И снова неровные, больные строчки запрыгали у меня в глазах – строчки, которые невозможно было разобрать.
Но сделать это было необходимо. Может быть, в них есть один из возможных ключей, может быть, эти отрывистые, ничего не значащие буквы-символы все-таки выстроятся в единую стройную картину.
Я включила настольную лампу и села за дневники Нимотси с твердым намерением не подниматься из-за стола, пока не прочту все. Но они по-прежнему были тайной за семью печатями. Искаженное чувством вины и наркотиками сознание Нимотси передало эту искажснность рукам. Тогда я решила действовать по-другому: нужно выписать весь рукописный алфавит Нимотси еще со времен первых записей, относящихся к Греции. А потом просто отследить деформацию, мутацию букв – какими бы страшными они ни были – манера письма, его стиль, наклон, характерные приемы не могут измениться мгновенно. Я даже не пыталась вчитываться в написанное Нимотси. Найдя понятные, знакомые буквы, я тут же искала их искалеченных братьев-близнецов на следующих, поздних станицах.
Спустя несколько часов каторжной, до рези в глазах, работы я уже обладала страшным алфавитом последней записи Нимотси. И только тогда приступила к чтению последних страниц дневника.
Впрочем, узнала я немногое. А главным было только одно – в первый день съемки, к которому относилась запись, на виллу приехали двое – Александр Анатольевич и еще один, которого Шинкарев упорно именовал Боссом. И все, больше никаких имен. Да и имя самого Александра Анатольевича было написано невнятно, оно растеряло половину букв, и за ним тянулся слабый карандашный след, который показался мне кровавым… Нимотси писал сбивчиво, в его затуманенном героином мозгу оба – и Шинкарев, и этот неизвестный Босс – представали чудовищами, достойными снисходительного уважения. И здесь Нимотси остался верен себе – его ужас, изложенный на бумаге, а потому частично прожитый, был даже добродушным, отстраненным, как жизнеутверждающий финал черной комедии. Он просто отказывался верить в происходящее – или не поверил ему до конца.
Вот и все. И больше ничего.
Разбитая, раздавленная, я сидела за столом до тех пор, пока угрюмое московское утро без спросу не влезло в окно и не сделало бесполезным свет лампы.
…А теплые руки Дана не обняли меня за плечи.
– Как ты вошел? Я даже не слышала… – мертвым голосом сказала я.
– Просто открыл дверь ключом. А ты что делаешь?
– Я разбирала дневник Нимотси. Последнюю запись, которая относится ко дню съемки на кассете. Там был Шинкарев и еще один.
– Кто? – спросил Дан, грея в своих руках мои окоченевшие от ночного напряжения пальцы.
– Я не знаю… Шинкарев называл его Боссом. Они оба были в утро съемок. Приехали вдвоем из Афин, и даже кто-то из них поболтал с Нимотси, скорее всего – Шинкарев… Босс уехал со съемок один, а Александр Анатольевич остался. Проводил своего патрона и остался досматривать кино… Я не знаю, кто этот человек. Нимотси толком и не написал о нем… Нет, вру, написал, там было что-то похожее на леденящее душу восхищение. Кажется, Шинкарев представил Босса автором всей этой затеи и сказал, что в наше сумасшедшее время за этим бизнесом будущее. Особенно если учесть проблемы перенаселенности… Я больше не могу об этом…
– А ведь я тоже кое-что принес, – сказал Дан. – Кое-что любопытное.
Он вытащил дискету из кармана плаща, поболтал ею в воздухе, вставил в дисковод.
То, что я увидела на экране монитора, заставило меня забыть обо всем: это был стоп-кадр из кассеты – я хорошо помнила его, хотя видела только один раз: спортивный автомобиль, две фигурки – одна садится в машину, другая стоит рядом, почтительно придерживая дверцу.
Целая череда кадров, все время увеличивающих изображение, приблизила меня к двоим, стоявшим у машины.
Одним из них точно был Александр Анатольевич – это он придерживал дверцу. Второй, садившийся в машину, был мне неизвестен. Дан отсек все остальное, сосредоточившись на изображении мужчины в автомобиле – совершенно славянский тип, только в узких губах застыло что-то скандинавское.
Через несколько секунд я уже могла рассмотреть это лицо во всех подробностях.
– Это и есть Босс? – спросила я Дана, вспомнив дневник Нимотси.
– Не знаю… Пока еще не знаю, – задумчиво сказал Дан. – Но, судя по всему, в такое рискованное предприятие мог пуститься только человек, имеющий очень солидный легальный бизнес. Иначе это дело не поднять. Сколько, говоришь, тебе платили за сценарий?
– Последний они купили за четыре тысячи.
– Могу себе представить масштаб! Четыре тысячи за порно…
– Вот только актерам они не платили ничего, – жестко сказала я.
– Прости, прости меня… Я не должен был. – Дан обнял меня. – И все-таки… Такими деньгами можно безбоязненно, не вызывая ничьих подозрений, ворочать только в Москве. А если он московский человек, то мы обязательно вычислим его. Я уже поручил это ребятам из службы безопасности.
– У тебя даже есть служба безопасности?
– У фирмы. Это серьезные ребята, многие служили в ФСБ…
Многие служили… Я вспомнила Сирина, Александра Анатольевича и даже канувшего в Лету Олега Марилова. Я толком так ничего и не рассказала Дану об Олеге, это был один из немногих опущенных впопыхах эпизодов. Я искренне хотела надеяться, что Марилов тогда следил за мной лишь по поручению Грека, и мне даже нетрудно было себя в этом убедить. Тем более что рядом был Дан, а с ним я ничего не боялась.
…На неделю квартира Дана превратилась в оперативный штаб: сюда стекались все сведения о человеке с дискеты. Он действительно был московским бизнесменом, занимался нефтью и, кроме того, держал сеть бензоколонок.
Его звали Дмитрий Тарасович Кудрявцев.
Несколько раз Кудрявцев летал в Грецию – как раз в то самое время, когда там находилась съемочная группа Нимотси. Парни из охраны Дана установили это по корешкам авиабилетов: у кого-то из них были связи с Шереметьевом. Но самым главным оказалось то, что ныне покойный Александр Анатольевич Шинкарев был руководителем его службы безопасности…
Круг замкнулся.
И все это произошло без моего участия.
Целыми днями мы с Даном обрабатывали и сопоставляли полученную информацию, нам нельзя было ошибиться; а по ночам до изнеможения занимались любовью.
– А как твой концерн? Не развалится из-за отсутствия руководителя? – как-то спросила я его.
– Я взял отпуск, – улыбнулся он, удобно устроившись у меня на плече. – Тем более что я по-настоящему не отдыхал последние пять лет… И вообще, я серьезно подумываю о том, чтобы отойти отдел.
– Отойти от дел?
– Видишь ли, – он на секунду стал серьезным, – все равно эта история с убийством Шинкарева и его команды обязательно всплывет. Фээсбэшники не любят вот так вот сдавать своих. И я вовсе не уверен, что следствие не выйдет на меня… Поэтому я хочу уехать из страны. Вместе с тобой. Хочу, чтобы ты забыла весь этот кошмар. Чтобы были только ты и я… Чтобы ты нарожала мне кучу детей. У меня есть небольшой дом под Аликанте. Это Испания, Средиземноморье. Буду выращивать виноград, как дед, делать вино…
– Хорошо. Только с одним условием.
– Каким?
– Обещай мне, что наши дети никогда не будут матадорами…
…Наконец вся информация была собрана и все нити сплетены в один тонкий, едва уловимый узор.
Мы с Даном сидели в кровати, он накрыл меня своим телом, как плащом. Даже спиной я чувствовала горячее прикосновение его груди – груди, которую я столько раз целовала, в которой я знала каждый сантиметр, а две маленькие родинки под левым соском были для меня континентами, которые хотелось открывать вновь и вновь.
Был вечер среды, еще утром Кудрявцев уехал к себе на дачу под Бронницы, там он должен был пробыть до пятницы: об этом сразу же сообщили Дану. Кудрявцев был вообще странным человеком: женщинам предпочитал собак, субботам – вечер среды; он был похож на волка-одиночку, который только по недоразумению поселился среди людей. Он уезжал туда без охраны, судя по всему, он вообще презирал охрану, он не боялся ничего. Такому человеку вполне могла прийти в голову мысль перерезать женщинам горло и хлестать нежные спины плетками со свинцовым наконечником.
– Я могу сказать ребятам, и они уберут его, – дыша мне в затылок, шепнул Дан.
– Нет, – твердо сказала я и повернулась к нему. – Нет. Это должна сделать я сама. Я слишком долго ждала этого.
– Я понимаю. – Он еще крепче обнял меня. – Я понимаю… Я поеду с тобой.
– Я должна это сделать. И не только потому, чтобы отомстить… Я была совсем другой, когда он появился и разрушил мою жизнь. Я была другой, и ты никогда не полюбил бы меня той, прежней. Но теперь я стала тем, кем стала, и именно я сегодняшняя хочу взглянуть ему в глаза, перед тем, как спустить курок. Жаль только, что никто никогда не узнает, за что его убили. И никто не узнает, что это сделала именно я…
Дан долго и напряженно молчал. Я видела, как какая-то мысль промелькнула в его темных зрачках. И он заговорил, осторожно подбирая слова:
– Почему?.. Мы ведь можем… Послушай, мне пришло в голову только что – мы ведь можем оставить записку. Записку, когда все будет кончено. Это как приговор – все имена, все те, кто погиб. В этой записке будет твое прежнее имя – имя единственного исполнителя, единственного палача, ведь Мышь тоже не должна уйти просто так. Она сделает то, что должна сделать. И тогда окончательно станет тобой и ты примиришься со своим прошлым. Или оставишь, забудешь его навсегда. А мы с тобой улетим в Испанию… Послезавтра, я уже заказал билеты. Никто никогда не будет искать Еву Апостоли. А Мышь должна отомстить, ведь именно этот человек когда-то убил ее!..
– Может быть… Может быть, ты и прав… – задумчиво сказала я.
* * *
…В двенадцать ночи мы уже сидели в машине в нескольких стах метрах от дачи Кудрявцева. Ближе подъехать было невозможно – его дача по периметру была снабжена видеокамерами. В кармане у меня лежал “браунинг” – идеальное оружие для женщины, мстящей за свою поруганную честь. В другом кармане – записка, которую я написала еще в квартире Дана. Она далась мне нелегко, но написать ее стоило, Дан был прав. В ней я первый раз за последнее время обращалась от имени Мыши, я открыто называлась тем именем, которое мне больше не принадлежало. Я подробно написала, почему сделала это, почему убила. И самым странным, почти нереальным, было то, что я говорила в прошедшем времени о человеке, который был еще жив и сейчас ходил по своей огромной безлюдной даче, почесывая живот, и трепал за уши собак – их у него было две, так же как у Грека, только порода поприземистее, не такая изысканная – ротвейлеры…
А теперь я сидела в машине рядом с Даном и он держал меня за руку. Я знала, что послезавтра мы будем в Испании, которую я уже любила, а сегодня он обязательно купит мне тридцать три розы.
Когда все кончится.
– Пора, – сказала я, и он крепко сжал мои вспотевшие от решительности ладони.
– Я подстрахую тебя, я буду рядом. – Нагнувшись, он поцеловал меня в губы онемевшими от волнения губами.
– Да. – Я уже не слушала его, я уже была там, на даче, скрытой высоким забором.
Всего несколько сот метров отделяли меня от финала. Подойдя к даче, я несколько секунд раздумывала, а потом решительно нажала на кнопку звонка.
Во дворе раздался дикий собачий лай.
– Что вам? – спустя некоторое время раздался голос в динамике.
– Я из Москвы приехала… – Я вспомнила, какой бездарной актрисой была Юленька в преддипломной “Лысой певице”, и понадеялась, что сыграю более убедительно. Я ощущала удивительное, почти ледяное спокойствие, как будто вернулась домой в конце пути. Это и был конец пути. Сейчас будет убит главный опереточный злодей, и кровавый гиньоль закончится навсегда.
– Слушаю вас.
– Я от Богдана. Он в милиции… Его повязали с марками, избивают, не дают даже позвонить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Но сделать это было необходимо. Может быть, в них есть один из возможных ключей, может быть, эти отрывистые, ничего не значащие буквы-символы все-таки выстроятся в единую стройную картину.
Я включила настольную лампу и села за дневники Нимотси с твердым намерением не подниматься из-за стола, пока не прочту все. Но они по-прежнему были тайной за семью печатями. Искаженное чувством вины и наркотиками сознание Нимотси передало эту искажснность рукам. Тогда я решила действовать по-другому: нужно выписать весь рукописный алфавит Нимотси еще со времен первых записей, относящихся к Греции. А потом просто отследить деформацию, мутацию букв – какими бы страшными они ни были – манера письма, его стиль, наклон, характерные приемы не могут измениться мгновенно. Я даже не пыталась вчитываться в написанное Нимотси. Найдя понятные, знакомые буквы, я тут же искала их искалеченных братьев-близнецов на следующих, поздних станицах.
Спустя несколько часов каторжной, до рези в глазах, работы я уже обладала страшным алфавитом последней записи Нимотси. И только тогда приступила к чтению последних страниц дневника.
Впрочем, узнала я немногое. А главным было только одно – в первый день съемки, к которому относилась запись, на виллу приехали двое – Александр Анатольевич и еще один, которого Шинкарев упорно именовал Боссом. И все, больше никаких имен. Да и имя самого Александра Анатольевича было написано невнятно, оно растеряло половину букв, и за ним тянулся слабый карандашный след, который показался мне кровавым… Нимотси писал сбивчиво, в его затуманенном героином мозгу оба – и Шинкарев, и этот неизвестный Босс – представали чудовищами, достойными снисходительного уважения. И здесь Нимотси остался верен себе – его ужас, изложенный на бумаге, а потому частично прожитый, был даже добродушным, отстраненным, как жизнеутверждающий финал черной комедии. Он просто отказывался верить в происходящее – или не поверил ему до конца.
Вот и все. И больше ничего.
Разбитая, раздавленная, я сидела за столом до тех пор, пока угрюмое московское утро без спросу не влезло в окно и не сделало бесполезным свет лампы.
…А теплые руки Дана не обняли меня за плечи.
– Как ты вошел? Я даже не слышала… – мертвым голосом сказала я.
– Просто открыл дверь ключом. А ты что делаешь?
– Я разбирала дневник Нимотси. Последнюю запись, которая относится ко дню съемки на кассете. Там был Шинкарев и еще один.
– Кто? – спросил Дан, грея в своих руках мои окоченевшие от ночного напряжения пальцы.
– Я не знаю… Шинкарев называл его Боссом. Они оба были в утро съемок. Приехали вдвоем из Афин, и даже кто-то из них поболтал с Нимотси, скорее всего – Шинкарев… Босс уехал со съемок один, а Александр Анатольевич остался. Проводил своего патрона и остался досматривать кино… Я не знаю, кто этот человек. Нимотси толком и не написал о нем… Нет, вру, написал, там было что-то похожее на леденящее душу восхищение. Кажется, Шинкарев представил Босса автором всей этой затеи и сказал, что в наше сумасшедшее время за этим бизнесом будущее. Особенно если учесть проблемы перенаселенности… Я больше не могу об этом…
– А ведь я тоже кое-что принес, – сказал Дан. – Кое-что любопытное.
Он вытащил дискету из кармана плаща, поболтал ею в воздухе, вставил в дисковод.
То, что я увидела на экране монитора, заставило меня забыть обо всем: это был стоп-кадр из кассеты – я хорошо помнила его, хотя видела только один раз: спортивный автомобиль, две фигурки – одна садится в машину, другая стоит рядом, почтительно придерживая дверцу.
Целая череда кадров, все время увеличивающих изображение, приблизила меня к двоим, стоявшим у машины.
Одним из них точно был Александр Анатольевич – это он придерживал дверцу. Второй, садившийся в машину, был мне неизвестен. Дан отсек все остальное, сосредоточившись на изображении мужчины в автомобиле – совершенно славянский тип, только в узких губах застыло что-то скандинавское.
Через несколько секунд я уже могла рассмотреть это лицо во всех подробностях.
– Это и есть Босс? – спросила я Дана, вспомнив дневник Нимотси.
– Не знаю… Пока еще не знаю, – задумчиво сказал Дан. – Но, судя по всему, в такое рискованное предприятие мог пуститься только человек, имеющий очень солидный легальный бизнес. Иначе это дело не поднять. Сколько, говоришь, тебе платили за сценарий?
– Последний они купили за четыре тысячи.
– Могу себе представить масштаб! Четыре тысячи за порно…
– Вот только актерам они не платили ничего, – жестко сказала я.
– Прости, прости меня… Я не должен был. – Дан обнял меня. – И все-таки… Такими деньгами можно безбоязненно, не вызывая ничьих подозрений, ворочать только в Москве. А если он московский человек, то мы обязательно вычислим его. Я уже поручил это ребятам из службы безопасности.
– У тебя даже есть служба безопасности?
– У фирмы. Это серьезные ребята, многие служили в ФСБ…
Многие служили… Я вспомнила Сирина, Александра Анатольевича и даже канувшего в Лету Олега Марилова. Я толком так ничего и не рассказала Дану об Олеге, это был один из немногих опущенных впопыхах эпизодов. Я искренне хотела надеяться, что Марилов тогда следил за мной лишь по поручению Грека, и мне даже нетрудно было себя в этом убедить. Тем более что рядом был Дан, а с ним я ничего не боялась.
…На неделю квартира Дана превратилась в оперативный штаб: сюда стекались все сведения о человеке с дискеты. Он действительно был московским бизнесменом, занимался нефтью и, кроме того, держал сеть бензоколонок.
Его звали Дмитрий Тарасович Кудрявцев.
Несколько раз Кудрявцев летал в Грецию – как раз в то самое время, когда там находилась съемочная группа Нимотси. Парни из охраны Дана установили это по корешкам авиабилетов: у кого-то из них были связи с Шереметьевом. Но самым главным оказалось то, что ныне покойный Александр Анатольевич Шинкарев был руководителем его службы безопасности…
Круг замкнулся.
И все это произошло без моего участия.
Целыми днями мы с Даном обрабатывали и сопоставляли полученную информацию, нам нельзя было ошибиться; а по ночам до изнеможения занимались любовью.
– А как твой концерн? Не развалится из-за отсутствия руководителя? – как-то спросила я его.
– Я взял отпуск, – улыбнулся он, удобно устроившись у меня на плече. – Тем более что я по-настоящему не отдыхал последние пять лет… И вообще, я серьезно подумываю о том, чтобы отойти отдел.
– Отойти от дел?
– Видишь ли, – он на секунду стал серьезным, – все равно эта история с убийством Шинкарева и его команды обязательно всплывет. Фээсбэшники не любят вот так вот сдавать своих. И я вовсе не уверен, что следствие не выйдет на меня… Поэтому я хочу уехать из страны. Вместе с тобой. Хочу, чтобы ты забыла весь этот кошмар. Чтобы были только ты и я… Чтобы ты нарожала мне кучу детей. У меня есть небольшой дом под Аликанте. Это Испания, Средиземноморье. Буду выращивать виноград, как дед, делать вино…
– Хорошо. Только с одним условием.
– Каким?
– Обещай мне, что наши дети никогда не будут матадорами…
…Наконец вся информация была собрана и все нити сплетены в один тонкий, едва уловимый узор.
Мы с Даном сидели в кровати, он накрыл меня своим телом, как плащом. Даже спиной я чувствовала горячее прикосновение его груди – груди, которую я столько раз целовала, в которой я знала каждый сантиметр, а две маленькие родинки под левым соском были для меня континентами, которые хотелось открывать вновь и вновь.
Был вечер среды, еще утром Кудрявцев уехал к себе на дачу под Бронницы, там он должен был пробыть до пятницы: об этом сразу же сообщили Дану. Кудрявцев был вообще странным человеком: женщинам предпочитал собак, субботам – вечер среды; он был похож на волка-одиночку, который только по недоразумению поселился среди людей. Он уезжал туда без охраны, судя по всему, он вообще презирал охрану, он не боялся ничего. Такому человеку вполне могла прийти в голову мысль перерезать женщинам горло и хлестать нежные спины плетками со свинцовым наконечником.
– Я могу сказать ребятам, и они уберут его, – дыша мне в затылок, шепнул Дан.
– Нет, – твердо сказала я и повернулась к нему. – Нет. Это должна сделать я сама. Я слишком долго ждала этого.
– Я понимаю. – Он еще крепче обнял меня. – Я понимаю… Я поеду с тобой.
– Я должна это сделать. И не только потому, чтобы отомстить… Я была совсем другой, когда он появился и разрушил мою жизнь. Я была другой, и ты никогда не полюбил бы меня той, прежней. Но теперь я стала тем, кем стала, и именно я сегодняшняя хочу взглянуть ему в глаза, перед тем, как спустить курок. Жаль только, что никто никогда не узнает, за что его убили. И никто не узнает, что это сделала именно я…
Дан долго и напряженно молчал. Я видела, как какая-то мысль промелькнула в его темных зрачках. И он заговорил, осторожно подбирая слова:
– Почему?.. Мы ведь можем… Послушай, мне пришло в голову только что – мы ведь можем оставить записку. Записку, когда все будет кончено. Это как приговор – все имена, все те, кто погиб. В этой записке будет твое прежнее имя – имя единственного исполнителя, единственного палача, ведь Мышь тоже не должна уйти просто так. Она сделает то, что должна сделать. И тогда окончательно станет тобой и ты примиришься со своим прошлым. Или оставишь, забудешь его навсегда. А мы с тобой улетим в Испанию… Послезавтра, я уже заказал билеты. Никто никогда не будет искать Еву Апостоли. А Мышь должна отомстить, ведь именно этот человек когда-то убил ее!..
– Может быть… Может быть, ты и прав… – задумчиво сказала я.
* * *
…В двенадцать ночи мы уже сидели в машине в нескольких стах метрах от дачи Кудрявцева. Ближе подъехать было невозможно – его дача по периметру была снабжена видеокамерами. В кармане у меня лежал “браунинг” – идеальное оружие для женщины, мстящей за свою поруганную честь. В другом кармане – записка, которую я написала еще в квартире Дана. Она далась мне нелегко, но написать ее стоило, Дан был прав. В ней я первый раз за последнее время обращалась от имени Мыши, я открыто называлась тем именем, которое мне больше не принадлежало. Я подробно написала, почему сделала это, почему убила. И самым странным, почти нереальным, было то, что я говорила в прошедшем времени о человеке, который был еще жив и сейчас ходил по своей огромной безлюдной даче, почесывая живот, и трепал за уши собак – их у него было две, так же как у Грека, только порода поприземистее, не такая изысканная – ротвейлеры…
А теперь я сидела в машине рядом с Даном и он держал меня за руку. Я знала, что послезавтра мы будем в Испании, которую я уже любила, а сегодня он обязательно купит мне тридцать три розы.
Когда все кончится.
– Пора, – сказала я, и он крепко сжал мои вспотевшие от решительности ладони.
– Я подстрахую тебя, я буду рядом. – Нагнувшись, он поцеловал меня в губы онемевшими от волнения губами.
– Да. – Я уже не слушала его, я уже была там, на даче, скрытой высоким забором.
Всего несколько сот метров отделяли меня от финала. Подойдя к даче, я несколько секунд раздумывала, а потом решительно нажала на кнопку звонка.
Во дворе раздался дикий собачий лай.
– Что вам? – спустя некоторое время раздался голос в динамике.
– Я из Москвы приехала… – Я вспомнила, какой бездарной актрисой была Юленька в преддипломной “Лысой певице”, и понадеялась, что сыграю более убедительно. Я ощущала удивительное, почти ледяное спокойствие, как будто вернулась домой в конце пути. Это и был конец пути. Сейчас будет убит главный опереточный злодей, и кровавый гиньоль закончится навсегда.
– Слушаю вас.
– Я от Богдана. Он в милиции… Его повязали с марками, избивают, не дают даже позвонить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75