– Ну, это если в крайнем случае, – снисходительно одернула меня Венька.
"Правильно, не зарывайся. Мышь, – всяк сверчок знай свой шесток”. Я вдруг почувствовала легкую азартную ненависть к этой девчонке.
– А Серегу Волошко ты откуда знаешь?
– Да в нашем местном Голливуде познакомились, на “Узбекфильме”. Он какое-то дерьмо поэтическое снимал, а я о нем статейку собиралась написать в качестве курсовой работы. Я ведь на журфаке тусовалась, а потом надоело, бросила. Охота была о махалле писать и кибитках глинобитных… А Серега меня трахнуть хотел, как мэтр киноискусства.
Еще бы не хотел. Всякий бы захотел.
– Удалось? – небрежно спросила я.
– Нет. Мои мальчики ему два ребра сломали и зуб выбили.
Точно. Незакомплексованный Серега улыбался мне в переходе на “Киевской” щербатым ртом.
Мы выпили еще. Вино с крепким трубочным табаком дало неожиданный эффект – меня начало подташнивать.
Венька пристально смотрела на меня.
– Что, не нравлюсь? – в открытую спросила я.
– Ты просто не затягиваешься, когда куришь. Затягиваться надо, иначе это просто перевод табака, никакого кайфа. А табак, между прочим, хороший. Мой отец такой курит.
– Рада за него. – Я попыталась непринужденно затянуться, и голова у меня поплыла.
– Вот так, примерно, – одобрила меня Венька, – тренироваться надо почаще. И тренировок не пропускать.
– Учту.
– А ты какие сценарии пишешь?
– Да муру всякую.
– И хорошо платят?
– Нормально. На хлеб с маслом хватает. И на французское белье. – Я сроду не носила французского белья.
– Я бы, наверное, тоже могла писать.
– Счастливое заблуждение.
– Слушай, а кинцо-то по твоим сценариям уже сняли?
Действительно – сняли или нет? Нимотси, ау!.. Хоть бы весточку подал – я-то исправно обряжала щиколотки своих героинь в серебряные цепочки…
– Сняли, – высказала смелое предположение я.
– А как называются? Может, я видела? Один из моих сценариев имел рабочее название “Вспоротые ножом”, а другой – “Время оргазма”. Остальные именовались не менее тухло.
– Да вряд ли… Я для иностранцев работаю. Да ну его в задницу, это искусство. – Я достала из холодильника еще одну бутылку вина.
– Много пьешь, – соплячка вздумала сделать мне замечание. – Ну его в задницу, это искусство, точно… А то я уже подумала, что ты начнешь спрашивать у меня про любимого режиссера.
– Что, произвожу впечатление рахитичной старой девы от интеллектуального кинематографа?
– Ага. Христовой невесты, – Венька засмеялась, – но ты мне нравишься. Давай – за тебя.
Мы выпили за меня. А потом – за нее. Ничего себе девичник получается… Я снова закурила трубку, внимательно следуя провокационному Венькиному совету затягиваться.
Язык у меня развязался, я рассказала Веньке об Иване, и в моем изложении это получилось похожим на страсть и отчасти оправдывало мою пустую, свободную от постоя и мужского бритвенного прибора квартиру.
– Ненавижу смерть. И злюсь на тех, кого уже нет. Просто злюсь, и все, ничего больше.
– Я тоже злюсь, – помолчав дольше, чем было нужно, наконец сказала Венька. – Просто злюсь, и все, ничего больше.
– Он глупо погиб.
– А бывает, что умно?
– Бывает, наверное. Наплодить детей и внуков и умереть во сне. Или сочинить пару-тройку вещей в стиле позднего Кортасара, а потом взять и повеситься на мужниных подтяжках. Сразу признают гением, потому что мертвый гений не опасен ни для чьего честолюбия. И хоть ты увидишь это из райских кущей, с высоты птичьего полета, но игра стоит свеч.
– Это мужской взгляд на вещи.
– Это нормальный взгляд на вещи.
– Слушай, заведи себе любовника из слесарсй-карусельщиков, и все эти мысли пойдут на фиг, взявшись за руки.
Мы сидели с Венькой на кухне уже полдня, мы выпили дикое количество вина, и пассаж о слесаре я восприняла как совет близкого человека.
– А почему слесаря-карусельщика?
– Ну, токаря-расточника.
Вот тогда-то мне и стало по-настоящему плохо: в горле стоял табак, обильно смоченный вином. “Неплохо начатый дебют человеческого общения может закончиться весьма плачевно”, – сказала я сама себе.
"Точно-точно, пьянству бой”, – шепнул мне на ухо мертвый Иван.
"Говорил же тебе, кури траву – обойдешься без ненужных эксцессов”, – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.
– Я сейчас, – выдавала я из себя и бросилась в ванную.
Все остальное я помнила смутно: кажется, Венька поливала меня водой и накачивала марганцовкой, полное отсутствие брезгливости, удивительное для девочки с такими надменными капризными губами.
Венька уложила меня – совсем слабую, но пытавшуюся соображать.
– На видаке последний фильм Антониони, кассета стоит, – выдавилая из себя. – Можешь посмотреть.
– Рискну.
…Когда я пришла в себя, Веньки в комнате не было, а с кухни доносились приглушенные голоса.
Ничего себе.
Проклиная все на свете, я по стенке добралась до кухни.
Их было трое – Венька и два молодых человека.
Один – явно узбек, но узбек породистый. Я знала этих узбекских отпрысков из хороших киношных семей еще по ВГИКу – узкие тела, гордые головы, небольшие руки превосходной лепки, аристократический разрез глаз. Уж эти-то точно никогда не десантировались на хлопок и не махали кетменями на строительстве арыка.
Второй произвел на меня гораздо меньшее впечатление – обыкновенное лицо, никакой экзотики. Только лоб хороший – давно я не видела таких высоких крутых лбов.
– Ну как Антониони? – светски спросила я, сгорая от стыда за марганцовку в ванной.
– Туфта полная, – честно призналась Венька, – меня только на двадцать минут хватило. И почему только творческие работники не выходят на пенсию?.. Знакомьтесь – это Мышь. А это – Фархад и Марк. Фарик и Марик.
На Фарика и Марика я произвела впечатление не большее, чем замызганный окурок, брошенный на асфальт. Они смотрели только на Веньку.
– Мышь сценарии пишет. Никакой реакции.
– Фарик журналист, а у Марка здесь бизнес намечается.
– Радостно за него. – Я вдруг позавидовала Веньке. Мне вполне хватило бы кого-нибудь одного.
– Ты не бойся, мы не останемся. Мы квартиру сняли на Алексеевской, – И когда только успели?
– Лето. Дни длинные, – лениво разлепил губы Марик.
– Мы поедем. А я тебе завтра позвоню. Здорово было, правда. Я рада, что так получилось.
Я поморщилась.
Фарик и Марик поднялись как по команде – оба высокие, хорошо сложенные и еще не заматеревшие.
"Ну и черт с вами”. – Входная дверь хлопнула.
Я опять осталась одна.
* * *
Венька действительно позвонила мне на следующий день. Мы встретились на нейтральной территории, на Новом Арбате (я не была там года три, хотя все это время, за исключением месячной эпопеи с продажей бабушкиной квартиры, безвылазно просидела в Москве).
Мы сидели в летнем кафе у кинотеатра “Октябрь” и пили отвратительно теплый сок. После вчерашних возлияний мне все еще было муторно, и трубку взять с собой я не решилась. Зато купила пачку самых дорогих сигарет – вообще-то, мне было всегда все равно, что курить, я так и не научилась получать от этого удовольствие. Но сигареты были моим спасением в общении с другими людьми, они придавали мне иллюзию независимости и незакомплексованности – это был психологический барьер, преодолеть который не представлялось никакой возможности.
Иван, читавший меня даже не как беллетристику средней руки, а как комикс, сказал однажды: “Если у тебя такие проблемы, то чем наживать рак легких, купи себе четки. Займешь руки, а все остальное приложится”.
Я вдруг вспомнила об этом сегодня, в летнем кафе, за соком, сидя напротив девятнадцатилетней соплячки с восхитительно длинными ногтями.
Ее мальчики сидели рядом, за соседним столиком, с видом угрюмых телохранителей. , – Слушай, – непринужденно сказала Венька, – меня тут мысль озарила… Только не подумай, что это наглость с моей стороны… Словом, мы могли бы работать вместе, почему нет? Фарик, между прочим, – криминальный журналист, так что все свеженькое, полный эксклюзив. Сейчас это хавается, почему не попробовать. Могли бы объединить усилия.
"Поздравляю, девочка, у тебя собачий нюх на такую безвольную инфузорию, как я”.
Я выбила сигарету из пачки:
– Шла бы ты лучше в топ-модели. Венька заговорщицки скосила глаза на своих телохранителей и прощебетала:
– Десять сантиметров не хватает до стандарта. Так что это отпадает.
Я вдруг подумала, что спустя семь лет все может повториться снова. И мой позвоночник впервые за долгое время дал слабину и превратился в плющ, готовый обвиться вокруг этой девчонки. Искушение закрыть глаза и положиться на чужую волю было таким сильным, что я даже зажмурилась.
– Серега говорил, что ты просто классно пишешь .
– Да?
– ..так гениально, что просто крышу сносит!
– Ну, не я конкретно, а уже распавшийся коллектив авторов.
– Можно придумать что-нибудь подобное.
– Подобного уже не будет.
– Будет лучше.
– Что, хочешь попасть в обойму? – проницательно спрос ила я.
– Очень! Причем сразу – и в яблочко.
– А при чем здесь я?
– Ты пока не говори ничего, просто подумай. В любом случае – позвони.
…Я не позвонила – ни на следующий день, ни через неделю. С одной стороны – каждому человеку нравится быть соблазненным: все равно чем – главное, соблазненным. Но с другой – я терпеть не могла эту провинциальную прыть, эту нахрапистость, эту железобетонную уверенность, что именно твоя свежая кровь окажется нужной группы.
И все-таки Венька не выдержала и позвонила. Первой. Не знаю, чего уж там наплел неугомонный оператор Серега Волошко о моих литературных экзерсисах.
– Ну.., как? – спросила Венька. – Решила что-нибудь?
– Знаешь, я, пожалуй, не гожусь. Возраст, знаешь… Пора о душе подумать. А ты приезжай – просто так, без всяких меркантильных интересов…
Но приехала не Венька, приехал один из мальчиков – Марик.
Он заявился вечером, без предварительного звонка, с бутылкой вина и цветами – очень самоуверенно с его стороны. Я была наслышана о таких вот мужских штучках.
– Лучше бы водку принес, – вместо приветствия сказала я.
Марик растерялся:
– Сбегать, что ли?
– Сбегай.
Он развернулся на каблуках и, как был – с цветами и вином, – отправился за водкой. Я выиграла время, чтобы собраться с мыслями и оценить ситуацию. Конечно, это определенный жест, только вот чей – его самого или Веньки?
Я мельком взглянула на себя в зеркало – конечно же, Веньки, она решила пожертвовать фигурой. Но нужно отдать должное, фигура была весьма привлекательной.
…Мы сидели на кухне битый час и пили водку. Но, несмотря на выпитые полбутылки, разговор не клеился – я слишком отвыкла от людей вообще и таких молодых – в частности. Марик рассказал дюжину анекдотов, из которых удачными были только два: какие-то уморительные истории из жизни узбекских аборигенов. Я ответила ему заезженными, пятилетней давности, киношно-постельными новостями. , А потом кончилась водка.
Мы оба были восхитительно трезвы.
– Ну? – спросила я. – Что дальше?
– Еще сбегать? – предложил он.
– Пожалуй, не надо. Ненавижу это делать на пьяную голову. Ты ведь за этим пришел? К малознакомой стареющей женщине на ночь глядя?
"Лихо”, – одобрил меня мертвый Иван. “Лихо, лихо”, – одобрил меня уехавший Нимотси. Марик неожиданно покраснел как мальчишка. “Мои мальчишки”, – вспомнила я Веньку.
– Кофе хочешь? – спросила я.
– Да.
– Я сварю. – Мне вдруг понравилось амплуа проницательной стервы, выскочившее из меня, как черт из табакерки.
– Я помогу, – сорвался с места он.
В крошечной кухне, у крошечного столика нам обоим было тесно, то и дело мы задевали друг друга. Видно было, что он на что-то решается, – во всяком случае, его нечаянные прикосновения стали более осмысленными.
"Давай-давай, – мысленно подбадривала я его. – Самое время коснуться губами моих волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75