Скучающий солдат взял у меня коробку,
быстро проштамповал ее, грохнул об стойку и показал на толстые авторучки,
свисавшие с потолка на эластичных шнурах.
- Имя, адрес, индекс, фамилии близких родственников.
Выпустив в меня обойму слов, он отвернулся и взял другую коробку. Я
нацарапал на картоне адрес полицейского участка, где меня держали под
замком. Как только я выпустил из пальцев авторучку, в поверхности стойки
образовалось отверстие, и туда бесшумно провалилась посылка. Неплохо
придумано. С полиэтиленовым мешком в левой руке и папкой в правой я
затесался в кучу дрожащих бледных призывников; повесив носы, они ждали
дальнейших распоряжений сержанта.
- А теперь - на восемнадцатый этаж! - громыхнул он.
Мы снова набились в лифт, поднялись несколькими этажами выше и
оказались в медицинском аду. Врач - наверное, терапевт, судя по стетоскопу
на шее - вырвал из моей руки и швырнул санитару папку, а затем схватил меня
за горло. Прежде чем я успел ответить ему тем же, он крикнул:
- Щитовидка в порядке.
Санитар сделал запись в журнале. Врач тем временем вонзил пальцы мне в
живот.
- Грыжа не прослеживается. Покашляй.
Последнее слово было адресовано мне. Я повиновался.
- Все. Следующий, - рявкнул терапевт.
А потом... что это? Неужели уколы? О-о-о! Парень, стоящий передо мной,
должно быть, культурист. Широкие плечи, мощные ноги, бронзовые бицепсы -
просто монумент мужской силы. Обратив ко мне перекошенное лицо, он жалобно
лепечет:
- Я б-боюсь ук-колов!
- А кто не боится? - пытаюсь я его подбодрить.
Как только очередная жертва выходит к санитару, тот, как автомат,
всаживает ей иглу в предплечье. Стоит бедняге отшатнуться - его бьет по
спине грубый детина в форме. Через несколько шагов его ждут еще два
наполненных шприца. После этого остается только опуститься на скамеечку,
мыча от боли. Вот уже над плечом культуриста занесена безжалостная игла.
Глаза атлета закатываются, и он с шумом падает на пол. И все же это не
выход - санитары делают уколы, а сержант хватает бесчувственное тело за
ноги и оттаскивает в сторону. Приблизившись к санитару, я стиснул зубы и
собрал волю в кулак. Медкомиссия завершилась еще одним унижением. Сжимая в
руках мешки с пожитками и отощавшие папки, мы - голые, несчастные,
измученные - встали в последнюю очередь. Вдоль стены одного из залов
выстроились пронумерованные столы - точь-в-точь билетные кассы аэропорта.
За каждым столом восседал джентльмен в темном костюме. Когда подошел мой
черед, сержант-пастух оглянулся на меня и показал пальцем.
- Двигай к тринадцатому столу.
Чиновник за тринадцатым столом (как все штатские в этом зале) носил
очки с толстыми стеклами. Моя папка снова оказалась в чужих руках, из нее
был изъят еще один бланк, и я обнаружил, что сквозь очки на меня смотрят
налитые кровью глазки.
- Жак, ты любишь девочек?
Чего-чего, а такого вопроса я не ожидал. Почему-то мне представилась
Бибз, которая смотрит на меня и давится от смеха.
-А то как же.
- А мальчиков любишь?
- Среди моих лучших друзей есть мальчики. - Я начал догадываться, к
чему клонит этот простак.
- Правда? - он что-то вписал в банк. - Расскажи о своем первом
гомосексуальном опыте.
От такой просьбы у меня аж челюсть отвисла.
- Ушам своим не верю. Вы производите психиатрическую экспертизу по
анкете?
- Ты меня поучи еще, щенок! - прорычал чиновник. - Ишь, волю взял
разговаривать! Я спрашиваю, ты отвечаешь. Усек?
- Да, сэр! - Я всем своим видом продемонстрировал повиновение. -
Впервые опыт подобного рода я приобрел в двенадцать, лет, когда мы вместе с
четырнадцатью моими товарищами по шайке...
Меня понесло. Чиновник торопливо записывал мою болтовню. Когда анкета
была заполнена, я получил не то разрешение, не то приказ идти в лифт. И
снова сорок голых в кабине, снова закрываются двери... На этот раз мы явно
ошиблись этажом.
Перед нами ряды столиков с пишущими машинками, за каждым столом - юная
леди. Мы так покраснели, что в зале повысилась температура. Но больше
ничего другого не оставалось, как стоять, с ужасом ожидая, когда взгляды
девушек оторвутся от машинок, а милые глаза уставятся на нас. Очень
нескоро, лет этак через четырнадцать с половиной, кабина снова закрылась. А
когда открылась, девушек уже не было, а была зловещая фигура сержанта. Эти
типы как две капли воды походили друг на друга - не иначе, какой-то
ущербный ген привел к возникновению целой популяции толстошеих, узколобых,
пузатых садомазохистов.
- Выходи! - заорал он.- А ну, живо, по десять человек, первые десять -
через ту дверь! Вторая десятка - через соседнюю! Да не одиннадцать. Считать
не умеешь, козел?!
За дверью, - куда просочилась моя десятка, нам велели построиться в
шеренгу. Мы встали лицом к стене, с которой свисал неприятный на вид
красно-коричнево-зеленый флаг с изображением черного молота. Офицер с
тонкими золотистыми полосками на погонах подошел к флагу и повернулся к
нам.
- Сегодня очень важное событие, - с пафосом произнес он. - Вы, молодые
люди, наиболее достойные из вашего поколения, добровольно явились сюда
посвятить себя защите любимой родины от злобных сил, стремящихся поработить
ее. Наступил торжественный момент, о котором вы так мечтали. В этот зал вы
вошли юными шалопаями, а выйдете отсюда солдатами. Сейчас вы дадите присягу
на верность армии. Пусть каждый поднимет правую руку и повторит за мной...
- Я не хочу! - пискнул кто-то.
- у тебя нет выбора, - мрачно заявил офицер. - Наша родина -
демократическая страна, а вы - добровольцы и дадите клятву. Если не дадите
- а у вас есть такое право, - то вот через эту дверь попадете в федеральную
тюрьму, где просидите тридцать лет за уклонение от демократических
обязанностей. Итак, повторяйте за мной.
Стараясь не вникать, мы повторили все то, что он сказал.
- Опустите руки, поздравляю, вы теперь солдаты и подчиняетесь
требованиям начальства. Первое требование начальства - добровольно
пожертвовать литр крови для госпиталя. Выполнять!
Едва держась на ногах от отчаяния, голода и потери огромного
количества крови, мы ждали, когда нам наконец дадут отдохнуть. Но не тут-то
было.
- Строиться! Каждый из вас сейчас получит форму разового пользования.
Но пользоваться ею запрещается до особого распоряжения. Вы наденете форму,
поднявшись по лестнице на крышу, откуда вас отправят в лагерь Слиммарко,
где начнется ваше обучение. Каждый получит личный знак с его именем и
служебным номером. На знаке есть желобок, чтобы его можно было легко
сломать пополам. Ломать запрещается, это военное преступление.
- А почему нельзя ломать, если он для этого и предназначен? -
пробормотал я. Сосед объяснил:
- Личный знак ломают пополам после смерти солдата. Одну половинку
отправляют в архив, а другую кладут в рот мертвецу.
Наверное, вам не покажется странным, что я в этот миг почувствовал на
языке металлический привкус.
В других обстоятельствах мне, наверное, понравилось бы путешествие на
этом необычном воздушном корабле. Он имел форму огромной сигары,
заполненной, видимо, каким-то газом. Снизу к сигаре была подвешена
металлическая кабина, со вкусом украшенная орнаментом из черепов и костей;
лопасти огромного винта могли толкать летательный аппарат вперед и вверх.
Вид из кабины, наверное, был бы восхитительным, если б ее создатели
предусмотрели иллюминаторы в пассажирском отсеке, где на исключительно
неудобных креслах из литой пластмассы сидели мы, новобранцы. Я
блаженствовал - в призывном центре нам лишь раз позволили присесть, и то
для того, чтобы сдать кровь. Пластмасса холодила тело сквозь тонкую
фиолетовую ткань формы, пол под картонными подошвами, пришитыми прямо к
штанинам, казался невероятно твердым. Единственный карман находился на
груди; уложив в него мешок с личными вещами, каждый из нас стал похож на
фиолетовое сумчатое животное, каких можно увидеть разве что в кошмаре.
- Я еще ни разу в жизни не покидал родного дома, - пожаловался рекрут
справа от меня. Он всхлипнул и вытер мокрый нос рукавом.
- А я покидал! - тепло и бодро заявил я. Ни теплоты, ни бодрости я не
испытывал, но надеялся, подняв настроение соседа, тем самым поднять и свое.
- Кормят в армии паршиво, говорят,- упорно скулил мой соратник. -
Никто на свете не умеет печь сепкукоджи лучше, чем моя мамочка.
Пирог с луком! Ну и вкус у этого паренька!
- Забудь об этом, - весело посоветовал я.
От продолжения этой интересной беседы меня спасло появление сержанта.
Распахнув дверь из пилотского отсека, он взревел:
- А ну, встать, кретиноджи! - и позаботился о том, чтобы все мы
выполнили приказ, нажав кнопку механизма, убирающего сиденья. Только я один
не успел вскочить на ноги, и мне одному пришлось выдержать всю силу
испепеляющего сержантского взгляда.
- Руки вдоль туловища, ноги вместе, грудь вперед, живот назад,
подбородок опустить, смотреть прямо и не дышать!
После секундной неразберихи образовались и застыли фиолетовые ряды.
Сержант разглядывал нас с нескрываемым презрением.
- Кажется, кто-то все-таки дышит. Не дышать, покуда не разрешу!
Первому, кто вздохнет, врежу в самое подходящее место!
В ответ - мертвая тишина. Вскоре то один, то другой новобранец стал
пошатываться. Застонав, один упал в обморок. Я бесшумно дышал носом. Кто-то
захрипел - не выдержал. Сержант тут же подскочил к нему, и самое подходящее
место на теле новобранца оказалось солнечным сплетением. Взвизгнув, жертва
рухнула на пол, а остальные стали хватать ртом живительный воздух.
- Это вам маленький урок, - процедил сквозь зубы сержант. - Поняли,
что я имею в виду?
- Да, - тихонько пробормотал я. - Что ты - садомазохист.
- Что я приказываю, а вы исполняете, иначе пеняйте на себя. - В
заключение этой неприятной сентенции у него перекосилось лицо, губы
разжались, и блеснули желтые клыки. Далеко не сразу я понял, что это
означает улыбку.
- Садитесь, ребята, устраивайтесь поудобнее, - вдруг благодушно
предложил он.
"Куда? - подумал я.- На голый пол? Кресла же убраны".
Сержант любовно похлопал себя по мешку сала, перетянутому ремнем.
- Меня зовут Клутц, строевой сержант Клутц. Но не вздумайте обращаться
ко мне по имени - это привилегия старших по званию. Для вас я - сержант,
сэр или мастер. Вы должны быть скромны, исполнительны, почтительны и
покорны. Я не стану описывать наказания за несоблюдение этих требований,
потому что недавно поел и не хочу портить себе пищеварение.
По шеренгам прокатился тихий стон при мысли о том, какие ужасы могут
испортить пищеварение этому чреву.
- Как правило, достаточно один раз наказать самого строптивого
рекрута, чтобы сломить его дух. Но иногда его приходится наказывать во
второй раз. В третий раз у нас никого не наказывают. Хотите знать, почему?
Налитые кровью глаза скользнули по нам, и мне захотелось забиться в
угол.
- Поскольку вы слишком тупы, чтобы ответить на этот вопрос, я отвечу
сам. В третий раз орущего, брыкающегося, зовущего мамочку рекрута
запихивают в особую камеру. Там из него с шипением уходят девяносто девять
целых, девяносто девять сотых процента влаги. Знаете, на что он становится
похож? Хотите посмотреть?
Он полез в карман и достал крошечную фигурку обезвоженного рекрута.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
быстро проштамповал ее, грохнул об стойку и показал на толстые авторучки,
свисавшие с потолка на эластичных шнурах.
- Имя, адрес, индекс, фамилии близких родственников.
Выпустив в меня обойму слов, он отвернулся и взял другую коробку. Я
нацарапал на картоне адрес полицейского участка, где меня держали под
замком. Как только я выпустил из пальцев авторучку, в поверхности стойки
образовалось отверстие, и туда бесшумно провалилась посылка. Неплохо
придумано. С полиэтиленовым мешком в левой руке и папкой в правой я
затесался в кучу дрожащих бледных призывников; повесив носы, они ждали
дальнейших распоряжений сержанта.
- А теперь - на восемнадцатый этаж! - громыхнул он.
Мы снова набились в лифт, поднялись несколькими этажами выше и
оказались в медицинском аду. Врач - наверное, терапевт, судя по стетоскопу
на шее - вырвал из моей руки и швырнул санитару папку, а затем схватил меня
за горло. Прежде чем я успел ответить ему тем же, он крикнул:
- Щитовидка в порядке.
Санитар сделал запись в журнале. Врач тем временем вонзил пальцы мне в
живот.
- Грыжа не прослеживается. Покашляй.
Последнее слово было адресовано мне. Я повиновался.
- Все. Следующий, - рявкнул терапевт.
А потом... что это? Неужели уколы? О-о-о! Парень, стоящий передо мной,
должно быть, культурист. Широкие плечи, мощные ноги, бронзовые бицепсы -
просто монумент мужской силы. Обратив ко мне перекошенное лицо, он жалобно
лепечет:
- Я б-боюсь ук-колов!
- А кто не боится? - пытаюсь я его подбодрить.
Как только очередная жертва выходит к санитару, тот, как автомат,
всаживает ей иглу в предплечье. Стоит бедняге отшатнуться - его бьет по
спине грубый детина в форме. Через несколько шагов его ждут еще два
наполненных шприца. После этого остается только опуститься на скамеечку,
мыча от боли. Вот уже над плечом культуриста занесена безжалостная игла.
Глаза атлета закатываются, и он с шумом падает на пол. И все же это не
выход - санитары делают уколы, а сержант хватает бесчувственное тело за
ноги и оттаскивает в сторону. Приблизившись к санитару, я стиснул зубы и
собрал волю в кулак. Медкомиссия завершилась еще одним унижением. Сжимая в
руках мешки с пожитками и отощавшие папки, мы - голые, несчастные,
измученные - встали в последнюю очередь. Вдоль стены одного из залов
выстроились пронумерованные столы - точь-в-точь билетные кассы аэропорта.
За каждым столом восседал джентльмен в темном костюме. Когда подошел мой
черед, сержант-пастух оглянулся на меня и показал пальцем.
- Двигай к тринадцатому столу.
Чиновник за тринадцатым столом (как все штатские в этом зале) носил
очки с толстыми стеклами. Моя папка снова оказалась в чужих руках, из нее
был изъят еще один бланк, и я обнаружил, что сквозь очки на меня смотрят
налитые кровью глазки.
- Жак, ты любишь девочек?
Чего-чего, а такого вопроса я не ожидал. Почему-то мне представилась
Бибз, которая смотрит на меня и давится от смеха.
-А то как же.
- А мальчиков любишь?
- Среди моих лучших друзей есть мальчики. - Я начал догадываться, к
чему клонит этот простак.
- Правда? - он что-то вписал в банк. - Расскажи о своем первом
гомосексуальном опыте.
От такой просьбы у меня аж челюсть отвисла.
- Ушам своим не верю. Вы производите психиатрическую экспертизу по
анкете?
- Ты меня поучи еще, щенок! - прорычал чиновник. - Ишь, волю взял
разговаривать! Я спрашиваю, ты отвечаешь. Усек?
- Да, сэр! - Я всем своим видом продемонстрировал повиновение. -
Впервые опыт подобного рода я приобрел в двенадцать, лет, когда мы вместе с
четырнадцатью моими товарищами по шайке...
Меня понесло. Чиновник торопливо записывал мою болтовню. Когда анкета
была заполнена, я получил не то разрешение, не то приказ идти в лифт. И
снова сорок голых в кабине, снова закрываются двери... На этот раз мы явно
ошиблись этажом.
Перед нами ряды столиков с пишущими машинками, за каждым столом - юная
леди. Мы так покраснели, что в зале повысилась температура. Но больше
ничего другого не оставалось, как стоять, с ужасом ожидая, когда взгляды
девушек оторвутся от машинок, а милые глаза уставятся на нас. Очень
нескоро, лет этак через четырнадцать с половиной, кабина снова закрылась. А
когда открылась, девушек уже не было, а была зловещая фигура сержанта. Эти
типы как две капли воды походили друг на друга - не иначе, какой-то
ущербный ген привел к возникновению целой популяции толстошеих, узколобых,
пузатых садомазохистов.
- Выходи! - заорал он.- А ну, живо, по десять человек, первые десять -
через ту дверь! Вторая десятка - через соседнюю! Да не одиннадцать. Считать
не умеешь, козел?!
За дверью, - куда просочилась моя десятка, нам велели построиться в
шеренгу. Мы встали лицом к стене, с которой свисал неприятный на вид
красно-коричнево-зеленый флаг с изображением черного молота. Офицер с
тонкими золотистыми полосками на погонах подошел к флагу и повернулся к
нам.
- Сегодня очень важное событие, - с пафосом произнес он. - Вы, молодые
люди, наиболее достойные из вашего поколения, добровольно явились сюда
посвятить себя защите любимой родины от злобных сил, стремящихся поработить
ее. Наступил торжественный момент, о котором вы так мечтали. В этот зал вы
вошли юными шалопаями, а выйдете отсюда солдатами. Сейчас вы дадите присягу
на верность армии. Пусть каждый поднимет правую руку и повторит за мной...
- Я не хочу! - пискнул кто-то.
- у тебя нет выбора, - мрачно заявил офицер. - Наша родина -
демократическая страна, а вы - добровольцы и дадите клятву. Если не дадите
- а у вас есть такое право, - то вот через эту дверь попадете в федеральную
тюрьму, где просидите тридцать лет за уклонение от демократических
обязанностей. Итак, повторяйте за мной.
Стараясь не вникать, мы повторили все то, что он сказал.
- Опустите руки, поздравляю, вы теперь солдаты и подчиняетесь
требованиям начальства. Первое требование начальства - добровольно
пожертвовать литр крови для госпиталя. Выполнять!
Едва держась на ногах от отчаяния, голода и потери огромного
количества крови, мы ждали, когда нам наконец дадут отдохнуть. Но не тут-то
было.
- Строиться! Каждый из вас сейчас получит форму разового пользования.
Но пользоваться ею запрещается до особого распоряжения. Вы наденете форму,
поднявшись по лестнице на крышу, откуда вас отправят в лагерь Слиммарко,
где начнется ваше обучение. Каждый получит личный знак с его именем и
служебным номером. На знаке есть желобок, чтобы его можно было легко
сломать пополам. Ломать запрещается, это военное преступление.
- А почему нельзя ломать, если он для этого и предназначен? -
пробормотал я. Сосед объяснил:
- Личный знак ломают пополам после смерти солдата. Одну половинку
отправляют в архив, а другую кладут в рот мертвецу.
Наверное, вам не покажется странным, что я в этот миг почувствовал на
языке металлический привкус.
В других обстоятельствах мне, наверное, понравилось бы путешествие на
этом необычном воздушном корабле. Он имел форму огромной сигары,
заполненной, видимо, каким-то газом. Снизу к сигаре была подвешена
металлическая кабина, со вкусом украшенная орнаментом из черепов и костей;
лопасти огромного винта могли толкать летательный аппарат вперед и вверх.
Вид из кабины, наверное, был бы восхитительным, если б ее создатели
предусмотрели иллюминаторы в пассажирском отсеке, где на исключительно
неудобных креслах из литой пластмассы сидели мы, новобранцы. Я
блаженствовал - в призывном центре нам лишь раз позволили присесть, и то
для того, чтобы сдать кровь. Пластмасса холодила тело сквозь тонкую
фиолетовую ткань формы, пол под картонными подошвами, пришитыми прямо к
штанинам, казался невероятно твердым. Единственный карман находился на
груди; уложив в него мешок с личными вещами, каждый из нас стал похож на
фиолетовое сумчатое животное, каких можно увидеть разве что в кошмаре.
- Я еще ни разу в жизни не покидал родного дома, - пожаловался рекрут
справа от меня. Он всхлипнул и вытер мокрый нос рукавом.
- А я покидал! - тепло и бодро заявил я. Ни теплоты, ни бодрости я не
испытывал, но надеялся, подняв настроение соседа, тем самым поднять и свое.
- Кормят в армии паршиво, говорят,- упорно скулил мой соратник. -
Никто на свете не умеет печь сепкукоджи лучше, чем моя мамочка.
Пирог с луком! Ну и вкус у этого паренька!
- Забудь об этом, - весело посоветовал я.
От продолжения этой интересной беседы меня спасло появление сержанта.
Распахнув дверь из пилотского отсека, он взревел:
- А ну, встать, кретиноджи! - и позаботился о том, чтобы все мы
выполнили приказ, нажав кнопку механизма, убирающего сиденья. Только я один
не успел вскочить на ноги, и мне одному пришлось выдержать всю силу
испепеляющего сержантского взгляда.
- Руки вдоль туловища, ноги вместе, грудь вперед, живот назад,
подбородок опустить, смотреть прямо и не дышать!
После секундной неразберихи образовались и застыли фиолетовые ряды.
Сержант разглядывал нас с нескрываемым презрением.
- Кажется, кто-то все-таки дышит. Не дышать, покуда не разрешу!
Первому, кто вздохнет, врежу в самое подходящее место!
В ответ - мертвая тишина. Вскоре то один, то другой новобранец стал
пошатываться. Застонав, один упал в обморок. Я бесшумно дышал носом. Кто-то
захрипел - не выдержал. Сержант тут же подскочил к нему, и самое подходящее
место на теле новобранца оказалось солнечным сплетением. Взвизгнув, жертва
рухнула на пол, а остальные стали хватать ртом живительный воздух.
- Это вам маленький урок, - процедил сквозь зубы сержант. - Поняли,
что я имею в виду?
- Да, - тихонько пробормотал я. - Что ты - садомазохист.
- Что я приказываю, а вы исполняете, иначе пеняйте на себя. - В
заключение этой неприятной сентенции у него перекосилось лицо, губы
разжались, и блеснули желтые клыки. Далеко не сразу я понял, что это
означает улыбку.
- Садитесь, ребята, устраивайтесь поудобнее, - вдруг благодушно
предложил он.
"Куда? - подумал я.- На голый пол? Кресла же убраны".
Сержант любовно похлопал себя по мешку сала, перетянутому ремнем.
- Меня зовут Клутц, строевой сержант Клутц. Но не вздумайте обращаться
ко мне по имени - это привилегия старших по званию. Для вас я - сержант,
сэр или мастер. Вы должны быть скромны, исполнительны, почтительны и
покорны. Я не стану описывать наказания за несоблюдение этих требований,
потому что недавно поел и не хочу портить себе пищеварение.
По шеренгам прокатился тихий стон при мысли о том, какие ужасы могут
испортить пищеварение этому чреву.
- Как правило, достаточно один раз наказать самого строптивого
рекрута, чтобы сломить его дух. Но иногда его приходится наказывать во
второй раз. В третий раз у нас никого не наказывают. Хотите знать, почему?
Налитые кровью глаза скользнули по нам, и мне захотелось забиться в
угол.
- Поскольку вы слишком тупы, чтобы ответить на этот вопрос, я отвечу
сам. В третий раз орущего, брыкающегося, зовущего мамочку рекрута
запихивают в особую камеру. Там из него с шипением уходят девяносто девять
целых, девяносто девять сотых процента влаги. Знаете, на что он становится
похож? Хотите посмотреть?
Он полез в карман и достал крошечную фигурку обезвоженного рекрута.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32