Только там я обнаружил,
что снеговой шар все еще у меня. И он до сих пор у меня.
- Но вы же не думаете, что действительно видели Губерта Марстена,
Бен? - она заметила вдалеке желтый огонек, означающий центр города и
обрадовалась этому.
Он долго молчал. Потом сказал: "Не знаю".
Было видно, как ему хотелось сказать "нет" и тем закончить дело.
- Может быть, галлюцинация. А, может быть, дома действительно
способны поглощать сильные эмоции и держать их в себе в виде какого-то...
заряда, что ли. И на подходящей личности - чувствительный мальчик,
например, - заряд может разрядиться. Не призраки, конечно, а что-то вроде
трехмерного психического телевидения. А, может быть, даже что-нибудь
живое. Чудовище, если хотите.
Она молча взяла сигарету для себя.
- Как бы то ни было, я несколько недель не гасил на ночь свет и всю
жизнь вижу во сне открывающиеся двери. Малейшее потрясение - и этот сон.
- Это ужасно.
- Нет, - возразил он, - не очень. У всякого есть свои кошмары. - Он
помолчал. - Хотите немного посидеть у Евы на порожке? В дом не могу вас
пригласить - правила такие, но у меня есть кока-кола со льдом и немного
бакарди в комнате. Как в старину называлась выпивка перед сном - ночной
колпак?
- С удовольствием.
Заднее крыльцо, смотревшее на реку, было выкрашено белым с красной
каймой, и на нем стояли три плетеных кресла. Река выглядела сказочно,
летняя луна дробилась в листве деревьев на берегу и рисовала на воде
серебряную дорожку. Весь город молчал, и отчетливо слышался шум воды,
пенящейся на дамбе.
- Садитесь. Я сейчас.
Он нравился ей, несмотря на все странности. Не то чтобы она верила в
любовь с первого взгляда... Вот вожделение с первого взгляда - это другое
дело, но он - человек совсем не того типа. Сдержанный, худощавый,
бледнокожий, с книжным, обращенным внутрь себя выражением лица. И надо
всем этим тяжелая копна черных волос, явно лучше знакомая с пятерней, чем
с гребнем.
А эта история...
Ни "Дочь Конуэя", ни "Воздушный танец" не заставляли предполагать
такого мрачного умонастроения. В первой книге дочь священника сбежала из
дому и, бродяжничая, объездила всю страну автостопом. Во второй Фрэнк
Баззи, бежавший заключенный, начал новую жизнь механиком в соседнем штате
и случайно попался опять. Обе книги были яркими, энергичными, и
раскачивающаяся тень Губи Марстена, отраженная в глазах девятилетнего
мальчишки, явно не лежала на них.
Словно заколдованный, ее взгляд обратился к западу, туда, где
ближайший к городу холм заслонял звезды.
- Вот и я, - услышала она. - Надеюсь, это вам понравится.
- Посмотрите на Марстен Хауз, - отозвалась Сьюзен.
Он посмотрел. В доме горел огонек.
Выпивка закончилась, полночь прошла, луна почти села.
- Ты мне нравишься, Бен. Очень.
- И ты мне тоже.
- Я хотела бы увидеть тебя снова, если ты хочешь.
- Да.
- Но не торопись. Не забывай, что я только девчонка из провинции.
Он улыбнулся:
- Все это так по-голливудски! Но по хорошему Голливуду. Теперь мне
поцеловать тебя?
- Да, - отозвалась она серьезно, - самое время.
Они оба сидели а креслах-качалках, и движение превратило поцелуй во
что-то совсем новое, легкое поначалу, но быстро крепнущее. Она ощутила
запах-привкус рома и табака и подумала: "Он меня пробует". Эта мысль
пробудила в ней тайное чистое волнение, и она прервала поцелуй, пока это
волнение не завело ее слишком далеко.
- Увы! - произнес он.
- Придешь к нам обедать завтра? - спросила она. - Могу поручиться,
наши будут рады.
Сейчас она действительно могла поручиться.
- А еда домашняя?
- Самая домашняя.
- Замечательно. Я ем невесть что с тех пор, как я здесь.
- Как насчет шести часов? Мы в Стиксвилле ранние пташки.
- Чудесно. Кстати, о доме - я лучше тебя отвезу.
В машине они молчали, пока не увидели огонек на холме, тот, что ее
мать всегда оставляла гореть, пока не вернется дочь.
- Интересно, кто там сейчас в Марстен Хаузе, - проговорила Сьюзен. -
Этот свет не похож на электрический, он слишком желтый и слишком слабый.
Может, керосиновая лампа?
- Наверное, не успели подвести свет.
- Наверное... Но ведь никто так не делает.
Он не ответил. Они уже сворачивали на ее подъездную дорожку.
- Бен, - спросила она вдруг, - ты пишешь книгу о Марстен Хаузе?
Он засмеялся и поцеловал ее в кончик носа:
- Уже поздно.
- Я не хотела вынюхивать!
- Все в порядке. Но лучше в следующий раз... при свете.
- О'кей.
- Завтра в шесть.
Она взглянула на часы:
- Сегодня в шесть. Пока.
Подбежав к двери, она помахала рукой отъезжающей машине. Потом
приписала в заказ молочнику сметану: с картошкой это прибавит класс
завтрашнему обеду.
Прежде, чем войти в дом, она бросила еще один взгляд на Марстен Хауз.
В своей похожей на коробок комнате он разделся без света. Хорошая
девушка. Первая хорошая девушка после смерти Миранды.
Прежде чем заснуть, он приподнялся на локте и взглянул в открытое
окно мимо квадратной тени пишущей машинки и тонкой пачки рукописи рядом.
Он специально попросил у Евы Миллер эту комнату: окно выходило прямо на
Марстен Хауз.
Там все еще горел свет.
Ночью он видел тот же сон. В первый раз в Джерусалемз Лоте, и первый
раз так ярко после смерти жены. Бег вверх по лестнице, ужасный скрип
открывающейся двери, качающаяся фигура, внезапно открывшая отвратительные
глаза - и он возвращается к дверям в медленной, мучительной панике сна...
И дверь заперта.
3. ЛОТ (1)
Город просыпается быстро - работа не ждет. Еще краешек солнца не
поднялся над горизонтом и на земле лежит тьма, но дела уже начались.
4:00.
Ребята Гриффина - восемнадцатилетний Хол и четырнадцатилетний Джек -
вместе с двумя наемными рабочими начали дойку. Коровник - чудо чистоты,
белизны и сияния. Хол включил электрический насос и пустил воду в поильное
корыто. Он всегда был угрюмым парнем, но сегодня злился особенно. Вчера
вечером он поссорился с отцом. Хол хотел бросить школу. Он ее ненавидел.
Смирно сидеть на месте сорок пять минут! И без всякого смысла, вот ведь в
чем подлость! Коровам безразлично, если ты скажешь "кажись" или
перепутаешь падежи, им плевать, кто был чертовым главнокомандующим
чертовой Армии Потомака в чертову гражданскую войну, а насчет математики -
так его собственный папаша, хоть расстреляй его, не сумеет сложить две
пятых с одной второй - для этого у него бухгалтер. А совести хватает нести
это бычье дерьмо о чудесах образования: с его шестью классами он делает
16000 долларов в год! Сам говорил, что успешный бизнес не столько книжных
знаний требует, сколько знания людей. Что ж, Хол знает людей. Они делятся
на два вида: которыми можно управлять и которыми нельзя. Первых раз в
десять больше.
К сожалению, отец из вторых.
Он оглянулся через плечо на Джека. Этот как раз книжный червь.
Папочкин сынок. Дерьмо.
- Шевелись, - зло крикнул он, - греби сено!
Он отпер ворота и вывез одну из четырех доильных машин, яростно
хмурясь на сияющую сталь.
Школа. Дрянь!
Будущие месяцы простирались перед ним безбрежной могилой.
4:30.
Плоды вчерашней вечерней дойки возвращались, уже обработанные, в Лот.
Продажа собственного продукта давно перестала быть выгодной.
Молочником в Западном Салеме был Ирвин Пурингтон. В августе ему
исполнилось шестьдесят один, и пенсия, наконец, замаячила впереди как
нечто реальное. Жена его, старая ведьма по имени Эльси, умерла в
позапрошлом году (единственное доброе дело, которое она ему сделала за
двадцать семь лет брака, - это умерла первая), и после отставки он
собирался прихватить свою дворнягу по имени Доктор и укатить прочь. Спать
до девяти каждый день, и больше никогда в жизни не видеть ни одного
восхода.
Он вылез из машины возле дома Нортонов и стал грузить в корзину их
заказ: апельсиновый сок, две кварты молока, дюжину яиц. Ревматизм дал себя
знать только раз, и то слабенько. Будет хороший день.
На заказе обнаружилась приписка рукой Сьюзен. Кажется, сегодня всем
требуется что-то особое. Сметана! Тьфу!
Небо на востоке светлело, и в полях алмазами лежала крупная роса.
5:15.
Ева Миллер уже минут двадцать как встала и оделась во что похуже. Она
готовила себе завтрак, который не исчерпывался яичницей в четыре яйца и
девятью ломтиками бекона. Крупная женщина, но не то чтобы толстая: она
слишком много работала на свой пансион, чтобы растолстеть. Ее формы
производили впечатление чего-то героического. Следить за ней, орудующей у
восьмиконфорочной электрической плиты, было все равно, что наблюдать
безостановочное движение прилива или перемещение песчаных дюн.
Она любила завтракать в одиночестве, планируя работу на день. Работы
хватало: среда - день перемены белья, а у нее целых девять постояльцев,
считая этого нового, Мерса. В доме три этажа и семнадцать комнат. Полы
должны быть вымыты, лестницы вычищены, перила... ковер в гостиной... Надо
бы позвать Хорька Крэйга в помощь, если он не отсыпается после запоя.
Задняя дверь открылась как раз, когда она садилась к столу.
- Привет, Ирвин. Добавь, пожалуйста, сверх заказа еще кварту молока и
галлон того лимонада.
- Конечно, - ответил он обреченным тоном, - я знал, что сегодня такой
день.
Она пропустила это мимо ушей. Вин Пурингтон всегда найдет, на что
пожаловаться, хотя, видит Бог, он мог бы быть счастливей всех на свете с
тех пор, как его чертова кошка свалилась с лестницы и свернула себе шею.
Ровно в четверть шестого, когда она допила вторую чашку кофе и
закуривала "Честерфилд", туго свернутый "Пресс-герольд" стукнулся о стену
дома и упал в розовый куст. Этот парень Килби совсем распустился - третий
промах за неделю. Ничего, она еще посидит. Утреннее солнце так чудесно
светит в окна. Это у нее лучшее время дня - пока Гровер Веррилл и Мики
Сильвестр еще не спустились стряпать себе завтраки перед тем, как
отправляться на свою текстильную фабрику.
И как будто накликала: тяжелые шаги Сильвестра послышались на
лестнице.
Она тяжело поднялась и отправилась во двор спасать газету.
6:05.
Громкий плач ребенка пронзил утренний сон Сэнди Макдуглас, и она
встала, не открывая глаз. Ребенок закричал громче.
- Заткнись! - крикнула она. - Иду!
Она прошла по узкому коридору трейлера в кухню - худощавая, теряющая
остатки девичьей прелести. Вытащила бутылочку с молоком из холодильника,
раздумала подогревать ее. Если так умираешь по молоку, пузырь, можешь пить
его холодным.
Она сердито смотрела на ребенка. Во что это он вывозил руки? И на
стене... Откуда это могло взяться и что это такое?
Ей было семнадцать лет, и замуж за Ройса Макдугласа она вышла на
шестом месяце беременности. Не удивительно, что тогда замужество казалось
благословением - почти таким же, какое давал отец Кэллахен. Теперь оно
казалось кучей дерьма.
Именно того, в котором Рэнди, как она с отчаяньем убедилась, вывозил
руки, стену и волосы.
Она стояла с бутылочкой в руке, тупо глядя перед собой.
Так вот для чего она оставила школу, друзей, надежду стать
манекенщицей. Для этого дрянного трейлера, для мужа, который весь день на
фабрике, а весь вечер пьет или играет в карты, для ребенка, точь-в-точь
похожего на отца.
Тот вопил во весь голос.
- Заткнись! - вдруг заорала она и швырнула в него пластиковой
бутылочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
что снеговой шар все еще у меня. И он до сих пор у меня.
- Но вы же не думаете, что действительно видели Губерта Марстена,
Бен? - она заметила вдалеке желтый огонек, означающий центр города и
обрадовалась этому.
Он долго молчал. Потом сказал: "Не знаю".
Было видно, как ему хотелось сказать "нет" и тем закончить дело.
- Может быть, галлюцинация. А, может быть, дома действительно
способны поглощать сильные эмоции и держать их в себе в виде какого-то...
заряда, что ли. И на подходящей личности - чувствительный мальчик,
например, - заряд может разрядиться. Не призраки, конечно, а что-то вроде
трехмерного психического телевидения. А, может быть, даже что-нибудь
живое. Чудовище, если хотите.
Она молча взяла сигарету для себя.
- Как бы то ни было, я несколько недель не гасил на ночь свет и всю
жизнь вижу во сне открывающиеся двери. Малейшее потрясение - и этот сон.
- Это ужасно.
- Нет, - возразил он, - не очень. У всякого есть свои кошмары. - Он
помолчал. - Хотите немного посидеть у Евы на порожке? В дом не могу вас
пригласить - правила такие, но у меня есть кока-кола со льдом и немного
бакарди в комнате. Как в старину называлась выпивка перед сном - ночной
колпак?
- С удовольствием.
Заднее крыльцо, смотревшее на реку, было выкрашено белым с красной
каймой, и на нем стояли три плетеных кресла. Река выглядела сказочно,
летняя луна дробилась в листве деревьев на берегу и рисовала на воде
серебряную дорожку. Весь город молчал, и отчетливо слышался шум воды,
пенящейся на дамбе.
- Садитесь. Я сейчас.
Он нравился ей, несмотря на все странности. Не то чтобы она верила в
любовь с первого взгляда... Вот вожделение с первого взгляда - это другое
дело, но он - человек совсем не того типа. Сдержанный, худощавый,
бледнокожий, с книжным, обращенным внутрь себя выражением лица. И надо
всем этим тяжелая копна черных волос, явно лучше знакомая с пятерней, чем
с гребнем.
А эта история...
Ни "Дочь Конуэя", ни "Воздушный танец" не заставляли предполагать
такого мрачного умонастроения. В первой книге дочь священника сбежала из
дому и, бродяжничая, объездила всю страну автостопом. Во второй Фрэнк
Баззи, бежавший заключенный, начал новую жизнь механиком в соседнем штате
и случайно попался опять. Обе книги были яркими, энергичными, и
раскачивающаяся тень Губи Марстена, отраженная в глазах девятилетнего
мальчишки, явно не лежала на них.
Словно заколдованный, ее взгляд обратился к западу, туда, где
ближайший к городу холм заслонял звезды.
- Вот и я, - услышала она. - Надеюсь, это вам понравится.
- Посмотрите на Марстен Хауз, - отозвалась Сьюзен.
Он посмотрел. В доме горел огонек.
Выпивка закончилась, полночь прошла, луна почти села.
- Ты мне нравишься, Бен. Очень.
- И ты мне тоже.
- Я хотела бы увидеть тебя снова, если ты хочешь.
- Да.
- Но не торопись. Не забывай, что я только девчонка из провинции.
Он улыбнулся:
- Все это так по-голливудски! Но по хорошему Голливуду. Теперь мне
поцеловать тебя?
- Да, - отозвалась она серьезно, - самое время.
Они оба сидели а креслах-качалках, и движение превратило поцелуй во
что-то совсем новое, легкое поначалу, но быстро крепнущее. Она ощутила
запах-привкус рома и табака и подумала: "Он меня пробует". Эта мысль
пробудила в ней тайное чистое волнение, и она прервала поцелуй, пока это
волнение не завело ее слишком далеко.
- Увы! - произнес он.
- Придешь к нам обедать завтра? - спросила она. - Могу поручиться,
наши будут рады.
Сейчас она действительно могла поручиться.
- А еда домашняя?
- Самая домашняя.
- Замечательно. Я ем невесть что с тех пор, как я здесь.
- Как насчет шести часов? Мы в Стиксвилле ранние пташки.
- Чудесно. Кстати, о доме - я лучше тебя отвезу.
В машине они молчали, пока не увидели огонек на холме, тот, что ее
мать всегда оставляла гореть, пока не вернется дочь.
- Интересно, кто там сейчас в Марстен Хаузе, - проговорила Сьюзен. -
Этот свет не похож на электрический, он слишком желтый и слишком слабый.
Может, керосиновая лампа?
- Наверное, не успели подвести свет.
- Наверное... Но ведь никто так не делает.
Он не ответил. Они уже сворачивали на ее подъездную дорожку.
- Бен, - спросила она вдруг, - ты пишешь книгу о Марстен Хаузе?
Он засмеялся и поцеловал ее в кончик носа:
- Уже поздно.
- Я не хотела вынюхивать!
- Все в порядке. Но лучше в следующий раз... при свете.
- О'кей.
- Завтра в шесть.
Она взглянула на часы:
- Сегодня в шесть. Пока.
Подбежав к двери, она помахала рукой отъезжающей машине. Потом
приписала в заказ молочнику сметану: с картошкой это прибавит класс
завтрашнему обеду.
Прежде, чем войти в дом, она бросила еще один взгляд на Марстен Хауз.
В своей похожей на коробок комнате он разделся без света. Хорошая
девушка. Первая хорошая девушка после смерти Миранды.
Прежде чем заснуть, он приподнялся на локте и взглянул в открытое
окно мимо квадратной тени пишущей машинки и тонкой пачки рукописи рядом.
Он специально попросил у Евы Миллер эту комнату: окно выходило прямо на
Марстен Хауз.
Там все еще горел свет.
Ночью он видел тот же сон. В первый раз в Джерусалемз Лоте, и первый
раз так ярко после смерти жены. Бег вверх по лестнице, ужасный скрип
открывающейся двери, качающаяся фигура, внезапно открывшая отвратительные
глаза - и он возвращается к дверям в медленной, мучительной панике сна...
И дверь заперта.
3. ЛОТ (1)
Город просыпается быстро - работа не ждет. Еще краешек солнца не
поднялся над горизонтом и на земле лежит тьма, но дела уже начались.
4:00.
Ребята Гриффина - восемнадцатилетний Хол и четырнадцатилетний Джек -
вместе с двумя наемными рабочими начали дойку. Коровник - чудо чистоты,
белизны и сияния. Хол включил электрический насос и пустил воду в поильное
корыто. Он всегда был угрюмым парнем, но сегодня злился особенно. Вчера
вечером он поссорился с отцом. Хол хотел бросить школу. Он ее ненавидел.
Смирно сидеть на месте сорок пять минут! И без всякого смысла, вот ведь в
чем подлость! Коровам безразлично, если ты скажешь "кажись" или
перепутаешь падежи, им плевать, кто был чертовым главнокомандующим
чертовой Армии Потомака в чертову гражданскую войну, а насчет математики -
так его собственный папаша, хоть расстреляй его, не сумеет сложить две
пятых с одной второй - для этого у него бухгалтер. А совести хватает нести
это бычье дерьмо о чудесах образования: с его шестью классами он делает
16000 долларов в год! Сам говорил, что успешный бизнес не столько книжных
знаний требует, сколько знания людей. Что ж, Хол знает людей. Они делятся
на два вида: которыми можно управлять и которыми нельзя. Первых раз в
десять больше.
К сожалению, отец из вторых.
Он оглянулся через плечо на Джека. Этот как раз книжный червь.
Папочкин сынок. Дерьмо.
- Шевелись, - зло крикнул он, - греби сено!
Он отпер ворота и вывез одну из четырех доильных машин, яростно
хмурясь на сияющую сталь.
Школа. Дрянь!
Будущие месяцы простирались перед ним безбрежной могилой.
4:30.
Плоды вчерашней вечерней дойки возвращались, уже обработанные, в Лот.
Продажа собственного продукта давно перестала быть выгодной.
Молочником в Западном Салеме был Ирвин Пурингтон. В августе ему
исполнилось шестьдесят один, и пенсия, наконец, замаячила впереди как
нечто реальное. Жена его, старая ведьма по имени Эльси, умерла в
позапрошлом году (единственное доброе дело, которое она ему сделала за
двадцать семь лет брака, - это умерла первая), и после отставки он
собирался прихватить свою дворнягу по имени Доктор и укатить прочь. Спать
до девяти каждый день, и больше никогда в жизни не видеть ни одного
восхода.
Он вылез из машины возле дома Нортонов и стал грузить в корзину их
заказ: апельсиновый сок, две кварты молока, дюжину яиц. Ревматизм дал себя
знать только раз, и то слабенько. Будет хороший день.
На заказе обнаружилась приписка рукой Сьюзен. Кажется, сегодня всем
требуется что-то особое. Сметана! Тьфу!
Небо на востоке светлело, и в полях алмазами лежала крупная роса.
5:15.
Ева Миллер уже минут двадцать как встала и оделась во что похуже. Она
готовила себе завтрак, который не исчерпывался яичницей в четыре яйца и
девятью ломтиками бекона. Крупная женщина, но не то чтобы толстая: она
слишком много работала на свой пансион, чтобы растолстеть. Ее формы
производили впечатление чего-то героического. Следить за ней, орудующей у
восьмиконфорочной электрической плиты, было все равно, что наблюдать
безостановочное движение прилива или перемещение песчаных дюн.
Она любила завтракать в одиночестве, планируя работу на день. Работы
хватало: среда - день перемены белья, а у нее целых девять постояльцев,
считая этого нового, Мерса. В доме три этажа и семнадцать комнат. Полы
должны быть вымыты, лестницы вычищены, перила... ковер в гостиной... Надо
бы позвать Хорька Крэйга в помощь, если он не отсыпается после запоя.
Задняя дверь открылась как раз, когда она садилась к столу.
- Привет, Ирвин. Добавь, пожалуйста, сверх заказа еще кварту молока и
галлон того лимонада.
- Конечно, - ответил он обреченным тоном, - я знал, что сегодня такой
день.
Она пропустила это мимо ушей. Вин Пурингтон всегда найдет, на что
пожаловаться, хотя, видит Бог, он мог бы быть счастливей всех на свете с
тех пор, как его чертова кошка свалилась с лестницы и свернула себе шею.
Ровно в четверть шестого, когда она допила вторую чашку кофе и
закуривала "Честерфилд", туго свернутый "Пресс-герольд" стукнулся о стену
дома и упал в розовый куст. Этот парень Килби совсем распустился - третий
промах за неделю. Ничего, она еще посидит. Утреннее солнце так чудесно
светит в окна. Это у нее лучшее время дня - пока Гровер Веррилл и Мики
Сильвестр еще не спустились стряпать себе завтраки перед тем, как
отправляться на свою текстильную фабрику.
И как будто накликала: тяжелые шаги Сильвестра послышались на
лестнице.
Она тяжело поднялась и отправилась во двор спасать газету.
6:05.
Громкий плач ребенка пронзил утренний сон Сэнди Макдуглас, и она
встала, не открывая глаз. Ребенок закричал громче.
- Заткнись! - крикнула она. - Иду!
Она прошла по узкому коридору трейлера в кухню - худощавая, теряющая
остатки девичьей прелести. Вытащила бутылочку с молоком из холодильника,
раздумала подогревать ее. Если так умираешь по молоку, пузырь, можешь пить
его холодным.
Она сердито смотрела на ребенка. Во что это он вывозил руки? И на
стене... Откуда это могло взяться и что это такое?
Ей было семнадцать лет, и замуж за Ройса Макдугласа она вышла на
шестом месяце беременности. Не удивительно, что тогда замужество казалось
благословением - почти таким же, какое давал отец Кэллахен. Теперь оно
казалось кучей дерьма.
Именно того, в котором Рэнди, как она с отчаяньем убедилась, вывозил
руки, стену и волосы.
Она стояла с бутылочкой в руке, тупо глядя перед собой.
Так вот для чего она оставила школу, друзей, надежду стать
манекенщицей. Для этого дрянного трейлера, для мужа, который весь день на
фабрике, а весь вечер пьет или играет в карты, для ребенка, точь-в-точь
похожего на отца.
Тот вопил во весь голос.
- Заткнись! - вдруг заорала она и швырнула в него пластиковой
бутылочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51