Я даже ощутил ее тошнотворный привкус.
Уже видя перед собой расширившиеся от ужаса глаза Нажака, я поднял руку для сокрушительного удара, но тут порох на полке воспламенился, раздался грохот, меня опалило огнем, и моя собственная винтовка с невынутым шомполом выстрелила мне прямо в грудь.
Я резко повалился назад. Но, не желая умирать неотомщенным, я из последних сил ударил этого мерзавца по ногам и услышал, как хрустнули его кости. Он тоже свалился как подкошенный, на нас со всех сторон наседали солдаты, и я, осознав, что все еще не умер, пополз вперед, задыхаясь в дыму, и вцепился в ненавистное горло, оборвав мучительный вопль. Я сжимал его с таким неистовством, что на моей собственной шее вздулись жилы.
В его взгляде мелькнула безнадежная ненависть. Он беспорядочно шарил руками в поисках оружия и хрипел что-то, вывалив на сторону язык.
«Я отомщу тебе за Неда, – твердил я про себя, – за Мухаммеда и за Иерихона, и за всех остальных прекрасных людей, что ты прикончил в твоей поганой разбойной жизни». Мои руки продолжали из последних сил сжимать его горло, и моя же собственная кровь заливала побагровевшее лицо извивающейся жертвы. С удивлением я заметил, что из моей груди торчит шомпол. Почему же я еще жив?
Его руки шарили по моей талии, пытаясь выдернуть из-за пояса томагавк. Не сумев прикончить меня из моей собственной винтовки, он решил пробить мне череп моим же топориком!
С трудом соображая, я подался вперед, и торчавший из моей груди шомпол уперся в его грудь прямо напротив сердца. Коснувшийся его конец шомпола был острым, как швейная игла, и наконец я догадался, что произошло. Когда он выстрелил, эта своеобразная стрела попала прямиком в меня, но только в то самое место, где у меня за пазухой лежал цилиндр с Книгой Тота. Тупой конец шомпола врезался в податливое золото, отбросил меня назад, но не достиг моей груди. Теперь, когда Нажаку удалось-таки завладеть моим томагавком и он уже занес руку для удара, я навалился на него всем телом, всаживая застрявший в цилиндре шомпол в его грудь. Это усилие причиняло мне адскую боль, но в итоге я проломил грудину негодяя, острие шомпола вошло в него, словно вилочка в кусок торта. Мы слились в смертельном объятии, и я пронзил сердце Нажака, видя перед собой его округлившиеся глаза.
Кровь хлынула из его груди, бурля и шипя, как змея, покидающая тело своего подлейшего хозяина, на его губах вздулись пузыри кровавой пены, и он испустил дух, хрипло выдохнув мое имя.
До меня донесся ликующий воинственный гул, но на сей раз ликовали англичане. Я поднял голову. Французская атака захлебнулась.
Выдернув шомпол из своей груди, я с трудом поднялся на колени и с полным правом забрал обратно мою любимую винтовку. Пространство перед башней, однако, напоминало адское кладбище изуродованных останков людей, погибших в безжалостной схватке. В проломе валялись горы трупов, и весь ров заполнился жидким месивом, вобравшим в себя человеческие тела, сломанные осадные лестницы и каменные обломки, а крепостные стены Акры покрылись множеством выбоин и трещин. Но Наполеон приказал отступить. Турки тоже ликовали, их пушки посылали вдогонку французам прощальные залпы.
Отряды Смита и Джеззара не посмели начать преследование. Оставаясь на оборонительных позициях, они замерли, пораженные собственным успехом, но вскоре опомнились и начали перезаряжать ружья на случай возвращения противника. Сержанты уже отдавали приказы, организуя сооружение временного ограждения у основания башни.
Смит сам высмотрел меня и, широко шагая по бугристой вымостке слегка продавливающихся трупов, направился в мою сторону.
– Гейдж! Такого стремительного бега я еще не видывал! О господи, башня! Такое впечатление, что она может рухнуть в любой момент!
– Бонапарт, видимо, именно так и подумал, сэр Сидней, – задыхаясь, прохрипел я.
Никогда еще я не чувствовал такого полнейшего изнеможения, все мое тело сотрясалось от непроизвольной дрожи. Страсти выжали меня досуха. Теперь мне век не отдышаться. И не отоспаться за тысячу лет.
– Если британским инженерам дадут возможность залатать эту прореху, то уже к завтрашнему утру он увидит еще более незыблемую твердыню, – бодро ответил этот отважный морской волк. – О боже, мы победили, Итан, мы победили Корсиканца! Он может истратить на нас весь запас пушечных ядер, но ему не захочется получить еще одну такую трепку. Сами французы не позволят. Они взбунтуются.
Как он мог говорить с такой уверенностью? И однако время подтвердило его правоту.
– А где Фелипо? – подавив нервный зевок, спросил Смит. – Я видел, как он руководил атакой прямо в этой свалке. Да, клянусь Богом, вот что значит роялистская отвага!
Я печально покачал головой.
– К сожалению, по-моему, его убили.
Мы с трудом пробирались обратно. Обнаружив Фелипо под двумя трупами, мы оттащили их в сторону. Чудо из чудес, роялист еще дышал, хотя я сам видел, как полдюжины штыков пронзили его, словно говяжью тушу. Смит приподнял его и положил голову умирающего себе на колени.
– Эдмон, мы обратили их в бегство! – сказал он. – С Корсиканцем покончено!
– Что… они отступили?
Глаза Фелипо были открыты, но он ничего не видел.
– Прямо сейчас он хмуро пялится на нас со своего смотрового холма, его лучшие отряды уничтожены, а остальные обращены в бегство. Ваше имя, дружище, будет увенчано славой, ведь Бонн сломал зубы о стены Акры. Мы остановили этого республиканского тирана. Подобные генеральствующие политики недолго держатся после столь жестокого поражения. – Смит глянул на меня горящим взором. – Попомните мои слова, Гейдж. Мир вскоре забудет о существовании Наполеона Бонапарта, его имя навсегда предадут забвению.
ГЛАВА 22
И с последними словами Смита полковник Фелипо тихо отошел в мир иной. Неужели жизнь покинула его в тот момент, когда он понял, что победил? Трудно сказать наверняка. Но мне показалось, что в глазах героя блеснуло понимание того, что его смерть была не напрасной и в тяжком безумии этого самого жуткого осадного дня ему удалось одержать решающую победу.
Вернувшись к трупу Нажака, я наклонился и забрал мою винтовку, томагавк и злосчастный перстень, полыхавший на его пальце. Потом, еле волоча ноги, перебрался через груды обвалившихся с башни камней и побрел в город. Группа инженеров уже бодро руководила разбором завалов и замесом строительного раствора, а также оценивала состояние вывороченных балок. В очередной раз крепостную твердыню быстро подлатают и укрепят.
Я отправился на поиски Иерихона и Мириам.
К счастью, я не обнаружил тела кузнеца среди прискорбно длинных рядов погибших защитников, тела которых временно перенесли в дворцовый сад. Я огляделся вокруг. Птицы предпочли улететь подальше от военной какофонии, но я заметил за решетчатыми окнами гарема Джеззара горящие глаза его обитательниц. Часть деревянных конструкций дворца получила серьезные повреждения, в сохранившихся темных решетках зияли дыры, ощетинившиеся светлой на сломе расщепленной древесиной. Сам паша гордо расхаживал по стенам, как задиристый петух, одобрительно похлопывая по плечам своих измученных воинов и выкрикивая угрозы в сторону французов.
– Ну что, франки, вам понравилось мое гостеприимство? Тогда возвращайтесь, и я окажу вам еще более горячий прием!
Напившись воды из источника возле мечети, я устало побрел по залитым кровью и покрытым пороховой копотью улицам, встречая настороженные взгляды жмущихся друг к другу горожан. Мои глаза, очевидно, лихорадочно блестели на почерневшем лице, но взгляд был устремлен в морскую даль. Я остановился только на пристани около маяка и глянул на чистое и величаво спокойное Средиземное море, так резко отличающееся от грязного, суетного ужаса войны. Мой взгляд опять переместился на город. Пушки еще тихо погромыхивали, и над стенами поднималась дымовая завеса, подсвеченная склоняющимся к западу солнцем и напоминающая своими черными клубами тучи надвигающегося шторма.
Как стремительно пролетело время! Ведь мы бежали к этим стенам ранним утром.
Я вытащил фараоново кольцо, сулившее гибель любому незаконному обладателю. Неужели древнее проклятие всесильно? Приверженец рационализма Франклин, вероятно, усомнился бы в этом. Но я успел узнать достаточно, чтобы отказаться от мысли присвоить великолепный египетский рубин, поэтому вступил в прохладную морскую воду, зашел по колено, потом по пояс, пронизывающая волна холода докатилась до сердца. Нырнув, я поплыл, вглядываясь в зеленоватый сумрак и позволяя морю омывать меня. Полностью исчерпав запас воздуха, я утвердился в готовности исполнить задуманное, вынырнул на поверхность, мотнул головой, стряхивая лишнюю воду с давно не стриженных волос, размахнулся и забросил как можно дальше коварную драгоценность. Красный камешек, взмыв по дуге, улетел за границу кобальтовой синевы, отмечающую начало морских глубин. Раздался тихий всплеск, и перстень исчез.
С облегчением вздохнув, я поплыл к берегу.
Мириам я нашел в городском госпитале, переполненном новыми ранеными. Простыни окрасились красными пятнами, в ванночках плескалась розовая вода. В медных тазах алели куски ампутированных конечностей. Громко жужжали пирующие мухи, а в больничном воздухе стоял запах не только крови, но и гниющей, омертвевшей плоти, щелока и угольного дыма от жаровен, где прокаливались перед операциями хирургические инструменты. Время от времени стоны раненых прорезались мучительными криками.
Здание госпиталя еще потряхивало от затянувшейся артиллерийской стрельбы. Как предсказал Смит, Наполеон, видимо, решил истратить все боеприпасы, изливая в последнем сражении горькое разочарование из-за сорванных планов. Возможно, он надеялся просто сровнять с землей все то, что ему не удалось завоевать. На столах подвывали хирургические пилы. Обваливающаяся с потолка штукатурка засыпала глаза раненым.
Мириам, с облегчением увидел, ухаживала за братом. Побледневший Иерихон лежал с перебинтованной грудью, на бинтах проступили красные пятна. Но сознание его оставалось ясным, так что он смерил меня скептическим взглядом, когда я подошел к его лежанке.
– Опять никому не удалось пристрелить вас?
– Я убил того негодяя, который пытался пристрелить тебя, Иерихон, – вяло произнес я, испытывая странное безразличие. – Мы удержали башню. Ты, я, Мириам, все мы. Мы отстояли город.
– А где, черт возьми, вас столько времени носило?
– Это долгая история. Помните наши поиски в Иерусалиме? Я завершил их.
Брат и сестра уставились на меня, одновременно выдохнув.
– Нашли сокровище?
– Вроде того.
Сунув руку за пазуху, я извлек золотой цилиндр. Конечно, он погнулся и был почти пробит в том месте, где в него попал шомпол. На моей груди темнел кровоподтек размером с тарелку. Но обе части книжного футляра и мое собственное тело в общем уцелели. Мои друзья изумленно рассматривали блестящий металл, который я заслонил от взглядов остальных обитателей госпиталя.
– Он достаточно тяжел, Иерихон. Достаточно ценен для того, чтобы построить пару таких домов и кузниц, которые тебе пришлось бросить в Иерусалиме. Когда закончится война, ты станешь богатым человеком.
– Я?
– Я отдам его тебе. Мне сокровища приносят только неудачи. Однако я намерен оставить у себя книгу, что лежит внутри. Не могу прочитать ни слова, но, видимо, я становлюсь сентиментальным.
– Вы отдадите мне все это золото?
– Вам с Мириам.
Теперь он нахмурился.
– И что, вы надеетесь, что этим сможете расплатиться со мной?
– Расплатиться?
– За то, что разрушили нашу жизнь, лишили нас дома и дохода, а мою сестру – девственности?
– Это не плата! О господи, она не была… – У меня хватило ума не заканчивать. – Речь идет не о плате и даже не о благодарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65