– Пришел, сукин сын, так и знал. Куда ж без него – им одна свадьба, ни одни похороны, ни один Каннский фестиваль, – сказал мне Серьга. – Наш, вгиковский отброс, Гарька.
Теперь и я признала его – это был Гарик Кройдон, вечный вгиковский студент. Когда мы поступили, Гарька отирался во ВГИКе добрых десять лет, истерично участвуя во всех проявлениях общественного темперамента, и я сильно подозревала, что он украшает своим присутствием ВГИК и до сих пор.
День выдался пасмурным и неожиданно тихим. Ветры, дувшие над Москвой всю последнюю неделю, улеглись. Вот и Володька отправится сейчас в смерзшуюся землю. На гроб упадут комья земли, будет много водки и много анекдотов в конце поминок. Если бы я не приехала – все было бы сейчас по-другому. Это не Володька собрал сейчас всех этих людей вместе – их собрала я. Самое время выступить с программной речью…
Странные вещи происходили со мной – я была так далека от всех и в то же время мне иногда казалось, что все смотрят на меня, подозревая в смерти Володьки. А потом я увидела двоих, оживленно переговаривающихся друг с другом. У них были лица любителей сальных анекдотов. Смерть была частью жизни, лишь эпизодом в ряду других: болезнью, покупкой спального гарнитура, воскресной вылазкой на природу.
– Ты смотри, богатый гробище-то! – вклинился в мои мысли Серьга. – Прям как у Дракулы. Жить да жить в таком гробу. Ему же сносу не будет… Нужно не жилиться, диван новый купить, а то пружины ребра долбят…
Началось прощание – но я так и не решилась подойти к гробу, возле которого возникла давка: все синхронно хотели отдать последний долг покойному и убраться наконец со стылого кладбища. Я знала, что сейчас творится в головах всех этих траурных девочек, – для них смерть Володьки, как, в общем, и любая другая смерть, была чем-то немного стыдным, чем-то таким, о чем необходимо как можно скорее забыть – как самые первые детские опыты мастурбации, например.
Серьга тоже влился в общий поток: я видела, как он нагнулся к мертвому лицу Володьки и поцеловал его в лоб, долго и с чувством, должно быть, именно так целуют мертвых в глухих марийских деревнях. Я подумала о том, что губы у Серьги такие же холодные, как лоб Туманова, ж Пошел робкий снег, он таял на лице и волосах Серьги и совсем не таял на тумановских щеках. Еще секунда – и гроб заколотят, он унесет снежинки с собой в темноту, и их уже никто никогда не увидит. На крышку полетели комья смерзшейся земли, они эхом отдавались в моей такой же смерзшейся душе – и даже тогда я не испытала никаких эмоций. Ничего, кроме страшной усталости. Из всех возможных путей я выбрала самый гибельный. Но свернуть уже невозможно…
Невозможно.
И тогда я увидела его.
А когда увидела, то так и не поняла – почему же я не заметила его сразу. Да, людей было много, но их силуэты не пересекались, все они видны как на ладони. Да и Гарик Кройдон, уныло снующий между ними, ловко отделял их друг от друга. Вот и этот парень – ведь он ни за кого не прятался, стоял и стоял себе. Пожалуй, он был единственным, кто не подошел проститься. Единственным, кроме меня.
Он не смотрел в мою сторону, он был абсолютно, подчеркнуто спокоен.
И я почувствовала сильный, ощутимый укол в сердце – вот что значит оставлять душу без наперстка, когда подшиваешь тяжелые бархатные шторы… Он, этот парень, был похож сразу на всех – и ни на кого одновременно. На всех тех, кого я могла полюбить. И на тех, кто никогда не полюбил бы меня.
"Кажется, это то, чего я всегда боялся, – сказал Иван. – Придет такой вот хмыренок с бакенбардиками и отнимет тебя у нас, будет шептать всякие пошлости змеистыми губешками – прости-прощай жизнь вольного стрелка, мозги отправляются автостопом через трахею и пищевод во всем известное место, где пальмы и скелеты задумчивых игуан. Скажешь, не прав?"
"Только не вздумай улечься с ним в койку в первую ночь, – напутствовал Нимотси. – Подожди хотя бы сутки для приличия!"
Сердце бешено колотилось – мне впервые стали по-настоящему не нужны эти голоса, давно ушедшие, но имеющие надо мной странную власть, я слышала треск рвущихся нитей, которые еще связывали меня с ними… Голоса ревновали меня, оберегали меня, поддерживали меня, не давали плакать по ночам во время крестного хода последних трамваев, – и только сейчас я поняла, что они мне не нужны…
Мне хотелось отделаться от них так же страстно, как хотелось укоротить юбку в ранней юности – сразу наполовину, тупыми ножницами, в первый день лета. Я сама во всем разберусь.
"Флаг тебе в руки и гнездо куропатки на голову”, – впервые Иван не нашелся что ответить.
– “Знаем мы твои криминальные разборки, – поддержал честь фирмы Нимотси. – Только не забудь про контрольный в голову!"
К чертям вас всех!..
Этот парень был не похож ни на кого из тех, кого я знала раньше: непокрытая голова – волосы темнее моих собственных, крашенных “Поликолором” в ненавязчивый черный; небрежно разбросанные, не короткие и не длинные – как раз такие, какие я могла бы полюбить. Почти сросшиеся брови – как раз такие, какие я могла бы полюбить. Прямой нос – как раз такой, какой я могла бы полюбить. Четкая нежная линия подбородка – как раз такая, какую я смогла бы полюбить…
Единственная, которую я смогла бы полюбить.
Смогла бы полюбить, хотя он стоял слишком далеко для того, чтобы я смогла его полюбить. Лучше выбросить все это из головы… А если что-то случится и он подойдет к тебе – ведь случается все и совпадения бывают не только в простреленных головах, – если он подойдет к тебе и ты увидишь вблизи и эти почти сросшиеся брови, и этот подбородок…
Ничего подобного не будет.
И я вдруг остро пожалела о том, что ничего этого не будет. Должно быть, он женат, или гомосексуалист, или замотанный аудиторскими проверками банкир, или Иисус Христос, заблудившийся среди паствы… Должно быть, у него две любовницы – одна читает в ванной карманное издание Джона Фаулза, а другая обожает красить ногти на ногах малиновым лаком и не расстается с карманным эпилятором. Должно быть, у него есть собака, есть приятели, есть обязательства перед больной артритом матерью. Должно быть, он терпеть не может водку и курит сигары, отрезая их кончики маленькой гильотинкой… Нет, он все-таки женат, и женат совсем недавно, вон какой у него небрежно выбритый подбородок – должно быть, он бреется на ночь, чтобы не поранить щетиной тело жены. Господи ты Боже мой, какие только мысли не приходят в голову бывшей сценаристке!..
Я даже тряхнула отросшими волосами, чтобы сбросить наваждение. Если сейчас подойдет Серьга, я обязательно спрошу у него, что это за керубино ди аморс посетил районную юдоль скорби, что он вообще делает здесь и почему я не видела его никогда раньше. Но проклятый Серьга все не шел и не шел, он прилип к гробу, копался у гроба со своими поздними признаниями, все повторяющийся и повторяющийся рапид.
"Не смотри на него, – попыталась я приказать себе, – ничего хорошего из этого не выйдет, не смотри!"
Вот чертов мариец, его нет только тогда, когда он особенно нужен.
…Когда Серьга вернулся, Атлантида была погребена, Римская империя пала, костры инквизиции затянул слой серого пепла, война между южанами и северянами завершилась, был сочинен регтайм и раскололся пополам либерийский лайнер “Торри Кэньон”. Но он все-таки вернулся, и я спросила у него:
– Слушай, кто это?..
– В смысле? – Серьга рассеянно посмотрел на меня, но его помощь уже не была нужна – парень исчез.
– Нет, ничего. – Так и будем считать – ничего… – Пойдем или поедешь в клуб на поминки?
– Нет, – с сожалением сказал Серьга. – В клуб не поеду. Еще нажрусь, дебош устрою, нового управляющего кинжалом проткну. Не поеду в интересах глобальной безопасности. Давай лучше домой забуримся, водки купим и пельменей.
Его необязательный канареечный треп привел меня в чувство – никаких парней, которые стали бы искушать тебя. Напейся водки, и пусть скорее наступит завтрашний день…
И тут я снова увидела его – он шел впереди, в полном одиночестве, но я узнала его со спины. Даже если его разложили бы на множество мозаичных осколков с острыми краями – я все равно узнала бы его.
А узнав – прибавила ходу, почти побежала, проклиная себя за малодушие. Коротконогий маленький Серьга едва поспевал за мной.
– Ну что ты марафоны устраиваешь? – недовольно ворчал он у меня за спиной. – Это же тебе не кубок Франции имени Жоржа Помпиду… И вообще – воздухом дыши, привыкай к последнему месту прописки каждого человека – может, подходящую норку выберешь.
– Кто это? – снова спросила я Серьгу. – Он был на похоронах.
– Да кого ты все время имеешь в виду?
– Вон тот человек в пальто.
– Да мне-то откуда знать? Сейчас все в пальто ходят и чистят зубы зубной пастой “Аквафреш”.
Парень неожиданно остановился и начал счищать грязь и мокрый снег с ботинок тонкой щепочкой. Когда мы поравнялись с ним и прошли мимо, он вдруг окликнул Серьгу:
– Сергей!
Серьга обернулся, прищурившись, – на узнавание ушло несколько секунд.
– А-а… Привет, Дан.
Дан, Дан, Дан – звенело в моей голове: я вдруг вспомнила колокольчики в квартире Сирина – вот они бы никогда так не звенели. Это очень живой звук, который может родиться только в горле птицы – Дан, Дан, Дан…
– С похорон валишь? – задал Серьга совсем уж необязательный вопрос.
– Да. Заехал попрощаться.
– Зашибись история. До сих пор в толк взять не могу, чего это Вовка так пошутить решил.
– Ты не представил нас, – мягко сказал Дан. Голос, который берет тебя голыми руками; голос, чуть треснувший в сердцевине.
– Это Ева, – сказал Серьга тоном конезаводчика, похлопывающего по крупу жеребую кобылицу. – Правофланговая в ряду поклонниц Вольдемара. А это Данила. Дан.
Дан внимательно смотрел на меня – вблизи он был точно таким же, каким я представляла его себе, только подбородок оказался нежнее.
– Вы на машине?
– Да нет, – с достоинством ответил Серьга. – Все прицениваемся.
Проклятое “мы”, он может подумать все, что угодно!..
– Могу подбросить.
– Нам на “Пражскую”, – сказал Серьга, и я похолодела: “Пражская” – не ближний свет, он может отказаться или из вежливости подвезти к ближайшему метро, ничего не сказав по дороге…
– Хорошо. Я довезу.
…У Дана оказался джип – почти такой же, как у Алены. Тот самый джип, который утонул в болотах под Питером, неужели все повторится снова?
– Слушай, у тебя вроде другая тачка была? – удивился Серьга.
– Угнали. Пришлось новую купить.
– А ты все богатеешь, гад! В то время как творческие работники сухари грызут и напитком “Байкал” их запивают.
– Ну, я тоже в некотором роде творческий работник. На его руке не было обручального кольца, но это может ровным счетом ничего не значить.
Когда мы садились в машину, кто-то окликнул Дана, он извинился и отошел.
– Кто это? – спросила я Серьгу, наблюдая, как Дан о чем-то разговаривает с тучным владельцем шикарного “Мерседеса” – его я видела в клубе несколько раз.
– Что, запала? – Серьга снисходительно улыбнулся. – И правильно сделала. Нормальный мужик, ему не хочется дать в морду даже по пьяной лавочке.
– В клубе я его не видела. Он что, тумановский приятель? – Все правильно, все безжалостно правильно, любой из знакомых Володьки может оказаться тем, кого я ищу… Серьга, миленький, пожалуйста, успокой меня!
– Ну какой приятель! Он вообще ни с сиськами, ни с ляжками не связан. По-моему, у него крупная компьютерная фирма. Может, и еще что-то есть, не знаю.
– Тогда почему он приехал? – Я продолжала допрос по инерции, я хотела получить ответы на все вопросы. А теперь руку на Библию – правду, правду и ничего, кроме правды…
– Ну, ты даешь! А ты зачем приехала? Сказать последнее “прости”. Вообще этот тип просто помешан на всем испанском.
– Ты-то откуда знаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75