Малахин стоял в малиннике, у забора, что тянулся в глубине двора от дровяного сарая до дяди Петиной усадьбы, и, нагибаясь, поднимая ветви, что-то разглядывал в зарослях. Наверное, его сердило, что малинник ненужно, бестолково разросся, глохнет без ухода и теряет в тесноте плодоносность, а спелая ягода осыпается на землю, достается воробьям и соседским курам. Конечно, это должно было его сердить – в райцентре у него при доме тоже сад и малинник, и ни одна кроха добра, рожденного природою, не пропадает у Малахина понапрасну…
Малахин, видно, почувствовал, что на него смотрят, повернулся. Повернулся почему-то резко, точно на окрик. Костя вежливо поздоровался с ним, но мясистое, одутловатое лицо Малахина сделалось насупленным, закрытым, он не ответил Косте, будто даже и не увидел его, поспешно отвернулся и с подчеркнутой сосредоточенностью занялся малиной: стал рвать ягоды и бросать в рот, словно только в одном этом состоял его интерес и только за этим он и забрался в малинник. Костя знал – он не жалует своим расположением милицейских работников, ему не правится, что они продолжают ходить на изваловскую усадьбу, заглядывать в разные углы и щели, что Извалова отдала им от дома второй ключ. Прямо свое нерасположение он не высказывал ни разу, но кое-что иногда прорывалось у него в словах, и нетрудно было понять, как он думает: посмотрели, что надо, записали, сфотографировали – и хватит… Хозяйство есть хозяйство, а не общественный выгон, где каждый может пастись… Инстинкт собственника. То же, что у Изваловой, только в еще большей, совсем уже развитой степени…
«И как только мог, – опять пришло Косте на ум, как приходило и раньше при виде изваловских родственников, – как мог выносить Извалов этих людей: свою жену, чету Малахиных – самого и его супругу, во всем, по рассказам, похожую на своего мужа… Как можно было находиться с ними в тесном и частом общении? Ведь Извалов же был совсем иным, ни в чем на них не похожим человеком! Видать, не сладко ему приходилось, и правы на селе те, кто говорит, что терпел он лишь по привычке и необходимости, ради дочери; счастья же ему в доме не было, как не было у него и особой дружбы и близости с женой и ее родней…»
Глава девятая
В бледно-голубой, туманной от зноя пустоте неба, попервоначалу не очень даже выделяясь в ней, незаметно для глаз росло, поднималось из-за горизонта величественно-медлительное облако. Оно походило на заснеженную гору. Вершина его была заострена клином и ярко белела; ниже проступали другие краски – синева, что-то оранжеватое, неуловимо-лиловое, сгустки вязкой, темной мути. Облако росло не только ввысь, но и вширь, в полной беззвучности, ничем пока не возвещая своих намерений. Оно казалось безобидным, однако угадывалось, что оно явилось не просто так и не просто так растет и ширится над всем окрестным краем – над затвердевшей, иссушенной зноем землею, над селениями и деревеньками, над притихшими садами и рощами, над пашнями и лугами с их скирдами, копнами, жнивьем, пестрым множеством разнообразных трав.
Задрав голову, Костя долго вглядывался в движение облачных слоев, несущих, как казалось, не отраженный, а свой собственный нестерпимо острый свет. Наверняка грянет гроза! Добро пожаловать, это только в благо – очень уж надоел, измучил и людей и землю зной!
Правда, Косте это немного не в пору, может помешать: сегодня ему ехать в райцентр. Прошло уже порядочно времени, Максим Петрович, конечно, уже вернулся из города и ждет доклада. А докладывать, – Костя даже внутренне съежился, – увы, нечего… Ничего ценного в разговорах с местными жителями выудить ему не удалось. Сказать разве, что собственными его догадками установлено, что преступник был неправильный, действовал не по логике обстоятельств? Максим Петрович только рассмеется. Рассказать о новых похождениях садовского привидения? В селе все так напуганы происшествием, что теперь всюду видится разная чертовщина. Фантазия работает на полную мощность, такие небылицы сочиняются, что куда там! Любой писатель-фантаст позавидует.
Ну и положение! «Даром хлеб ешь», – скажет Максим Петрович. Можно, конечно, поразвлечь его информацией другого рода, рассказать, как океанский кит по Рейну к самому городу Бонну подплыл – было в газете такое сообщение… Но тут уж Максим Петрович просто взматерится…
А может быть, его поездка в город увенчалась успехом и дала какие-нибудь совершенно неожиданные результаты? Собственно говоря, версия с Тоськой – очень правдоподобная версия, и ничего нет невероятного в том, что в городе-то и найден тот вожделенный кончик нитки, при помощи которого и распутается весь клубок садовского дела…
Грозовое облако не спешило. Его различно окрашенные слои неторопливо перестраивались, принимая какой-то одним им известный порядок, темные сгустки становились плотнее, гуще, соединяясь, увеличиваясь, концентрируя затаенный в них боевой заряд. Но все это происходило как бы исподволь; сумрачная тень, отбрасываемая на землю облаком, была еще далеко от Садового, село еще вовсю жгло, палило яростное солнце.
Рассчитав, сколько примерно у него в запасе времени, Костя решил, что успеет искупаться, и прямо от изваловского дома отправился на речку – тем коротким путем, каким ходят садовские бабы полоскать белье: сначала узким проулочком, мимо дяди Петиной скособочившейся избенки, где он квартировал, затем – по тропинке, кривуляющей по глинистому откосу, изрытому коровьими копытами, в гусиных пушинках и зеленом гусином помете.
Принимая свежесть речной воды как самое высшее сейчас для себя на свете наслаждение, Костя окунулся и побарахтался вблизи берега: плавать он умел едва-едва и побаивался глубоких мест.
Выбравшись на бережок, Костя только слегка отжал трусы и не стал обтираться, чтоб тело подольше чувствовало бодрящую прохладу. Последнюю неделю его жизнь в Садовом из-за полной незанятости превратилась почти в курортный кейф; он только и делал, что купался на дню раз пять, загорал, ел с аппетитом в садовской чайной да калякал с кем придется и о чем придется. В этом, что и говорить, была своя прелесть, но все-таки безделье уже прискучило, поднадоело, и, главное, точила досада, что время он проводит впустую, без пользы, расходует его зря, тогда как в работе, в которой он участвует, как ни в какой другой время так драгоценно – каждый час, каждая минута…
В своей записной книжке Костя вел маленький дневник: коротенько записывал то, чем ежедневно бывал занят, чтобы потом привезти в институт отчет, – так требовалось по учебной программе. В последние дни ему даже прибавить к своему дневнику было нечего. Костя только метил даты и повторял одну лаконичную стереотипную строчку: «В Садовом». Ведь не запишешь же: «Купался. Загорал. Ел щи и вареники со сметаной»…
Послышались нарастающий железный лязг и громыхание. С садовской горы, вихляясь, катили тяжко нагруженные самосвалы. Лихо газуя, они промчались мимо Кости по узкой полоске приречного луга к леску, темнеющему у реки, выше по течению, – один с кирпичом, другой со щебенкой. Костю с ног до головы обмело жарким ветром их движения, осыпало густой пылью, взрывчато вскинувшейся с дороги по следу самосвалов. Костя зло поглядел на прогрохотавшие машины: так ему было хорошо – и на же тебе, опять грязный! Вот уж поистине «адские водители». Им насчитывают за число рейсов, каждый хочет подколымить побольше, вот и носятся как угорелые, всех кур передавили на улицах села.
А еще месяц назад здесь, у реки, было совсем тихо и почти безлюдно. Кое-где, поодаль друг от друга, упрятавшись в густом дубняке, стояли брезентовые палатки городских любителей рыбной ловли, да некоторые такие же любители приезжали сюда по воскресеньям на собственных машинах.
Строительная суета и горячка под садовским обрывом начались после того, как однажды тут побывал на воскресном отдыхе директор одного из городских заводов. Место ему приглянулось. В следующее воскресенье он прибыл в рощицу на берегу реки уже не один, а с заводским парторгом, председателем профсоюзного комитета и еще полдюжиной других должностных лиц. Разделив восторги своего директора от местной природы, они единогласно поддержали возникший у директора в связи с этими восторгами замысел: поставить в приречной роще дом отдыха для заводских рабочих. Завод большой, на нем занято чуть ли не двадцать тысяч человек, профсоюз на заводе богатый, строительство дома отдыха ему вполне по силам; а рабочие только спасибо скажут дирекции за такую о них заботу и такой добрый подарок всему коллективу.
Идея агитировала сама за себя. Куда же лучше: дом отдыха будет функционировать круглый год, принимая ежемесячно до полтысячи человек. Жить отдыхающие будут в деревянных домиках легкого типа, изготовленных из заводских отходов, – таким образом, основное, жилье, обойдется совсем недорого. Из капитальных же сооружений предстоит построить только столовую с кухней и верандой да электростанцию с дизельным движком.
Приречная земля принадлежала местному лесхозу. Завод быстро добился у областных властей разрешения на строительство и повел его стремительными темпами, чтобы уже этим летом дом отдыха мог принять отдыхающих. Заводские грузовики проторили с Садовского бугра на луг, к леску, дорогу, у реки появились палатки рабочих, выделенных коллективом завода для строительства, зарычали бульдозеры, ровняя берег; каменщики, пристукивая по кирпичам мастерками, принялись возводить стены столовой и домика под электростанцию. Чуть ли не в первый же день привезли и установили на цементных тумбах вдоль берега и по всей отведенной под дом отдыха территории отлитые на заводе металлические столбы с кронштейнами для фонарей ночного освещения. С такой же волшебной быстротою на береговом откосе возникла широкая бетонная лестница, подводившая к бетонному же лодочному причалу, выложенному кафельной плиткой с мозаичными изображениями пресноводных рыб, – проектировщики дома отдыха замыслили его с размахом, не скупясь на художественное оформление. Венцом этого оформления явилась трехметровая цементная фигура, водруженная в центре территории. О ней не было точного мнения: одни, те, что были знакомы с сопроводительной бумагой, говорили, что это волейболистка, отбивающая мяч, другие, которые бумаги не читали и основывались на чисто зрительных впечатлениях от могучих тумбообразных ног и бугристых, вздутых, как шары, мускулов, принимали ее за скульптурный портрет Жаботинского в момент установления им мирового рекорда. Статуя прибыла в двух решетчатых ящиках – отдельно торс с поднятыми руками, отдельно – ноги. По дороге от тряски у нее откололась голова, но бригадир бетонщиков прилепил ее на место цементным раствором.
Заводских профсоюзных деятелей статуя весьма радовала – она обошлась заводу бесплатно, это был дар известного городского скульптора Птищева, чьи изделия густо начиняли все городские скверы и парки. Его излюбленную тематику составляли горновые в широкополых шляпах, прикрывающие лица рукавицами от воображаемого огня доменных печей, доярки в халатах, с подойниками в руках и бесчисленные пионерчики – с авиамоделями, трубами, барабанами, делающие физзарядку, играющие в мяч, прыгающие через скакалочку, выполняющие акробатические упражнения. Вся эта продукция представляла второй период бурной творческой деятельности Птищева. От первого периода, когда Птищев в глине, гипсе, цементе, бронзе и мраморе изображал только одно известное историческое лицо, быстротекущее, меняющееся время не оставило никаких следов.
Многие садовские жители возникновение под селом дома отдыха восприняли как доброе и перспективное событие в местной истории. Будут жить на реке отдыхающие – значит, появится постоянный и близкий рынок для сбыта огородной и всякой иной продукции – овощей, фруктов, молока, яиц, меда, отпадет необходимость возить все это в райцентр и город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94