Значит, что-то произошло за эти два часа. Или раньше?
Я снова открыла блокнот Нимотси – в самом конце его была телефонная книжка с номерами, почти пустая. А почти все имена, которые там были, ничего не говорили мне – очень мало московских, в основном алма-атинские и семипалатинские; несколько душанбинских (Нимотси был из Душанбе). Было еще пару записей чужим почерком, из которых я поняла только “Греция” и “Афины”, – видимо, спасший его сентиментальный грек все-таки существовал. Еще несколько интернациональных адресов – румынских, польских и югославских; все имена – девичьи. Я улыбнулась – решил-таки приударить на старости лет…
И увидела мой собственный новый телефон и новый адрес, записанный наспех – видимо, вчера, у профессорской вдовы. Он был написан огрызком карандаша, тем самым, с которым вчера вечером носился Нимотси.
Я перевернула еще несколько страниц и вдруг наткнулась на еще один бледный след карандаша. Только две записи в книжке были сделаны карандашом – мой телефон и эта: “кинотеатр “Форум”, 5 часов, красный “Форд”. Это было написано на телефоне Володьки Туманова. Но и без этого я знала, что Володька живет где-то на Колхозной.
Запись сделана вчера или сегодня, никаких сомнений. Значит, он назначил встречу, вот только состоялась она или только должна была состояться? Вряд ли, приехав в Москву, он объявился бы у Туманова – они никогда не были друзьями, а если еще и вспомнить, что он вчера говорил о Володьке… Теперь-то мне стали ясны невнятные угрозы Нимотси “этой шестерке, этому гаду” – сотрясая воздух в комнате, он обещал достать Туманова и потребовать отступных. Обычная словесная пурга, которой я не придала значения. Значит, он действительно решил мелко шантажировать добродушного Володьку, значит, он не надеялся на меня, мой бедный запуганный друг…
На секунду мне стало обидно – эх ты, дурашка, неужели ты мог подумать, что я оставлю тебя?..
А я оставила.
Слезы снова полились у меня из глаз, но теперь к ним добавилось еще и чувство злости – совершенно необязательно было говорить Володьке, что остановился у меня…
“Сам виноват!” – громко сказала я.
И тут же устыдилась нелепости своего предложения. Если убийства как-то связаны с этим звонком Туманову… Нет, это полная ерунда, ты совсем зарапортовалась – желеобразный Володька был редким кретином, полным раздолбаем, но уж никак не крестным отцом. В конце концов, смерть Нимотси и телефонный звонок Туманову могут быть вообще не связаны, и скорее всего не связаны – эта запись вообще могла не относиться к Володьке, страница была выбрана наугад. И с другой стороны, если за всем этим стоял он, то почему было не пристрелить Нимотси в красном “Форде” (прелестная, должно быть, вещь!), а посылать людей на окраину, в Бибирево? Но Нимотси был мертв, и мне не у кого было спросить, к чему действительно относится эта запись.
Ясным было только одно – его убили как свидетеля. И Веньку – как свидетеля свидетеля. Вот только – просто так или вместо меня?
Я подумала об этом вскользь, а потом задержалась на этой мысли и похолодела.
Пока Нимотси не приехал в Москву, я была невостребованным персонажем, я была неопасна. Но он приехал, и вполне логично было предположить, что обо всем рассказал мне или показал (я вспомнила о кассете, которая лежала у меня в рюкзаке). В конце концов, именно я написала несколько сценариев…
Ну и что? Написала и написала. Но в этой ситуации убрать тебя вполне могли не только как случайную свидетельницу, но и как сообщницу Нимотси. Возможно, в этой кассете есть что-то такое, чего они боятся. А возможно – и нет. Возможно, они даже не подозревают о существовании кассеты. А если подозревают?
У меня жутко болела голова – эти игры были не по мне, ясно. Быть сообщницей Нимотси меня совсем не грело, я предпочла бы умереть случайной свидетельницей, с которой все взятки гладки. Но ты-то уже умерла, и странно, что тебя не пристрелили, а выбросили в окно…
Действительно, странно. Что-то мучило меня, и теперь наконец я поняла – что. В Нимотси разрядили, должно быть, целую обойму, хотя одного выстрела профессионала было бы достаточно. А то, что работали профессионалы, я не сомневалась – уж слишком подготовленными они были, уж слишком бесшумно выходили через крышу, и даже всегда задраенный чердачный люк оказался открытым, и лифт перестал ходить именно во время убийства, хотя до этого целый месяц работал исправно. Они убили его выстрелами из пистолета, наплевав на контрольный выстрел в голову, а Веньку выбросили из окна, хотя с тем же успехом могли убить тоже; во всяком случае, шуму бы было гораздо меньше, а выталкивая тело, которое будет найдено тотчас же, они здорово рисковали.
Риск – благородное дело. И с пистолетом ничего, сукины вы дети… При чем здесь пистолет, откуда он всплыл? И откуда я знаю, что это именно пистолет? И почти тотчас же вспомнила – кто-то в толпе сказал:
"И пистолет рядом с ней”.
Вот и все.
В задумчивости я нарисовала мужской профиль и присобачила к нему козырек, а к козырьку – тулью. А на тулью водрузила кокарду нашей доблестной милиции. Но полковник Зорин, он же дослужившийся до генерала Шарапов, получился у меня неважнец.
Я перевернулась на спину – ее покалывал жесткий ворс ковра – и закинула руки за голову. Ну, с товарищем Шараповым, он же полковник Зорин, проблем не будет вообще, для них картина предельно ясна: двое любовничков-маргиналов, а-ля Ромео и Джульетта, Лейла и Меджнун, Бонни и Клайд, страшно поцапались с утра пораньше – уж неизвестно по какой причине, – она его пристрелила, а потом сама выбросилась из окна… Очень правдоподобно, включая наркотики и филиал химической лаборатории, который Нимотси устроил на моей девственной кухне всего лишь за ночь. А если прибавить сюда полностью уничтоженную посуду…
Именно так подумали бы унылые типы из районного отделения милиции, у них и без дешевой бытовухи забот полно. А подумав, закрыли дело.
И никаких проблем. Так что со стороны районного отделения я в полной безопасности.
"Ни фига не в безопасности, – вылез вдруг Иван, – свеженькая, выбросившаяся с девятого этажа покойница встала, отряхнулась и отправилась в банк получать денежки. Сняла всю сумму и глазом не моргнула, хотя имела право только на половину”.
"Не думаю, что какой-нибудь занюханный следователишка, обремененный тремя детьми и маленькой зарплатой, может даже представить себе, что у меня есть счет в банке”, – огрызнулась я.
"Он-то нет, а вот журналист Фарик, с которым вы неоднократно катались в этот банк, – наверняка, – не унимался Иван. – Он сразу прощелкает, что мертвая ты – это вовсе не ты. А уж у твоей ненормальной подруги этот Фарик наверняка исследовал каждый сантиметр тела…"
"Давай-ка без пошлостей”, – поморщилась я.
"Если без пошлостей – то как раз сейчас он наверняка не спит и голову ломает – зачем ты это сделала? Может, из-за двенадцати тысяч? Но в любом случае – тебе каюк”.
"Точно-точно, это как два пальца об асфальт, – встрял Нимотси. – И получишь ты пулю в плоскую грудь от этого отморозка, как его-то бишь зовут… Марик, что ли?.. Сомнительное имя. А пуля – вещь неприятная, уж поверь моему жизненному опыту. И они тебя достанут, ангелы мщения легко это делают. Достанут из-под земли и порешат”.
"Не хотелось бы тебя огорчать, но вполне может быть”, – грустно сказала Венька.
"Но я же ни в чем не виновата”, – попробовала оправдаться я.
"Что ж не осталась? Кто побежал – тот и виноват, – пожурил меня Иван. – Но если уж побежала, то беги дальше, пока хватит сил”.
"Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!” – не к месту пропел Нимотси.
"Заткнитесь, умники”, – мысленно ругнулась я, перевернула страницу альбома и разграфила ее на три равные части.
В первой поставила знак, означавший вполне невинные случайные связи, но в моем случае – людей, которые убили Нимотси.
Во второй продублировала изображение так понравившейся мне милицейской фуражки.
В третьей просто написала ФАРИК и МАРИК.
И спустя некоторое время страница выглядела так:
Итак, я обвиняюсь сразу по трем статьям, тремя разными творческими коллективами. Апеллировать было не к кому, разве что к полумифическому Интерполу, если Нимотси не соврал. Но и ему нужна была не я, а какие-то доказательства, которых у меня не было.
Натасканная Венькой и тертым калачом криминальным журналистом Фариком, я преодолела малодушное сопротивление и выбрала наихудшие варианты во всех трех позициях, – и только потом подвела черту. Финал моих размышлений выглядел скупо и составил только два слова: “Делай ноги”.
Я перевела дух – теперь хоть что-то прояснилось. И когда я решила, что делать, стал вопрос – как это делать. У меня не было даже заграничного паспорта, а светиться сейчас и оформлять его было чистым безумием. Должно быть, существовали еще и нелегальные пути, которые вполне могли настежь открыться с моими двенадцатью тысячами долларов, но беда моя состояла в том, что я всегда была законопослушна и, даже за квартиру платила исправно.
"Законопослушна-то законопослушна, – поддел меня Иван, – а задница того и гляди загорится. Делай нелегальный паспорт и дуй до горы”.
"Во-во, я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, – вклинился Нимотси, – а бьют, между прочим, не по паспорту, а по роже, во всяком случае, эти два ташкентских брата-акробата”.
Это было дельное замечание, но я пропустила его мимо ушей. Идея с нелегальным паспортом показалась мне симпатичной, но совершенно ко мне неприменимой. Каналы добывания подобного рода документов были мне неясны и знакомы только по французским полицейским драмам, которыми одно время увлекался Нимотси.
И тут я вспомнила об Алене Гончаровой, надменной преуспевающей суке из Питера с богатым лесбийским прошлым. Сама по себе Алена была любопытна только нестандартной сексуальной ориентацией, а вот ее родители вполне могли представлять для меня интерес. Ее мать заведовала паспортным столом, а отец занимал высокий пост в питерской таможне.
Можно было уехать в Питер и…
"И что? – ухмыльнулся Иван. – Вываливать на голову честной трудящейся лесбиянки свою криминальную историю с двумя свежими трупами вместо соуса? Очень интересно было бы посмотреть на ее реакцию”.
"А также на реакцию се высокопоставленных папиков, – добавил Нимотси, – так они и бросятся из-за неизвестной им занюханной Мыши рисковать своей карьерой и положением”.
Н-да, не в бровь, а в глаз. На этом варианте можно было заранее ставить крест.
"Вот если бы это была я, – всплыла вдруг Венька, – уж я бы нашла, чем ее пронять!"
И чем же?
"Обольстила бы эту твою Алену, влюбила бы в себя. За неделю бы управилась. У таких людей любовь сразу и навсегда, до первых ног, которые длиннее, и лучше держать их на коротком поводке… Но не суть. Так вот, влюбила бы в себя, а потом подала бы какую-нибудь историю, да позабористее. Чувство опасности и экстремальная ситуация сближают влюбленных. Она бы для меня в лепешку разбилась”.
Так то для тебя.
Я прожила с Аленой в одном блоке уйму лет, и ей даже в голову не пришло положить на меня глаз. Не в ее вкусе, без изюминки, здорового цинизма и авантюрной жилки, полная преснятина.
"Вот если бы тебе измениться, – вздохнула Венька, – хотя бы чуть-чуть Стать другой…"
"И каким образом? – непотребно заржал Нимотси. – Кожу, что ли, перетянуть с задницы на рожу? Может, посвежеешь и не будешь такой законченной идиоткой”.
"Хорошая идея, – вдруг прорезался Иван, – и не только для этого конкретного случая. Действительно, хорошая идея. Для всех ты исчезнешь в своем прежнем качестве, а пройдет время, и всплывешь, как Борман в Аргентине, натурализуешься в Богом забытом сеттльменте, но уже под другой личиной. Годится такой вариант?"
Это не вариант. Если ты имеешь в виду пластическую операцию…
"Фи, как грубо, – поморщился Иван, – я бы остановился на термине “легкая корректировка лица”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Я снова открыла блокнот Нимотси – в самом конце его была телефонная книжка с номерами, почти пустая. А почти все имена, которые там были, ничего не говорили мне – очень мало московских, в основном алма-атинские и семипалатинские; несколько душанбинских (Нимотси был из Душанбе). Было еще пару записей чужим почерком, из которых я поняла только “Греция” и “Афины”, – видимо, спасший его сентиментальный грек все-таки существовал. Еще несколько интернациональных адресов – румынских, польских и югославских; все имена – девичьи. Я улыбнулась – решил-таки приударить на старости лет…
И увидела мой собственный новый телефон и новый адрес, записанный наспех – видимо, вчера, у профессорской вдовы. Он был написан огрызком карандаша, тем самым, с которым вчера вечером носился Нимотси.
Я перевернула еще несколько страниц и вдруг наткнулась на еще один бледный след карандаша. Только две записи в книжке были сделаны карандашом – мой телефон и эта: “кинотеатр “Форум”, 5 часов, красный “Форд”. Это было написано на телефоне Володьки Туманова. Но и без этого я знала, что Володька живет где-то на Колхозной.
Запись сделана вчера или сегодня, никаких сомнений. Значит, он назначил встречу, вот только состоялась она или только должна была состояться? Вряд ли, приехав в Москву, он объявился бы у Туманова – они никогда не были друзьями, а если еще и вспомнить, что он вчера говорил о Володьке… Теперь-то мне стали ясны невнятные угрозы Нимотси “этой шестерке, этому гаду” – сотрясая воздух в комнате, он обещал достать Туманова и потребовать отступных. Обычная словесная пурга, которой я не придала значения. Значит, он действительно решил мелко шантажировать добродушного Володьку, значит, он не надеялся на меня, мой бедный запуганный друг…
На секунду мне стало обидно – эх ты, дурашка, неужели ты мог подумать, что я оставлю тебя?..
А я оставила.
Слезы снова полились у меня из глаз, но теперь к ним добавилось еще и чувство злости – совершенно необязательно было говорить Володьке, что остановился у меня…
“Сам виноват!” – громко сказала я.
И тут же устыдилась нелепости своего предложения. Если убийства как-то связаны с этим звонком Туманову… Нет, это полная ерунда, ты совсем зарапортовалась – желеобразный Володька был редким кретином, полным раздолбаем, но уж никак не крестным отцом. В конце концов, смерть Нимотси и телефонный звонок Туманову могут быть вообще не связаны, и скорее всего не связаны – эта запись вообще могла не относиться к Володьке, страница была выбрана наугад. И с другой стороны, если за всем этим стоял он, то почему было не пристрелить Нимотси в красном “Форде” (прелестная, должно быть, вещь!), а посылать людей на окраину, в Бибирево? Но Нимотси был мертв, и мне не у кого было спросить, к чему действительно относится эта запись.
Ясным было только одно – его убили как свидетеля. И Веньку – как свидетеля свидетеля. Вот только – просто так или вместо меня?
Я подумала об этом вскользь, а потом задержалась на этой мысли и похолодела.
Пока Нимотси не приехал в Москву, я была невостребованным персонажем, я была неопасна. Но он приехал, и вполне логично было предположить, что обо всем рассказал мне или показал (я вспомнила о кассете, которая лежала у меня в рюкзаке). В конце концов, именно я написала несколько сценариев…
Ну и что? Написала и написала. Но в этой ситуации убрать тебя вполне могли не только как случайную свидетельницу, но и как сообщницу Нимотси. Возможно, в этой кассете есть что-то такое, чего они боятся. А возможно – и нет. Возможно, они даже не подозревают о существовании кассеты. А если подозревают?
У меня жутко болела голова – эти игры были не по мне, ясно. Быть сообщницей Нимотси меня совсем не грело, я предпочла бы умереть случайной свидетельницей, с которой все взятки гладки. Но ты-то уже умерла, и странно, что тебя не пристрелили, а выбросили в окно…
Действительно, странно. Что-то мучило меня, и теперь наконец я поняла – что. В Нимотси разрядили, должно быть, целую обойму, хотя одного выстрела профессионала было бы достаточно. А то, что работали профессионалы, я не сомневалась – уж слишком подготовленными они были, уж слишком бесшумно выходили через крышу, и даже всегда задраенный чердачный люк оказался открытым, и лифт перестал ходить именно во время убийства, хотя до этого целый месяц работал исправно. Они убили его выстрелами из пистолета, наплевав на контрольный выстрел в голову, а Веньку выбросили из окна, хотя с тем же успехом могли убить тоже; во всяком случае, шуму бы было гораздо меньше, а выталкивая тело, которое будет найдено тотчас же, они здорово рисковали.
Риск – благородное дело. И с пистолетом ничего, сукины вы дети… При чем здесь пистолет, откуда он всплыл? И откуда я знаю, что это именно пистолет? И почти тотчас же вспомнила – кто-то в толпе сказал:
"И пистолет рядом с ней”.
Вот и все.
В задумчивости я нарисовала мужской профиль и присобачила к нему козырек, а к козырьку – тулью. А на тулью водрузила кокарду нашей доблестной милиции. Но полковник Зорин, он же дослужившийся до генерала Шарапов, получился у меня неважнец.
Я перевернулась на спину – ее покалывал жесткий ворс ковра – и закинула руки за голову. Ну, с товарищем Шараповым, он же полковник Зорин, проблем не будет вообще, для них картина предельно ясна: двое любовничков-маргиналов, а-ля Ромео и Джульетта, Лейла и Меджнун, Бонни и Клайд, страшно поцапались с утра пораньше – уж неизвестно по какой причине, – она его пристрелила, а потом сама выбросилась из окна… Очень правдоподобно, включая наркотики и филиал химической лаборатории, который Нимотси устроил на моей девственной кухне всего лишь за ночь. А если прибавить сюда полностью уничтоженную посуду…
Именно так подумали бы унылые типы из районного отделения милиции, у них и без дешевой бытовухи забот полно. А подумав, закрыли дело.
И никаких проблем. Так что со стороны районного отделения я в полной безопасности.
"Ни фига не в безопасности, – вылез вдруг Иван, – свеженькая, выбросившаяся с девятого этажа покойница встала, отряхнулась и отправилась в банк получать денежки. Сняла всю сумму и глазом не моргнула, хотя имела право только на половину”.
"Не думаю, что какой-нибудь занюханный следователишка, обремененный тремя детьми и маленькой зарплатой, может даже представить себе, что у меня есть счет в банке”, – огрызнулась я.
"Он-то нет, а вот журналист Фарик, с которым вы неоднократно катались в этот банк, – наверняка, – не унимался Иван. – Он сразу прощелкает, что мертвая ты – это вовсе не ты. А уж у твоей ненормальной подруги этот Фарик наверняка исследовал каждый сантиметр тела…"
"Давай-ка без пошлостей”, – поморщилась я.
"Если без пошлостей – то как раз сейчас он наверняка не спит и голову ломает – зачем ты это сделала? Может, из-за двенадцати тысяч? Но в любом случае – тебе каюк”.
"Точно-точно, это как два пальца об асфальт, – встрял Нимотси. – И получишь ты пулю в плоскую грудь от этого отморозка, как его-то бишь зовут… Марик, что ли?.. Сомнительное имя. А пуля – вещь неприятная, уж поверь моему жизненному опыту. И они тебя достанут, ангелы мщения легко это делают. Достанут из-под земли и порешат”.
"Не хотелось бы тебя огорчать, но вполне может быть”, – грустно сказала Венька.
"Но я же ни в чем не виновата”, – попробовала оправдаться я.
"Что ж не осталась? Кто побежал – тот и виноват, – пожурил меня Иван. – Но если уж побежала, то беги дальше, пока хватит сил”.
"Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!” – не к месту пропел Нимотси.
"Заткнитесь, умники”, – мысленно ругнулась я, перевернула страницу альбома и разграфила ее на три равные части.
В первой поставила знак, означавший вполне невинные случайные связи, но в моем случае – людей, которые убили Нимотси.
Во второй продублировала изображение так понравившейся мне милицейской фуражки.
В третьей просто написала ФАРИК и МАРИК.
И спустя некоторое время страница выглядела так:
Итак, я обвиняюсь сразу по трем статьям, тремя разными творческими коллективами. Апеллировать было не к кому, разве что к полумифическому Интерполу, если Нимотси не соврал. Но и ему нужна была не я, а какие-то доказательства, которых у меня не было.
Натасканная Венькой и тертым калачом криминальным журналистом Фариком, я преодолела малодушное сопротивление и выбрала наихудшие варианты во всех трех позициях, – и только потом подвела черту. Финал моих размышлений выглядел скупо и составил только два слова: “Делай ноги”.
Я перевела дух – теперь хоть что-то прояснилось. И когда я решила, что делать, стал вопрос – как это делать. У меня не было даже заграничного паспорта, а светиться сейчас и оформлять его было чистым безумием. Должно быть, существовали еще и нелегальные пути, которые вполне могли настежь открыться с моими двенадцатью тысячами долларов, но беда моя состояла в том, что я всегда была законопослушна и, даже за квартиру платила исправно.
"Законопослушна-то законопослушна, – поддел меня Иван, – а задница того и гляди загорится. Делай нелегальный паспорт и дуй до горы”.
"Во-во, я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, – вклинился Нимотси, – а бьют, между прочим, не по паспорту, а по роже, во всяком случае, эти два ташкентских брата-акробата”.
Это было дельное замечание, но я пропустила его мимо ушей. Идея с нелегальным паспортом показалась мне симпатичной, но совершенно ко мне неприменимой. Каналы добывания подобного рода документов были мне неясны и знакомы только по французским полицейским драмам, которыми одно время увлекался Нимотси.
И тут я вспомнила об Алене Гончаровой, надменной преуспевающей суке из Питера с богатым лесбийским прошлым. Сама по себе Алена была любопытна только нестандартной сексуальной ориентацией, а вот ее родители вполне могли представлять для меня интерес. Ее мать заведовала паспортным столом, а отец занимал высокий пост в питерской таможне.
Можно было уехать в Питер и…
"И что? – ухмыльнулся Иван. – Вываливать на голову честной трудящейся лесбиянки свою криминальную историю с двумя свежими трупами вместо соуса? Очень интересно было бы посмотреть на ее реакцию”.
"А также на реакцию се высокопоставленных папиков, – добавил Нимотси, – так они и бросятся из-за неизвестной им занюханной Мыши рисковать своей карьерой и положением”.
Н-да, не в бровь, а в глаз. На этом варианте можно было заранее ставить крест.
"Вот если бы это была я, – всплыла вдруг Венька, – уж я бы нашла, чем ее пронять!"
И чем же?
"Обольстила бы эту твою Алену, влюбила бы в себя. За неделю бы управилась. У таких людей любовь сразу и навсегда, до первых ног, которые длиннее, и лучше держать их на коротком поводке… Но не суть. Так вот, влюбила бы в себя, а потом подала бы какую-нибудь историю, да позабористее. Чувство опасности и экстремальная ситуация сближают влюбленных. Она бы для меня в лепешку разбилась”.
Так то для тебя.
Я прожила с Аленой в одном блоке уйму лет, и ей даже в голову не пришло положить на меня глаз. Не в ее вкусе, без изюминки, здорового цинизма и авантюрной жилки, полная преснятина.
"Вот если бы тебе измениться, – вздохнула Венька, – хотя бы чуть-чуть Стать другой…"
"И каким образом? – непотребно заржал Нимотси. – Кожу, что ли, перетянуть с задницы на рожу? Может, посвежеешь и не будешь такой законченной идиоткой”.
"Хорошая идея, – вдруг прорезался Иван, – и не только для этого конкретного случая. Действительно, хорошая идея. Для всех ты исчезнешь в своем прежнем качестве, а пройдет время, и всплывешь, как Борман в Аргентине, натурализуешься в Богом забытом сеттльменте, но уже под другой личиной. Годится такой вариант?"
Это не вариант. Если ты имеешь в виду пластическую операцию…
"Фи, как грубо, – поморщился Иван, – я бы остановился на термине “легкая корректировка лица”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75