– Не сходи с ума, Влас, – прошептала я его макушке, – ты же понимаешь, что вечно так продолжаться не может.
– Это ты зря. Как раз вечность у нас и впереди. Пускай потом Боженька разомнет глину и вылепит нас заново. А так – что есть, то есть. Этого у нас никто не отнимет.
– Ну, статистику ты знаешь, не дурак. Рано или поздно…
– Пристрелят – и слава Богу. Зато пожили всласть и всякой твари с собой на тот свет прихватили за компанию… Пей, детка!
Он все-таки напоил меня. Напоил только потому, что мне самой хотелось напиться; я не знала, что делать с Власом, хотя он был ясен мне, как никто. Он мог только заниматься любовью и убивать, иногда с похмелья под-, меняя одно другим. А может быть, это и было одним и тем же, во всяком случае, об этом шептало терпкое вино, оно было в сговоре с безумными идеями Власа. Ну и черт с тобой, ты сам выбрал, на какой свет лететь, потряхивая перепончатыми крыльями, как нетопырь…
…Я проснулась среди ночи, мне действительно снились летучие мыши с лицом Власа, они по-домашнему скалили острые зубы; они хотели моей крови и никак не могли добраться до кожи, они не знали, какая кожа – настоящая, я и сама не знала… Но проснулась оттого, что Влас неистово тряс меня за плечо.
– Ну-ка продирай глаза, сука! – Голос выдавал его, мертвецки пьяный голос, хотя бледное лицо было пугающе трезвым. От пергаментных ресниц (Боже мой, какие у него длинные ресницы, надо же!) шел шорох, он-то и проник в мой сон. – Продирай, продирай, поговорим!
То, что я увидела перед собой, мгновенно выветрило из головы остатки хмеля: мою переносицу в упор рассматривал пистолет, зажатый в руке Власа. Это не было ни кокетством, ни робким признанием в любви с первого взгляда. Он готов был повести меня к алтарю и совершить жертвоприношение. Я и представить себе не могла, что пистолетное дуло может быть таким убедительным.
– А теперь – по-быстрому, детка: что ты напела в уши Греку?! Я очень хочу услышать ваш разговор в лицах, перед тем как пристрелить тебя.
Вот и все. Я не отрываясь смотрела в иллюминатор вороненой стали – за ним была чисто вымытая палуба “Анны Карениной”, по ней шастали дети, которым было наплевать на морскую болезнь; под ней занимались любовью случайные попутчики, которым было наплевать на презервативы, а в ухоженном ресторане подрагивали лепестки искусственных цветов – а ты ведь могла выбрать этот мир, Ева, могла, могла. Могла, но не захотела, вот и получай то, что тебе причитается… Паром уплыл без тебя, оставляя в свинцовых волнах след газовых шарфов – почти таких же, как на репродукциях импрессионистов, которыми так любят украшать коробки шоколадных конфет. А мне остается только смотреть в глаза этой дурацкой пятнадцатизарядной “беретте”, кажется, так отрекомендовал Влас свою смертельную игрушку. И сонного радиста в твоем распоряжении нет, и некому отправить в эфир “спасите наши души”…
– Или ты откроешь наконец свою прелестную пасть, или я снесу тебе башку, – ласково сказал Влас, – с такого расстояния у меня получится, не сомневайся.
Я не сомневалась. Он вполне может это сделать: желание любви и желание смерти всегда спонтанны. Я не сомневалась, но попыталась укрыться за оградой своего собственного насмешливого голоса:
– Убери пушку и ляг проспись. Не хватало нам бытовухи.
Влас заскрежетал зубами – ему явно не нравился мой бесстрашный покровительнный тон, должно быть, торгашка-мать перекормила его подобными интонациями в несчастном детстве.
– Ну! – Влас потряс рукой для убедительности, и я увидела, что “беретта” является самым естественным продолжением его вспотевшей от хмеля и напряжения ладони. – Будем колоться или глазки строить?
– Не возьму в толк, что ты хочешь от меня услышать?
– Все то, что ты отсемафорила старому хрычу. Продолжения не последовало – Влас отделался общей фразой, у него не было свидетелей обвинения. Если бы он видел наш короткий страстный танец, то сказал бы мне об этом. Но он не сказал, хотя это было бы единственным весомым аргументом.
– Заметь, я все еще жду, – подбодрил меня Влас.
– Ждешь, что я расскажу тебе о голубиной почте? Мы с тобой все время были вместе.
– Если не считать того, что я периодически шлялся в сортир.
– Это тебя извиняет. Думаю, Иисус Христос тоже этим не брезговал. Так что ты в хорошей компании.
– Не заговаривай мне зубы! Тебе зачем-то понадобилось поглазеть на него. Зачем? – строил свои безнадежно запоздалые версии Влас. – Может, ты что-то хотела сказать ему… Может, и сказала-. Решила меня подставить!
– Какой смысл? – Я решила держаться до последнего: если он действительно хочет избавиться от меня, то избавится при любых обстоятельствах, для суда Линча даже не потребуется высоких ковбойских сапог.
– А вот ты мне и скажешь, какой смысл! Может, решила не заморачиваться, сдать меня, а потом денежки стрясти с этой падлы. У тебя же на роже написано, что ты любительница прикорнуть сразу на двух стульях!
Браво, Влас! Если ты попал и не в яблочко, то восьмерку выбил точно…
– Мелко плаваешь, друг мой Влас. И не нужно трясти этой игрушкой перед несчастной женщиной. У тебя есть инструмент поубедительнее. Если бы я хотела избавиться от тебя, то ты пошел бы в одном комплекте с покойным Сирином. Есть возражения?
Возражений не было.
Влас тяжело дышал, но крыть ему было нечем. Его лицо еще нависало надо мной, напряженное и мокрое, как перед оргазмом. Я осторожно прикрыла глаза и зевнула – скорее от с трудом скрываемого страха; ширма тяжелых век заслонила от меня пистолет, иллюзия безопасности, излюбленный прием детства – стоит тебе закрыть глаза, и все бяки-закаляки проходят сами собой. Но сейчас они не проходили – я кожей чувствовала, что стоит мне пошевелиться, не то сказать, не так вздохнуть – и он спустит курок, пробьет китайский шелк, безнадежно испортит безделушку моей жизни.
"Ничего не говори – может быть, он пытается взять реванш за ту самую минуту, когда валялся в одной штанине у меня в ногах и корчился от нацеленного на него пистолета”. Проникнуть в карстовые пещеры его сознания я не могла, я не была для этого достаточно экипирована, даже теплыми носками не запаслась… Из темного лабиринта, куда хотел погрузить меня Влас, было только два выхода: один – тот самый покровительственный насмешливый тон, возможности которого я уже исчерпала. И второй, подчеркнутый жирной меловой стрелой: Влас жаждал зеркального отражения своего собственного недавнего страха, Влас не забыл его остроту и хотел напомнить о нем и мне. Так что самое время испугаться.
Я так и сделала. Я уперлась кулаками в его плечи и тихо попросила:
– Пожалуйста… Ну пожалуйста…
– Что, страшноватенько? – Он был вполне удовлетворен, но холод пистолета, приблизившись вплотную, обжег мне переносицу. – Очко-то играет? Не слышу, детка!
– Да. – Вот теперь мне действительно стало страшно. Нужно быть законченной идиоткой, чтобы пуститься во все тяжкие с этим веселым убийцей и попытаться навязать ему свои правила. – Да, да, да…
– То-то. Так что в следующий раз будь с дядей Власом повежливее и не строй из себя хренова суперагента. – Он, смеясь, отвел пистолет, он передумал стрелять в фанерную дамочку из тира, он наконец-то ощутил себя хозяином положения. А ощутив, сразу же обмяк, как плюшевая игрушка, отхлебнул водки из стоящей у изголовья бутылки и радостно засопел.
Я не знала, сколько мы пролежали вот так – я, Влас и пистолет. А когда он заснул, я вынула из его пальцев “беретту”: черт возьми, он даже поленился вставить обойму, а может, спьяну забыл, куда ее сунул, – во всяком случае, толку от нее было не больше, чем от газовой зажигалки, но акция устрашения удалась на славу.
Чувствуя себя измочаленной, изнасилованной страхом, я на подгибающихся ногах выползла на кухню, прислонилась лбом к холодной батарее и зарыдала. Я явно не рассчитала своих сил для этого доморощенного родео, в конце концов, я же не птичка тари, которая одна может безнаказанно копаться в зубах у аллигатора.
"Хреново, да? – участливо спросил Иван. – А я предупреждал, не будь самонадеянной дурой, ты же не Чарльз Бронсон”.
"И даже не Сталлоне, – поддержал его Нимотси. – Никто от тебя таких жертв не требовал. Это не по тебе. Так что езжай в провинцию и выращивай павлинов”.
"Да, да, да, – твердила я себе, – я не гожусь. Теперь я могу быть кем угодно – высокооплачиваемой любовницей, низкооплачиваемой гувернанткой, вот только орудием возмездия я не буду никогда, не по Сеньке шапка, вы правы, вы правы, как всегда”.
"Еще бы не правы, – утешила Венька. – Каждый за себя, только Бог за всех”.
Я вернулась в комнату и, наплевав на спящего Власа, стала судорожно собирать свои вещи. Ну его к черту, помутнение закончилось, можно только сожалеть о бездарно проигранном билете на паром, но есть еще и другие возможности. Ты действительно не годишься, признай это и удались в другую жизнь без пафоса, как в монастырь, – там-то ты и найдешь успокоение…
…Дверь оказалась запертой изнутри – Влас позаботился и об этом, он страховался, как опытный альпинист, – взял и закрыл меня в клетке, как беременную лисицу.
Все пути к отступлению были отрезаны, и я не стала искать ключей. Я просто вернулась в комнату, сняла ботинки, как после долгого пути; все верно, это не Влас запер тебя, ты сама набросила засов в одиночной камере своих обязательств.
Оставаться одной было так невыносимо, что я стала расталкивать Власа – дохлый номер, он беспробудно спал. И тут меня пронзила острая, как игла, мысль: ты не одна, ты никогда не будешь одна, пока существуют зеркала. Волоча за собой полуснятые ботинки, я отправилась в ванную, к дешевенькому, наспех приколоченному осколку зеркала.
Из него на меня смотрела Ева. Та самая, которая приняла решение мстить. Она решительно сдвинула брови, а потом подмигнула – нужно следовать за обстоятельствами. Послезавтра… Да нет, уже завтра все решится. И ты должна пройти этот путь до самого конца, ничего не поделаешь, билет действителен только в одну сторону. Остановки запрещены.
Я прижалась лбом к холодному утешительному лбу Евы – все в порядке, неси свой крест и веруй.
…Влас спал, раскинув руки, – и мне пришло в голову, что точно так же разбрасывают руки и его жертвы, мертвые после нескольких удачных выстрелов. Сейчас, когда его сонное дыхание стало совсем незаметным, он напомнил мне Ивана, и Веньку, и Нимотси – убийцы всегда похожи на убитых ими, они шляются, как мародеры, и забирают самое лучшее…
Я допила водку и легла рядом с Власом.
И проснулась в воскресенье. В будничном воскресенье семьи палача. Влас встретил меня улыбкой, более похожей на гримасу от головной боли, – он объяснил это похмельным синдромом. О ночной сцене не было сказано ни слова? но чувствовалось, что роли расписаны Власом на несколько серий вперед: разудалый мафиози и его бессловесная набожная католичка-жена. Вместе мы сходили за кефиром, по которому тосковала его душа, и за новой губной помадой, по которой почему-то тосковала моя. Совместные покупки придали нашему альянсу иллюзию постоянства, это была почти идиллия. Вошедший в роль тирана-мужа Влас настоял, чтобы мы купили туалетную воду, запах которой приводил его в восторг: “Теперь духи для тебя, детка, буду выбирать я сам, не возражаешь?"
Я не возражала.
К тому же я не имела ничего против любви, которой он решил забить остаток вечера, после того как оружие было приготовлено и заботливо уложено в отведенные гнезда. Судя по всему, альтернативы сексу не было – чужая квартирка оказалась предусмотрительно лишенной не только видео, но и завалящего телевизора. Так что Тарантино ничего не оставалось, как пощипывать сено в стойле, а я была под рукой.
Вдохновленный этим, между вторым и третьим актами Влас решил изменить своему Квентину с челюстью продавца мороженого:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75