет трудно доказать, что он самый богатый в мире человек.
На одном месте, похожем на автобусную остановку, к стене дома была прибита простая деревянная доска с наклеенным планом города Мехико и его окрестностей, и Джон углубился в его изучение. Судя по всему, он находился на севере города, возможно, в районе, который назывался Ацкапотцалько. Он попытался реконструировать путь, по которому ехал от свалки грузовик, и пришел к заключению, что свалка расположена в Нетцахуалькойотл, неподалеку от озера Текскоко.
Это значило, что ему нужно двигаться к югу. По положению солнца и предполагаемому времени дня он попытался определить, где юг. Потом долго соображал, как бы ему сесть на автобус, но так ничего и не придумал. Сначала ему нужно несколько часов отмываться в ванне, полностью сменить гардероб и раздобыть денег и только после этого мечтать об автобусе.
Он повернул голову, услышав шум подъезжающей машины. Это была патрульная полицейская машина. Конечно же, полиция! Его наверняка ищут со дня похищения. Ему достаточно лишь обратиться к первому попавшемуся полицейскому, и его избавят от всех забот.
В это мгновение под крышей дома напротив открылось окно, оттуда высунула голову старуха, показала на него пальцем и что-то крикнула. Полицейская машина остановилась, из нее вышли двое мужчин и вразвалочку направились к нему походкой крутых мачо, держа дубинки наготове.
Судя по виду, они приближались совсем не для того, чтобы уменьшить количество его забот. Джон бросился в другую сторону и был рад без ума, что полицейские удовлетворились таким результатом своих усилий.
Обращаться к полиции значило снова оказаться в руках вооруженных людей, а этим он был уже сыт. Ему вспомнилось, как кто-то во время полета сюда – возможно, один из охранников – говорил, что в Мехико нет ничего более опасного, чем полиция. Нет уж, лучше он будет действовать, полагаясь только на себя. У Fontanelli Enterprises было отделение в Мехико, туда он может обратиться без риска для себя. Он, правда, не знал, где находится офис, но наверняка в центре. А туда он доберется и пешком.
И он зашагал. И даже если ему понадобятся дни, что делать? Голода он не испытывал после столь долгой горячки. Время от времени ему попадался по пути источник или ручей, из которого он делал несколько глотков, чтобы сполоснуть горло; пригодность воды для питья его не заботила.
Он шел вдоль улиц, движение на которых становилось все оживленнее, и это был знак, что он идет в нужном направлении. Он шел по живописным переулкам, мимо разноцветных хижин, у входа в которые в ржавых железных бочках росли цветы и огородная зелень, а на веревках, натянутых поперек улицы, сохло белье. Дети играли с кошками и с любопытством поглядывали на него, а одна женщина подозвала его, махнув рукой, и дала ему пару старых растоптанных кроссовок – подарок, от которого он чуть не заплакал. Он старался идти через бедные кварталы, где утоптанная земля была усеяна отбросами, дома сплошь и рядом представляли собой незавершенные строения, в которых из бетонных стен торчали прутья арматуры, а небо было опутано сетью беспорядочно натянутых проводов и телевизионных антенн. Шелудивые собаки валялись в затененных углах, дети были в одних трусах. Здесь он никому не бросался в глаза. Потом он снова крался по чистым кварталам, с оштукатуренными домами и балконами во французском стиле. Световая реклама множилась, число полос на дорогах росло, и когда ему попался еще один городской план, на нем была изображена только центральная часть.
Тут ему стали попадаться нищие попрошайки: инвалиды, сидящие вдоль тротуара, жалобно протягивая руку к прохожим, женщины с грудными детьми, назойливо пристающие к мужчинам в деловых костюмах на их пути к машинам, ребятишки в таких грязных лохмотьях, каких он не видел и в трущобах, с жалобными криками окружающие японских туристов. Местные жители смотрели на попрошаек сквозь пальцы, но видно было, что они стараются обходить их подальше.
Он нашел телефонную будку с толстой телефонной книгой, а в ней адрес филиала, а также – по карте в справочнике – его приблизительное местонахождение. Площадь Сан-Хуан, это было чуть южнее парка Аламеда, найти который было нетрудно: все, у кого он спрашивал дорогу, были рады, что он не просит денег. Ему оставалось следовать лишь в сторону энергично вытянутой руки:
– Alameda? Alia!
Наконец он нашел офис, узкое здание в колониальном стиле, на котором красовалась темно-красная буква f на белом фоне, и здание это было осаждено журналистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114