Я смотрела ему прямо в глаза – это умение смотреть в глаза пришло ко мне вместе с лицом Евы, покойной Мыши даже в голову не пришло бы, что можно вот так безнаказанно смотреть людям в зрачки, различая в глазных яблоках червоточины тайных страхов и желаний.
– С удовольствием бы тебя пристрелил, – сплюнул Сережа, отводя взгляд.
– А я бы с удовольствием с тобой переспала.
– Сучка, – впрочем, теперь в голосе Сережи звучало скрытое одобрение, – чую, ты еще заставишь нас рвать волосы на заднице!
– Не волнуйся за свою задницу. И спасибо за ванну. – Я сунула руку в шапку пены. – Кстати, вода могла бы быть и погорячее.
Сережа, с несколько истрепанным чувством собственного достоинства, удалился, прикрыв за собой дверь. Наверняка он окопается где-нибудь поблизости, чтобы глазеть на меня в щелку, как в хичкоковском “Психо”. Но сейчас я меньше всего была похожа на затюканную секретаршу, по глупости стянувшую сорок тысяч долларов, хотя чувство самосохранения и подсказывало мне – будь начеку. Ты вступила на территорию саванны, кампос, льянос – а это чревато не только сезонами дождей, но и сезонами охоты, и из хищника можно легко превратиться в жертву, ничего не поделаешь. В освежеванную и хорошо выпотрошенную жертву.
Я не думала о Власе, моя совесть умиротворенно молчала. Все происшедшее с ним и со мной казалось эпизодом, увиденным из окна поезда, увиденным и тотчас же забытым. Первая месть сошла мне с рук, и я осталась безнаказанной (пока безнаказанной!) – это было самым главным. Теперь я почувствовала вкус – пока он был экзотическим, не набившим оскомины, слабоуловимым, но он был. Ты не должна останавливаться, ты не должна! Ты убрала только сошек, слепое орудие, бездумные машины – но ведь есть кто-то, и этот кто-то и придумал дьявольский план, который погубил твоих друзей и тебя саму. Значит, до него нужно добраться. А для этого – вернуться в Москву и попробовать распутать клубок с другого конца. У тебя есть кассета, еще не просмотренная; дневник Нимотси, еще не прочитанный, есть красный “Форд” Туманова. Стоило Нимотси позвонить Туманову, как его убили… Этот “Форд” сейчас не давал мне покоя и успокаивал одновременно – именно с него я и начну.
"Зачем, зачем ты это делаешь?” – снова и снова спрашивала себя я. Ответов было множество, все они могли служить натурщиками для Босха, но тем не менее – я возвращаюсь. Я возвращаюсь и сама попробую докопаться до истины.
Никогда еще я не чувствовала себя такой необходимой своим мертвым друзьям, никогда еще я не чувствовала вкус к жизни так остро!..
Я вылезла из ванны и отправилась на поиски Сережи, оставляя за собой лужицы воды вместо следов, – ничего страшного, наша воинственная домашняя хозяйка подотрет! Домохозяйка же сидела в гостиной, находящейся против кабинета хозяина, и что-то мрачно смотрела по видео.
– Привет! – радостно возвестила я о своем появлении.
– С легким паром, – угрюмо ответил Сережа.
– Удивительное равнодушие к моей персоне. А вдруг я, предоставленная сама себе, начну рыться в бумагах босса или, чего доброго, засуну триста грамм тротила в сливной бачок.
– Много берешь на себя, голубка! Все твои поганые вещи я перетряс, не слишком впечатляюще даже для начинающей вымогательницы.
Он рылся в моих вещах! Забыв обо всем, я бросилась в кабинет, где по глупости оставила под присмотром Босха рюкзак. Только этого не хватало, чтобы волосатые пальцы рылись в моих вещах! Я вывернула содержимое прямо на ковер – на первый взгляд все было на месте. Тряпки, записные книжки, косметика – но кассета! Кассеты не было. Стараясь сохранять спокойствие, я вернулась в комнату, где сидел наглый водитель.
– Где кассета? – с порога крикнула я.
– Не ори, не под мужиком, – огрызнулся Сережа, – пятнадцать минут, как выключил. А на семь хватило. Ну ты и извращенка! А по виду не скажешь… Тянет же людей на такую дрянь.
– Не стоило тебе трогать мои шмотки. Я скажу об этом хозяину.
– Дохлый номер, – лениво процедил Сережа. – Хозяину – хозяиново, псу – псово. Он может быть с тобой вежливым, а мне расшаркиваться перед тобой необязательно.
– И всегда он тебя без намордника выгуливает?
– Всегда. По-другому – себе дороже выходит.
– Это почему же?
– Иногда расслабляется, может поверить такой двуличной стерве, как ты. А я никогда не расслабляюсь.
– Бедная твоя жена, – посочувствовала я, – значит, ты никому не веришь.
– В отношении хозяина – никому.
– Очень трогательно. – Я подошла к видеомагнитофону и вытащила кассету.
– Ну и дрянь ты с собой носишь! – не выдержал Сережа. – Ты что, садомазохистка?
– Похожа?
– Черт тебя разберет. Не нравишься ты мне.
– Ну, ты тоже герой не моего романа. И вообще, твое дело маленькое, – продолжала дерзить я, – подай, принеси, лужи, кстати, подотри, я после себя оставила…
– Подлючая баба. А ведь если хвост тебе прищемить – завизжишь.
– Не завизжу. Тут ты ошибаешься, Серж.
– Мазохистка, так и есть. И кассета твоя дерьмо, – Много посмотрел?
– Посмотрел, пока не стошнило. Минут десять от силы.
– А что увидел?
– А ты не знаешь?
Я не знала. Я таскала кассету Нимотси за собой, как хлебные крошки в кармане, как бесполезный мешочек с пряностями, как карманную Библию, до которой никогда не доходят руки, а подходящих самолетов, чтобы читать ее при посадке, – нет… Может быть, на кассете не было ничего серьезного, но если оно было – я не была к этому готова. Пока не готова. Но очень скоро я это сделаю. Серж не нашел ничего, потому что и не искал, а я – другой случай. Я знаю, что искать, во всяком случае, не пропущу.
Кассета сейчас была в моих руках и соблазняла меня, как соблазняют случайные любовники, но я удержалась от искушения понять все здесь и сейчас. Вместо этого я вытащила что-то героически-нейтральное, кажется, это были “Семь самураев” Акиры Куросавы – у Грека был собран весь Куросава, скажите пожалуйста, – и остаток дня посвятила ему. Пока Тосиро Мифунэ размахивал самурайскими мечами, я успела сделать макияж и переодеться. За двадцать минут до назначенного времени я сбрызнула ключицы и запястья оставшимися от романа с Аленой духами “Outrage”, Боже мой, это было совсем недавно… Во всяком случае, их терпкий аромат не должен отпугнуть Грека: такой запах делает женщину старше своих лет, а Греку, судя по всему, нравятся уже пожившие женщины…
– Ну, как ты меня находишь? – спросила я Сережу, которого, уже давно мысленно потрепав по мясистым ушам, решила называть Сержем.
Серж, выйдя из состояния мрачного анабиоза, в котором пребывал, ответил:
– С удовольствием нашел бы тебя на заднем дворе городской санэпидстанции с дыркой во лбу. Но, к несчастью, чудеса невозможны.
– Действительно невозможны, иначе я бы тебе обязательно понравилась.
– Ты же не сотенная купюра, чтобы мне нравиться.
– Надеюсь, твой хозяин будет хоть чуть-чуть галантнее, – примирительно сказала я Сержу.
– Его дело, – отрезал он.
…Грек появился ровно в семь, пунктуальность, судя по всему, была его коньком. Он осмотрел нас с живым интересом, но как единую скульптурную группу, даже не выделив мой приглушенный ненавязчивый макияж. А ведь за последние полтора часа я сделала все, чтобы понравиться ему.
– Ну, вы поладили? – спросил Грек тоном старой девы, которая оставляла в чужих руках свою любимую кошку для брачных игр, а теперь жаждет узнать результаты.
– Безусловно, – ответила я за себя и за Сержа, – весь день играли в карты на деньги.
Серж, ставший в присутствии хозяина кротким, как овца, молчал.
– Вы готовы? – спросил меня Грек.
– Да. – Ни он, ни я не вложили в вопрос и ответ двойных и тройных смыслов, так, старые приятели, собирающиеся на деловую вечеринку.
– Тогда поехали. Сережа, проводи нас. Серж с готовностью проскочил вперед, я видела только его коротко стриженный самодовольный затылок, умеющий быть таким преданным хозяину.
– У вас отличный сторожевой пес, – с милой улыбкой сказала я Греку.
– Спасибо. Вы тоже отлично выглядите, – вернул мне комплимент Грек.
– Он даже обнюхал мои вещи. Хорошо, что не пометил.
– Сережа не доверяет никому.
– А вы? , – Иногда.
…Спустя полчаса я сидела за столиком Грека в “Паризиане”. Все было так же, как и два дня назад, – тот же джаз, те же музыканты, старательно подражающие великим неграм. Только столик, за которым мы сидели с Власом, так и не был занят. Хрупкие бокалы, стоящие в обрамлении салфеток, благополучно пережили Власа, их стекло даже не замутилось. А я не могла отделаться от малодушного ощущения, что Влас сейчас появится, на ходу подтягивая брюки. Но он не появился. И вместо циничного трепа с моим глуповатым любовником я была вынуждена светски заказывать блюда, о названиях которых не имела понятия.
Грек был подчеркнуто вежлив, и со стороны мы казались банальной любовной парочкой.
– Знаете что, – наконец не выдержала я, – мне плевать на ваш ресторан, до двадцати шести лет я даже не подозревала об их существовании. Заказывать я не умею и нож для рыбы вполне могу всадить под ребра зазевавшемуся официанту.
– Ну, не стоит возводить на себя напраслину, – мягко пожурил меня Грек, – вы ведь не инфант террибль, как бы ни пытались мне это доказать. И потом – ножи для рыбы, как правило, туповаты.
– Мне все равно. Заказывайте сами.
Грек заказал еду, и мы продолжили наш светский разговор.
– Вы занятная штучка. – Он пристально рассматривал меня сквозь наполненный шампанским бокал.
– Это оптический эффект, – не осталась в долгу я. – Взгляните на меня невооруженным глазом, и ваше мнение сразу переменится.
– Сережа вас возненавидел, я это понял сразу. – Грек не счел возможным поддержать мой игривый тон.
– Это не повод, чтобы пустить меня в расход.
– Это повод, чтобы задуматься. Редко кто вызывает у него такие сильные эмоции. Максимум, на что его может подвигнуть человек, – брезгливое равнодушие.
– Человек или женщина?
– Хороший вопрос. Но он уже много лет моя тень, а у тени не бывает личных пристрастий.
– На вашем месте я не стала бы обольщаться.
– И тем не менее… Вы, несомненно, мало похожи на других.
– Людей или женщин?
Грек коснулся моей щеки кончиками пальцев – впрочем, прикосновение не было чувственным, оно ничего не обещало.
– Людей, девочка, людей. Боюсь, что как женщина вы еще достаточно примитивны, вы только нащупываете свою тактику. И чтобы вы не теряли на это время, маленький совет: можно либо подчинять, либо подчиняться – так поступают мужчины. Женщины же комбинируют эти два понятия, и этим отличаются от мужчин. Ничего другого человечество не придумало. Так что война полов – это всего лишь никем не нарушаемое вечное перемирие, где каждый возделывает свое поле и никто никому не мешает.
– Но есть еще третий путь – вообще выйти из игры.
– Не пойдет, – наставительно сказал Грек, – все, кто мог, уже вышли и благополучно устроились в качестве символов мировых религий.
– Думаю, что не это вас беспокоит.
– Да. – Грек внимательно смотрел на меня. – Я все время вижу в вас двойное дно, но разглядеть, что на нем покоится, никак не могу. Что-то ускользает от меня, а я не люблю, чтобы от меня что-то ускользало.
– Если это касается того, что произошло…
– Похоже, нет, – Грек старательно подбирал формулировки, – это скорее касается вас самой.
Конечно, он был проницательным человеком, это тебе не Влас с его аккуратной задницей и хорошо подвешенным членом, – однако и он не смог сформулировать главного. Потому что главного не знала я сама. Я не знала своей собственной души, нынешней души, – она так же формировалась, как и совсем недавно лицо; она еще не устоялась, она позволяла себе гримасничать и быть некрасивой – и, как ни странно, это мне нравилось. Но зато не нравилось Греку – я вспомнила вдруг грубое откровение Власа: “Я ненавижу то, чего не могу понять”, естественная человеческая реакция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75