нужно интересоваться открыто, это польстит профессиональному самолюбию моего криминального фотографа. Я даже засунула палец в рот от восхищения – эдакая любопытствующая целлулоидная Барби с мелким шрифтом на ценнике – “Сделано в Китае”, упрощенная до максимума. И даже спросила у него что-то нелепое, перепутав буквы в названии эмульсии – безмозгло-мило по-женски перепутав, – и он пустился в пространные снисходительные объяснения. И даже прочел мне маленькую лекцию о преимуществах профессиональной оптики. Влас оказался сущим фанатом, что никак не вязалось с его жгучим постельным темпераментом. Это опрокидывало мои представления о том, что плейбой, коллекционирующий телок в кафе, – это тоже профессия, и притом основная, когда ни на что другое не хватает ни сил, ни времени.
Наконец Влас проявил фотографии – они плавали в кюветке, медленно отдавая на растерзание моим жадным испуганным глазам контуры будущих снимков.
…Изуродованная голова Сирина на фотографиях была такой же привлекательной, как и натюрморты малых голландцев. Во всяком случае, смерть, ставшая предметом искусства, перестала быть настоящей и была даже более привлекательной, чем жизнь в тридцатиметровой клетке панельного дома.
– Ну как? – раздувая ноздри от гордости, спросил Влас.
– Божественно. Эстетская штучка, – зацокала я языком, – но меня могут обвинить в подтасовке фактов: слишком уж красиво, чтобы быть настоящим.
– А я вообще эстет, – Влас обнял меня на глазах у невидящего трупа, – иначе не подсел бы к тебе в этой кафешке. Я еще тебя нащелкаю, и ты поймешь… Сделаю шикарное “ню”, прибалтийская школа отдыхает. Представляешь – ты за матовым стеклом, голая, контуры не видны, есть только четкое изображение соска, прижатого к стеклу. Ну как?
– С ума сойти. А теперь помоги мне.
Я должна была сделать это, и я сделала. Едва не теряя сознание от отвращения, я обшарила карманы Сирина, достала связку ключей, документы и записную книжку.
– Что за ключи? – спросила я Власа, поболтав связкой в воздухе.
– Этот, длинный, с бородкой, – от московской квартиры. Английский – от нашего временного пристанища, у меня такой же… Об остальных я ничего не знаю.
– Ладно, выясним по ходу пьесы.
Мы перетянули труп в дальний угол комнаты – причем Влас, испытывавший, как оказалось, к мертвому Сирину чувства не большие, чем к раздавленной колесом мыши-полевке, взял его за голову. Мне достались ноги, обутые в стоптанные советские ботинки: ни дать ни взять сотрудник оборонного КБ, уволенный по сокращению штатов. После этого я сняла снимки Грека и все записи со стены, протерла ручки мокрой тряпкой и прикрыла дверь.
…Влас складывал в сумку оружие. Сверху он набросал свой утлый багаж: пару рубашек, свитер, кассеты с Тарантино и выуженные из-под кровати номера “Плейбоя”.
– Это еще зачем? – удивилась я.
– Для конспирации, любовь моя, только для конспирации. Пока ты со мной, я смело могу переключаться на “Мурзилку”.
Влас положил фотоаппарат в футляр и застегнул “молнию” на сумке. Когда приготовления были закончены и квартира лишилась наших отпечатков, он сказал:
– Жду дальнейших указаний, товарищ командир.
– Теперь поедем ко мне, хорошенько выспимся, а завтра займемся твоим Греком.
– Нашим. Нашим Греком. Труп-то здесь оставляем?
– Нет, с собой заберем. Заспиртуем и сдадим в анатомический театр. Ты меня удивляешь.
– Да, действительно… Никогда не был в Италии, – мечтательно протянул Влас.
* * *
…Я проснулась оттого, что он целовал меня. Голова раскалывалась, ей нужна была пачка анальгина, а не дурацкие чувственные поцелуи. Но ответить пришлось, чтобы не разочаровывать жеребца. Ко мне возвращалась память, а вместе с ней и картинки с выставки – мертвый киллер, развороченная голова в нимбе крови; та же голова, ограниченная зернистым рисовым пространством фотоснимка; связка ключей, ледовое побоище и убийство Кеннеди, затертые до дыр кассеты Тарантино…
Сосредоточенная переносица Власа появлялась в поле моего зрения и исчезала вновь, он честно отрабатывал черствый хлеб героя-любовника – и мне ничего не оставалось, как ответить на его страстные чувства.
"Сегодня суббота, – безразлично подумала я, когда он выпустил в меня торжествующую струю, – сегодня суббота, вечером уходит паром, билет еще не просрочен, еще не поздно…"
Поздно. Поздно.
…Днем мы отправились на исходную позицию, на местечковый Олимп, с которого, как древнегреческие боги, в ближайший понедельник решим судьбу нашего зарвавшегося соплеменника. Влас долго вел меня какими-то сомнительными проходными дворами, загаженными подъездами, чердаками, полными кошек и стертой памяти о золотом веке Петербурга. Я почти выдохлась, когда он наконец привел меня к железной двери и сказал:
– Это здесь.
Дверь оказалась запертой.
– Вот черт! – досадливо сплюнул Влас. – Из башки вон… Чертов замок. Фигня какая!
Он пнул ногой неприступную дверь, его лицо сморщилось, как у ребенка, которому не досталось йогурта на завтрак.
– Ну-ка попробуй, – я достала из кармана связку ключей Сирина. Я не брала се специально, она лежала у меня в кармане с прошлой ночи, и я совсем забыла о ней. Я не проверила содержимое карманов, как не проверила содержимое сумки, где лежала кассета и записная книжка Нимотси, – тогда, летом… Моя забывчивость становилась не только стилем, но и действующим лицом, способным вовлечь меня в самые невероятные передряги.
– Ну у тебя и башка! – восхитился Влас. – Приятно все-таки работать с профессионалом.
Один из ключей – второй по счету – действительно подошел к двери, и мы оказались на узком длинном чердаке, который венчало слуховое окно.
– Ну, как тебе правительственная ложа императорского театра оперы и балета? – горделиво спросил Влас, будто он сам являлся архитектором этого чердака.
– А что слушать-то будем? – в тон ему спросила я.
– “Половецкие пляски”. А также оперу “Коварство и любовь”.
– Лучше уж балет “Идиот” посмотрим.
– А что, и такой есть? – удивился Влас.
– Есть, есть, не сомневайся.
Я осмотрела чердак.
Место для преступления было выбрано идеально: все прилегающие улицы просматривались, а следовательно, и простреливались. Нужно было очень хорошо знать город, чтобы остановиться на этом чердаке.
– А нас не засекут? – спросила я.
– Сегодня суббота, никого нет. Кстати, его офис прямо напротив. – Влас взял на себя обязанности гида.
Действительно, автостоянка на противоположной стороне улицы была пуста. Два вечнозеленых деревца легкомысленно торчали в кадках по обе стороны от входа, в предбаннике солидного заведения.
– Дешевый шик, – констатировала я, – с греками это бывает.
– Его кабинет на третьем этаже, два окна, третье и четвертое, если считать с левого торца, стекла – пуленепробиваемые.
– Скажите пожалуйста! – восхитилась я. – У него был повод, чтобы поставить пуленепробиваемые стекла?
– Был. Кстати, в его “мерее” тоже пуленепробиваемые. Так что у нас, вольных стрелков, имеется только сорок пять секунд – между стоянкой и дверями.
– Что же они чердаки упустили? – заметила я; откуда что берется, но раз решила изображать крутую профессионалку, изображай до конца. – И за что служба безопасности денежки получает?
– За дело. Все чердачные двери в округе, между прочим, были посажены на амбарные замки. В прошлом году нашего мотылька уже пытались пришпилить.
– А что же эту проглядели?
– Да не проглядели. Просто всегда нужно иметь во вражеском стане подлючего человечка, который продастся за чечевичную похлебку.
– Понятно, – сказала я, смутно сожалея о несовершенстве человеческой натуры.
– Уточним. – Власу нравились эти игры в спецагентов с лицензией на убийство; я впервые столкнулась с человеком, для которого все – решительно все! – было игрой. – В понедельник он приезжает в офис ровно к восьми пятнадцати. В восемь одиннадцать – его “мере” на стоянке, и, как я сказал, у нас есть только сорок пять секунд, чтобы отработать свои зеленые. Кто возьмет его на себя?
Он смотрел на меня исподтишка, лукаво-умоляюще, как ребенок перед витриной магазина игрушек.
– У тебя как со стрельбой, – поинтересовалась я, – тренировок не пропускал?
– Не пропускал, так что могу случайно и попасть в яблочко.
– Случайно попадают только сперматозоиды в яйцеклетку, им для этого тренироваться не нужно.
– Брось ты, у меня здорово получается, я не то что яблоко снесу – огрызок даже.
– Хорошо. – Я пообещала ему эту проклятую игрушку.
– Тогда ты на подстраховке. Тебе останутся два телохранителя, мало что им в репы стукнет, вдруг начнут бросаться грудью на амбразуру.
– Не сомневайся, начнут.
…Мы вышли на улицу тем же путем.
Шел гнусный питерский дождь, но даже он не мог испортить настроения Власу: эпопея с Сирином закончилась для него без потерь, теперь начинала раскручиваться история со мной, она обещала все прелести жизни на юге Италии, в маленьких пиццериях у порта: этой идиллической пряничной картинке нельзя было не доверять, и он доверился, дурашка.
Пережидая дождь, мы зашли в небольшое кафе на Невском, Влас заказал кофе и коньяк и развалился за столиком, интимно поглаживая ногой мою ногу.
– Мне нужно посмотреть на Грека вблизи, – сказала я, между делом отвечая на его подстольные манипуляции. – Что он делает по субботам и воскресеньям?
– Обычно торчит в “Паризиане”, слушает чертов джаз, этот наглый кабак его, между прочим. Ужасно хочу тебя, детка…
Я знала этот элитный ресторан, пару раз мы ужинали в нем с Аленой. Я понимала, почему Влас назвал его наглым – цены там были запредельные. В “Паризианс” не было и намека на сальные куплетики Шуфутинского и исповеди стареющей идейной проститутки в интерпретациях Любы Успенской. Там играли только Дюка Эллингтона и Майлза Дэвиса.
– Ну что ж, – я отхлебнула кофе, – приглашаю тебя в “Паризиану” на вечер при свечах. Но сначала подберем тебе что-нибудь приличное.
– В каком смысле? – удивился Влас.
– В смысле прикида. Не будешь же ты торчать там в своих дешевых джинсах.
– Эти дешевые джинсы стоят, между прочим, сто пятьдесят баксов. Настоящий “Вранглер”.
– Тебя надули. – Я была безжалостна.
– Некуда бабки девать? Можно поглазеть на него и возле кабака, невелика птица.
– Будем торчать у дверей, как филеры с накладными рыжими бородами? Не будь идиотом.
…Мы заехали в приличный дорогой магазин, я сама выбрала Власу костюм, легко расставшись с остатками долларов. Этого жеста он не оценил.
– Ну, ты довольна? – спросил он у меня в примерочной, куда мы удалились под снисходительно-завистливые взгляды продавщиц, ни дать ни взять пара голубков, которая должна разродиться медовым месяцем. – Не понимаю я этого гнусного капиталистического шика.
– Ну, мы же не в чебуречную собираемся к волосатым грузинам, – парировала я, – это приличное заведение. Дерьмо на джаз не поплывет. А всяк сверчок знай свой шесток. Цены на костюм и трюфели должны быть сопоставимыми, чтобы не раздражать метрдотеля и не вызвать у него лишних подозрений.
– Черт с тобой. – Влас согласился, из глубины его глотки вдруг выскочил начинающий альфонс. – Сирии так обо мне не заботился.
– За что и получил. Подсльников надо лелеять. Я заплатила за костюм, прибавив к нему туфли, рубашку и галстук. На носки денег не хватило, и Влас попенял мне:
– Ты очень тратишься.
– Все будет вычтено из зарплаты, – сказала я. – Так что не обольщайся на свой счет.
– Сука! – Он посмотрел на меня влюбленно. Груженные покупками, мы вернулись на Васильевский, чтобы хорошенько выспаться перед вечером и приобрести небрежный лоск прожигателей жизни. Меня вдруг охватил тот же азарт, что и перед встречей с Аленой, – я не знала, откуда он шел, может быть, это лицо, уже изменившееся раз, жаждало новых превращений, игла входила в мои вены, как наркотик, и сопротивляться этому было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Наконец Влас проявил фотографии – они плавали в кюветке, медленно отдавая на растерзание моим жадным испуганным глазам контуры будущих снимков.
…Изуродованная голова Сирина на фотографиях была такой же привлекательной, как и натюрморты малых голландцев. Во всяком случае, смерть, ставшая предметом искусства, перестала быть настоящей и была даже более привлекательной, чем жизнь в тридцатиметровой клетке панельного дома.
– Ну как? – раздувая ноздри от гордости, спросил Влас.
– Божественно. Эстетская штучка, – зацокала я языком, – но меня могут обвинить в подтасовке фактов: слишком уж красиво, чтобы быть настоящим.
– А я вообще эстет, – Влас обнял меня на глазах у невидящего трупа, – иначе не подсел бы к тебе в этой кафешке. Я еще тебя нащелкаю, и ты поймешь… Сделаю шикарное “ню”, прибалтийская школа отдыхает. Представляешь – ты за матовым стеклом, голая, контуры не видны, есть только четкое изображение соска, прижатого к стеклу. Ну как?
– С ума сойти. А теперь помоги мне.
Я должна была сделать это, и я сделала. Едва не теряя сознание от отвращения, я обшарила карманы Сирина, достала связку ключей, документы и записную книжку.
– Что за ключи? – спросила я Власа, поболтав связкой в воздухе.
– Этот, длинный, с бородкой, – от московской квартиры. Английский – от нашего временного пристанища, у меня такой же… Об остальных я ничего не знаю.
– Ладно, выясним по ходу пьесы.
Мы перетянули труп в дальний угол комнаты – причем Влас, испытывавший, как оказалось, к мертвому Сирину чувства не большие, чем к раздавленной колесом мыши-полевке, взял его за голову. Мне достались ноги, обутые в стоптанные советские ботинки: ни дать ни взять сотрудник оборонного КБ, уволенный по сокращению штатов. После этого я сняла снимки Грека и все записи со стены, протерла ручки мокрой тряпкой и прикрыла дверь.
…Влас складывал в сумку оружие. Сверху он набросал свой утлый багаж: пару рубашек, свитер, кассеты с Тарантино и выуженные из-под кровати номера “Плейбоя”.
– Это еще зачем? – удивилась я.
– Для конспирации, любовь моя, только для конспирации. Пока ты со мной, я смело могу переключаться на “Мурзилку”.
Влас положил фотоаппарат в футляр и застегнул “молнию” на сумке. Когда приготовления были закончены и квартира лишилась наших отпечатков, он сказал:
– Жду дальнейших указаний, товарищ командир.
– Теперь поедем ко мне, хорошенько выспимся, а завтра займемся твоим Греком.
– Нашим. Нашим Греком. Труп-то здесь оставляем?
– Нет, с собой заберем. Заспиртуем и сдадим в анатомический театр. Ты меня удивляешь.
– Да, действительно… Никогда не был в Италии, – мечтательно протянул Влас.
* * *
…Я проснулась оттого, что он целовал меня. Голова раскалывалась, ей нужна была пачка анальгина, а не дурацкие чувственные поцелуи. Но ответить пришлось, чтобы не разочаровывать жеребца. Ко мне возвращалась память, а вместе с ней и картинки с выставки – мертвый киллер, развороченная голова в нимбе крови; та же голова, ограниченная зернистым рисовым пространством фотоснимка; связка ключей, ледовое побоище и убийство Кеннеди, затертые до дыр кассеты Тарантино…
Сосредоточенная переносица Власа появлялась в поле моего зрения и исчезала вновь, он честно отрабатывал черствый хлеб героя-любовника – и мне ничего не оставалось, как ответить на его страстные чувства.
"Сегодня суббота, – безразлично подумала я, когда он выпустил в меня торжествующую струю, – сегодня суббота, вечером уходит паром, билет еще не просрочен, еще не поздно…"
Поздно. Поздно.
…Днем мы отправились на исходную позицию, на местечковый Олимп, с которого, как древнегреческие боги, в ближайший понедельник решим судьбу нашего зарвавшегося соплеменника. Влас долго вел меня какими-то сомнительными проходными дворами, загаженными подъездами, чердаками, полными кошек и стертой памяти о золотом веке Петербурга. Я почти выдохлась, когда он наконец привел меня к железной двери и сказал:
– Это здесь.
Дверь оказалась запертой.
– Вот черт! – досадливо сплюнул Влас. – Из башки вон… Чертов замок. Фигня какая!
Он пнул ногой неприступную дверь, его лицо сморщилось, как у ребенка, которому не досталось йогурта на завтрак.
– Ну-ка попробуй, – я достала из кармана связку ключей Сирина. Я не брала се специально, она лежала у меня в кармане с прошлой ночи, и я совсем забыла о ней. Я не проверила содержимое карманов, как не проверила содержимое сумки, где лежала кассета и записная книжка Нимотси, – тогда, летом… Моя забывчивость становилась не только стилем, но и действующим лицом, способным вовлечь меня в самые невероятные передряги.
– Ну у тебя и башка! – восхитился Влас. – Приятно все-таки работать с профессионалом.
Один из ключей – второй по счету – действительно подошел к двери, и мы оказались на узком длинном чердаке, который венчало слуховое окно.
– Ну, как тебе правительственная ложа императорского театра оперы и балета? – горделиво спросил Влас, будто он сам являлся архитектором этого чердака.
– А что слушать-то будем? – в тон ему спросила я.
– “Половецкие пляски”. А также оперу “Коварство и любовь”.
– Лучше уж балет “Идиот” посмотрим.
– А что, и такой есть? – удивился Влас.
– Есть, есть, не сомневайся.
Я осмотрела чердак.
Место для преступления было выбрано идеально: все прилегающие улицы просматривались, а следовательно, и простреливались. Нужно было очень хорошо знать город, чтобы остановиться на этом чердаке.
– А нас не засекут? – спросила я.
– Сегодня суббота, никого нет. Кстати, его офис прямо напротив. – Влас взял на себя обязанности гида.
Действительно, автостоянка на противоположной стороне улицы была пуста. Два вечнозеленых деревца легкомысленно торчали в кадках по обе стороны от входа, в предбаннике солидного заведения.
– Дешевый шик, – констатировала я, – с греками это бывает.
– Его кабинет на третьем этаже, два окна, третье и четвертое, если считать с левого торца, стекла – пуленепробиваемые.
– Скажите пожалуйста! – восхитилась я. – У него был повод, чтобы поставить пуленепробиваемые стекла?
– Был. Кстати, в его “мерее” тоже пуленепробиваемые. Так что у нас, вольных стрелков, имеется только сорок пять секунд – между стоянкой и дверями.
– Что же они чердаки упустили? – заметила я; откуда что берется, но раз решила изображать крутую профессионалку, изображай до конца. – И за что служба безопасности денежки получает?
– За дело. Все чердачные двери в округе, между прочим, были посажены на амбарные замки. В прошлом году нашего мотылька уже пытались пришпилить.
– А что же эту проглядели?
– Да не проглядели. Просто всегда нужно иметь во вражеском стане подлючего человечка, который продастся за чечевичную похлебку.
– Понятно, – сказала я, смутно сожалея о несовершенстве человеческой натуры.
– Уточним. – Власу нравились эти игры в спецагентов с лицензией на убийство; я впервые столкнулась с человеком, для которого все – решительно все! – было игрой. – В понедельник он приезжает в офис ровно к восьми пятнадцати. В восемь одиннадцать – его “мере” на стоянке, и, как я сказал, у нас есть только сорок пять секунд, чтобы отработать свои зеленые. Кто возьмет его на себя?
Он смотрел на меня исподтишка, лукаво-умоляюще, как ребенок перед витриной магазина игрушек.
– У тебя как со стрельбой, – поинтересовалась я, – тренировок не пропускал?
– Не пропускал, так что могу случайно и попасть в яблочко.
– Случайно попадают только сперматозоиды в яйцеклетку, им для этого тренироваться не нужно.
– Брось ты, у меня здорово получается, я не то что яблоко снесу – огрызок даже.
– Хорошо. – Я пообещала ему эту проклятую игрушку.
– Тогда ты на подстраховке. Тебе останутся два телохранителя, мало что им в репы стукнет, вдруг начнут бросаться грудью на амбразуру.
– Не сомневайся, начнут.
…Мы вышли на улицу тем же путем.
Шел гнусный питерский дождь, но даже он не мог испортить настроения Власу: эпопея с Сирином закончилась для него без потерь, теперь начинала раскручиваться история со мной, она обещала все прелести жизни на юге Италии, в маленьких пиццериях у порта: этой идиллической пряничной картинке нельзя было не доверять, и он доверился, дурашка.
Пережидая дождь, мы зашли в небольшое кафе на Невском, Влас заказал кофе и коньяк и развалился за столиком, интимно поглаживая ногой мою ногу.
– Мне нужно посмотреть на Грека вблизи, – сказала я, между делом отвечая на его подстольные манипуляции. – Что он делает по субботам и воскресеньям?
– Обычно торчит в “Паризиане”, слушает чертов джаз, этот наглый кабак его, между прочим. Ужасно хочу тебя, детка…
Я знала этот элитный ресторан, пару раз мы ужинали в нем с Аленой. Я понимала, почему Влас назвал его наглым – цены там были запредельные. В “Паризианс” не было и намека на сальные куплетики Шуфутинского и исповеди стареющей идейной проститутки в интерпретациях Любы Успенской. Там играли только Дюка Эллингтона и Майлза Дэвиса.
– Ну что ж, – я отхлебнула кофе, – приглашаю тебя в “Паризиану” на вечер при свечах. Но сначала подберем тебе что-нибудь приличное.
– В каком смысле? – удивился Влас.
– В смысле прикида. Не будешь же ты торчать там в своих дешевых джинсах.
– Эти дешевые джинсы стоят, между прочим, сто пятьдесят баксов. Настоящий “Вранглер”.
– Тебя надули. – Я была безжалостна.
– Некуда бабки девать? Можно поглазеть на него и возле кабака, невелика птица.
– Будем торчать у дверей, как филеры с накладными рыжими бородами? Не будь идиотом.
…Мы заехали в приличный дорогой магазин, я сама выбрала Власу костюм, легко расставшись с остатками долларов. Этого жеста он не оценил.
– Ну, ты довольна? – спросил он у меня в примерочной, куда мы удалились под снисходительно-завистливые взгляды продавщиц, ни дать ни взять пара голубков, которая должна разродиться медовым месяцем. – Не понимаю я этого гнусного капиталистического шика.
– Ну, мы же не в чебуречную собираемся к волосатым грузинам, – парировала я, – это приличное заведение. Дерьмо на джаз не поплывет. А всяк сверчок знай свой шесток. Цены на костюм и трюфели должны быть сопоставимыми, чтобы не раздражать метрдотеля и не вызвать у него лишних подозрений.
– Черт с тобой. – Влас согласился, из глубины его глотки вдруг выскочил начинающий альфонс. – Сирии так обо мне не заботился.
– За что и получил. Подсльников надо лелеять. Я заплатила за костюм, прибавив к нему туфли, рубашку и галстук. На носки денег не хватило, и Влас попенял мне:
– Ты очень тратишься.
– Все будет вычтено из зарплаты, – сказала я. – Так что не обольщайся на свой счет.
– Сука! – Он посмотрел на меня влюбленно. Груженные покупками, мы вернулись на Васильевский, чтобы хорошенько выспаться перед вечером и приобрести небрежный лоск прожигателей жизни. Меня вдруг охватил тот же азарт, что и перед встречей с Аленой, – я не знала, откуда он шел, может быть, это лицо, уже изменившееся раз, жаждало новых превращений, игла входила в мои вены, как наркотик, и сопротивляться этому было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75